Шли застойные 70-е годы. Застойные-то они застойные, но вовсе не все молчали. И Каплер на "Кинопанораме" "позволял" себе не меньше, чем в публицистике, о чем я довольно подробно говорила выше. И становилось ему все труднее и труднее. С одной стороны – искренняя любовь зрителей. Недавно в "Правде" в статье "Профессионалы и дилетанты" Г. Масловский привел, как он пишет, "одно из свидетельств тех лет": "При всей любви к кинематографу я не преувеличу, если скажу, что для многих зрителей этой передачи кино – лишь предлог для беседы и общения с Каплером. Если бы он говорил не о кинодебютах, а о дебютах литературных, о жизни вообще (что он, кстати, нередко и делает), он имел бы не меньший успех. Ибо кино – вещь великая, но есть нечто еще более необходимое современному человеку – познание человеческой души, пример личности, откровенный и искренний разговор на равных".
Это – с одной стороны. А с другой – как раз яркость личности меньше всего была нужна в то время начальству. И так как передача уже не шла прямо в эфир, а записывалась заранее, бдящее это начальство при помощи ножниц выхватывало из нее наиболее живые и острые куски. Да и много происходило такого, что Каплер считал просто преступлением, – например, систематически пропадал "весь драгоценнейший, невосстановимый материал, который должен бы храниться, как валюта" – это фраза из письма, которое Каплер вручил руководству ТВ в 1972 году. Заканчивалось оно так: "Относиться безразлично ко всему тому, о чем я написал, да еще к тому, о чем я не писал, я не умею. А продолжать в том же духе отказываюсь. Вот и давайте расстанемся. После последней передачи 24-го августа я считаю себя свободным". Представляю, как полезли глаза на лоб у председателя ТВ и радио Лапина от одного только тона письма, не говоря уже о содержании. Так с начальством тогда не разговаривали".
Попрощаться со зрителями Алексею Яковлевичу не дали, поэтому его неожиданное исчезновение с экрана вызвало дикие слухи. Как шутил он сам, наиболее благородный из них – скоропостижная кончина. А так – то ли "сел" за валютные операции, то ли "рванул" в чужие края…
Официально же вокруг имени человека, посмевшего хлопнуть дверью перед носом самого председателя, образовался заговор молчания. Имя это перестало упоминаться в прессе и эфире. Доходило до смешного: "вырезали", например, из телехроники каждого, кто имел несчастье попасть в кадр с этой "персона нон грата"… Конечно, сие делал не сам Лапин, а его "бдящие" подчиненные.
На подобном примере я наглядно поняла, что Сталину далеко не всегда нужно было беспокоиться лично, чтобы люди "исчезали из кадра"…
Умирал Алексей Яковлевич, как жил, – трудно и мужественно. Ни разу я не услыхала от него ни жалобы, ни упрека. Лежа под капельницей, работал над версткой сборника рассказов, выходящего в "Советском писателе". А верстку вышедшей чуть позже в "Советской России" книги публицистики и воспоминаний он уже не увидел…
По странной мистической случайности последними словами Алексея Каплера в его последней книге были такие: "Итак, дорогой мой читатель, настало время расстаться. Признаться, мне этого совсем не хочется, но, что делать, во всякой книге, как и во всякой жизни, есть не только начало, но и конец…"
Хорошо бы, конечно, показать теперь на телеэкране хоть одну каплеровскую "Кинопанораму". Тем более что его собеседниками были Шукшин и Дзаваттини, Кармен и Вивьен Ли, Шкловский, Ле Шануа, Кьюкор, Козинцев, генерал Родимцев… Я назвала только несколько имен из тех, кто тоже уже ушел от нас.
Но на телевидении, как мне сказали, не осталось ни одного сантиметра "каплеровской" пленки.
Так умеют у нас умерщвлять людей во второй раз…
Жизнь много раз проверяла Алексея Каплера. И сейчас как обжигающие документы эпохи читаются его партизанские очерки, опубликованные в войну.
Но есть у него и совсем другая военная проза. Проза, написанная, как говорится, "в стол", потому что и в слишком быстро промелькнувшую хрущевскую "оттепель", и в так называемую эпоху застоя Каплер не мог и думать о ее публикации.
Слишком сложна и необычна увиденная им в партизанском отряде ситуация: главный герой рассказа, уголовник Плинтухин, оказывается натурой тонкой и ранимой (что было так ненужно в страшной этой войне), а штабной старательный офицерик – сволочью.
Свои лагерные рассказы Каплер писал, конечно, тоже без расчета на публикацию – просто потому, что не мог не писать. А до времен гласности он, увы, не дожил…
Нельзя было, на мой взгляд, не включить в эту книгу и столь важную страницу жизни Алексея Яковлевича – телевизионную. Те, кто видел Каплера в роли ведущего, никогда его не забудут. Даже в годы безвременья у этого седого человека, как у одного из юных героев его рассказа, оставалось "неудобное свойство: надо не надо – говорить правду". И драться за нее.
