Пролетела весна, наступило лето. Их труппа наконец покинула уезд Утай, от которого Лао Ху успел устать, и они прибыли в уезд Фаньши. А в Фаньши во время спектакля "Тоска о мире людей", случилась беда. По сценарию, фея Чанъэ, истосковавшись по людям, должна была сбежать с Неба на Землю. После этого шла интермедия, в которой богиня Сиванму отправляла за Чанъэ погоню. Сиванму пускала в ход все свое влияние, но поймать беглянку не удавалось. В этот самый момент у исполнительницы Чанъэ появлялось время для передышки. Именно тогда же у Лао Ху появилась необходимость справить нужду. Он попросил сидящего рядом Лао Ли, который отбивал ритм на дощечках, подменить его на барабане, когда заиграет баньху, а сам сорвался с места и побежал за сцену. Поскольку уезд Фаньши считался достаточно бедным, помещения для театра там не было. Сцену и места для зрителей оборудовали прямо на пустыре за городом, с четырех сторон закрыв пологом. Лао Ху отодвинул полог и сразу оказался в пустом поле, над головой его светила огромная луна. Дело было летом, пока он колотил на своих барабанах, то сильно вспотел, а сейчас на открытом ветру ему вдруг стало холодно. Поеживаясь, он интуитивно направился вперед, пока не уперся в кусты. Там он вытащил свое хозяйство и помочился. Он собрался было уже идти назад, как вдруг услышал шевеление в кустах неподалеку. Лао Ху мельком посмотрел в ту сторону и в лунном свете увидел яркое красно-зеленое платье. Приглядевшись, он узнал Синь Чуньянь в костюме Чанъэ. Десять лет назад, когда Лао Ху еще продавал чай, у него была жена. Но после ее смерти Лао Ху уже больше никогда не сходился с женщинами. И вот в эту роковую минуту его с невероятной силой потянуло к тем самым кустам. Приблизившись, он все равно ничего не увидел, лишь услышал тихое журчание. Но, когда Синь Чуньянь вдруг встала, чтобы надеть штаны, их глаза неожиданно встретились. Лао Ху перепугался не на шутку. Но ладно, если бы все этим и закончилось, все-таки играли они в одной труппе, замяли бы это дело и разошлись каждый своей дорогой. Ведь за два месяца, что Синь Чуньянь провела в их труппе, она еще ни разу не перемолвилась с Лао Ху ни единым словечком. Но тут, ни раньше, ни позже, из-за полога показался Лао Ду, который в их труппе играл на гонге. Увидав стоявших друг против друга в немом молчании Лао Ху и Синь Чуньянь, он решил, что между ними что-то произошло и невольно вскрикнул. Синь Чуньянь первая вышла из ступора и отвесила Лао Ху звонкую оплеуху, после чего заплакала и побежала к сцене.
Наконец пьеса закончилась. Пьеса-то закончилась, но случилось так, что каждый в их труппе узнал, что Лао Ху втихаря подглядывал, как мочится Синь Чуньянь. Уже за полночь все отужинали и разбрелись на покой, тогда хозяин вызвал к себе Лао Ху. Лао Бао ничего не говорил, только грозно смотрел на Лао Ху. А тот пошел пятнами и, кусая губы, стал оправдываться:
– Да не видел я ничего.
Лао Бао молчал, Лао Ху продолжал:
– Может, мне уйти от вас?
Лао Бао процедил:
– Было бы из-за чего!
Но Лао Ху дождался глубокой ночи и, когда все уснули, потихоньку собрал свои пожитки и, пользуясь тем, что ночь стояла лунная, покинул труппу. Пройдя версту, он оглянулся, увидел вдали одиноко висящий над сценой походный фонарь и невольно заплакал.
Покинув труппу, Лао Ху пришел в уезд Утай, где вернулся к своему старому занятию, нанявшись носильщиком. С коромыслом на плече он носил на гору уголь, дрова, овощи и муку. В общем, что ему говорили, то и носил. Но возраст у него все-таки был уже не тот. Там, где молодые управлялись часа за два, Лао Ху требовалось четыре. К тому же молодые выполняли свою работу играючи, а Лао Ху уставал и в одиночестве присаживался отдышаться. Но прошел месяц, и он привык. Только оставался по-прежнему нелюдим, ни с кем не разговаривал, да и не знал он, о чем разговаривать.
Как-то раз он понес в гору ведро с рисом и наткнулся на сидящего у дорожки лекаря, который лечил ноги и сводил мозоли. Рядом на камне тот растянул белое полотнище с нарисованной на нем ногой, тут же на земле постелил еще одно полотнище, на котором красовалось множество чьих-то срезанных мозолей, уже черных и засохших, словно горох. Если бы Лао Ху не встретил этого лекаря, то его ничего бы и не беспокоило, а так ему сразу показалось, что ноги у него не в порядке. Сняв тапки, Лао Ху увидел, что его подошва сплошь заросла мозолями. И все их он заработал за последние два месяца, пока таскал тяжести. Опустив ношу и приткнув коромысло к уступу, Лао Ху уселся напротив лекаря и вытянул перед ним свои ноги. Тот убрал одну мозоль, Лао Ху чуть скривился от боли. В итоге лекарь срезал ему тридцать две мозоли. Свести одну мозоль стоило десять вэней, соответственно, тридцать две мозоли обошлись в триста двадцать вэней. Передавая деньги, Лао Ху заметил, что лекарь шестипалый. Пока он трудился над мозолями Лао Ху, лица его было не разглядеть, теперь же Лао Ху отметил, что лекарь оказался очень хорош собой. А услыхав его речь, Лао Ху обрадовался еще больше, поскольку узнал в нем земляка-шаньдунца. Промолчав целых два месяца, Лао Ху засмеялся и спросил:
– Из каких краев будет брат-шаньдунец?
Лекарь также узнал в нем земляка и радостно ответил:
– Из Тайаня.
– А я из Хэцзэ. Какими же судьбами брат здесь очутился?
– Слышал, что шаньсийцам не сидится на месте, оттого у них много мозолей.
Лао Ху прыснул и снова спросил:
– А куда брат направится дальше?
– Собираюсь в Чжанцзякоу, там много пастухов, думаю, у них мозолей еще больше.
Вот тут-то Лао Ху и вспомнил, как в начале года, выступая с труппой в Янцюане, он пообещал повару из винокурни, хэнаньцу Лао Цую, передать в Чжанцзякоу одну весть. Когда Лао Ху ночевал на кухне у Лао Цуя, они могли с ним проговорить до самого утра. Но сам Лао Ху так и не добрался до Чжанцзякоу, осев в уезде Утай. Рассказав обо всем этом лекарю, он попросил его найти в Чжанцзякоу Янь Байхая, сына друга его друга, и передать ему одну весть. В конце он посчитал нужным добавить:
– Другого бы я не озадачил такой просьбой, но мы все-таки земляки.
Заметив, что лекарь задумался, точно это было ему в тягость, Лао Ху вынул один даян, который хранил еще со времен своей работы в труппе, и положил его на полотнище.
– Понимаю, что мы видимся впервые, а я тут еще с просьбой навязался. – И уже словами из арии он добавил: – Но просьба друга превыше, чем гора Тайшань.
Тем самым он вроде как намекнул на родные края лекаря. Теперь уже тому стало совестно. Поэтому, покосившись на даян, он залился краской и сказал:
– Неужели я буду обдирать брата из-за какой-то весточки?
Тем не менее он не возвратил деньги, а, глядя на них, снова о чем-то задумался. Лао Ху понял, что лекарь из тех людей, которые ничего просто так не делают. Тем сильнее он забеспокоился. Он снова принялся за уговоры:
– Зовут его Янь Байхай, он охолащивает скот, говорит с южным шаньсийским акцентом, в уголке левого глаза большая бородавка. Нужно сказать ему, чтобы он побыстрее поспешил домой.
Лекарь наконец посмотрел на него и спросил:
– А что там у него произошло, зачем возвращаться?
Лао Ху этот вопрос поставил в тупик. Он силился что-то вспомнить, но за несколько месяцев подробности, о которых рассказывал ему в Янцюане Лао Цуй, уже стерлись из памяти. В конце концов он хлопнул в ладоши и сказал:
– Да какая разница, что там стряслось, главное, что он должен возвратиться и все. И пусть поторопится. – Вдруг, словно опомнившись, Лао Ху спросил: – Я тут все говорю, говорю, а так и не узнал, как брата звать-величать?
– И то правда, – откликнулся лекарь. – Фамилия моя Ло, так что можешь меня как младшего звать просто Сяо Ло.