Кто-то боялся Каплера и мертвым. Только в "Вечерней Москве" появилось извещение о его смерти, да и то время гражданской панихиды было указано там неверно…
Я похоронила Алексея Яковлевича на скромном кладбище в маленьком городке Старый Крым. С кладбища открывается вид на холмистую степь и петляющая дорога, с которой мы начинали наши многокилометровые походы по партизанским тропам, по горным – буковым и грабовым – дремучим лесам.
Иногда и сейчас мне кажется, что за поворотом вот-вот мелькнет родной силуэт…
Холмов-курганов грустная сутулость.
Тоска предзимья. В горле горький ком.
Твоя душа, наверное, коснулась
Моей души полынным ветерком.
Бреду одна в степи под Старым Крымом,
В те богом позабытые места,
Где над тобой давно неумолимо
Гранитная захлопнута плита.
Твоя душа – я не встречала выше…
Юлия Друнина
Первая любовь
Десять серий "Тайн Нью-Йорка"
Свою кинематографическую жизнь я начал в качестве оголтелого зрителя. Нас в Киеве была целая шайка оголтелых. Вместо того чтобы чинно сидеть за партами и смотреть, как Аполлинарий Леонтьевич обводит указкой границы Австро-Венгрии, шайка удирала на "Кукушкину дачу" – поросшие кустарником отроги Днепра и разыгрывала сюжет очередной серии "Вампиров" под названием "Исчезновение мертвеца" или "Кровавая свадьба".
Правдами и неправдами мы добывали деньги и бегали смотреть серию за серией "Фантомаса".
Особенно сложно получилось у нас с "Тайнами Нью-Йорка". Картина эта была в десяти сериях. Первая называлась "Маска, которая смеется", вторая – "Железный коготь", затем "Тайна двойного креста", четвертая – "Портрет-убийца".
Каждая серия заканчивалась интригующе, и, в ожидании продолжения, каждый из нас сочинял свой вариант следующей серии и всемерно отстаивал его. Что будет с Элен Додж? Как она освободится из лап человека-зверя? Что придумает детектив Жюльен Карель?
Мы горячо обсуждали каждый из наших вариантов. После одного из таких обсуждений я целую неделю не мог справиться со своей челюстью, которая была сдвинута несколько вправо аргументами моих оппонентов. Можно считать, что это было первое столкновение с критикой… В то время на Украине шла гражданская война, и город занимали то петлюровцы, то деникинцы, то наши. Боюсь ошибиться, но по моим воспоминаниям Киев переходил из рук в руки не менее десяти, а то и пятнадцати раз. И всякий раз, как демонстрация "Тайн Нью-Йорка" доходила до четвертой серии, в городе происходила смена власти, синематограф ввиду боевых действий закрывался, а когда снова открывался, то картину начинали крутить опять с первой серии.
Между тем нам было достоверно известно, что в конторе представителя фирмы "Братья Пате на юге России", господина Розенталя, хранятся коробки со всеми десятью сериями.
Мы обсуждали всевозможные проекты. Один из них – это был мой проект – ворваться в контору и, угрожая имеющимся у меня пугачом, стреляющим пробками, заставить господина Розенталя показать нам последние шесть серий.
Товарищи – интеллектуально более развитые – отклонили мое предложение.
Родился другой вариант – ограбить банк и на вырученные деньги купить у господина Розенталя все серии "Тайн Нью-Йорка".
Но и он был забракован.
В конце концов один из нас – не буду говорить, кто именно, – добыл у своих родителей при помощи какой-то сомнительной в нравственном отношении операции пять рублей. Это была маленькая золотая монета с изображением курносого профиля царя Николая Второго.
Мы отправились на переговоры с киномехаником господина Розенталя.
В каждой прокатной конторе имелся небольшой проекционный зал, в котором хозяин конторы показывал клиентам, то есть хозяевам синематографов, свой товар – кинокартины.
Владельцы кинотеатров просматривали ленты и в зависимости от впечатлений и коммерческих расчетов брали их на прокат или не брали.
Был такой зал и в конторе господина Розенталя.
Киномеханик, к которому мы пришли, оказался меланхоликом, типом на редкость тупым, непонятливым. Долго не мог он сообразить, чего мы от него хотим, хмурил брови, сопел. Но когда пятирублевая золотая монета легла в руку мрачного механика, он вдруг все ясно понял и велел нам прийти с черного хода в восемь часов вечера. К тому времени господин Розенталь, несомненно, уже уйдет домой, и нам будут показаны все шесть последних серий "Тайн Нью-Йорка".
Мы явились, как велел меланхолик, в восемь часов вечера, с черного хода.
Нас было пятеро оголтелых. Мы уселись в кресла. Погас свет, и механик начал показывать картину… с первой серии!
Мы похолодели. Неужели дело дойдет только до четвертой и что-нибудь снова помешает? Эти первые серии мы знали давно наизусть.
Механик оказался человеком добросовестным и решил показать за пятерку все, что есть.