- Танцы по телевизору! Балет! "Лебединое озеро"! Светка, если ты завтра не приедешь…
- Я вот и думаю… Не знаю, возвращаться ли теперь…
Любка едва не задохнулась.
- Светка! - заголосила она так, как от века голосили русские женщины. - Ты чего? Ты совсем? Что я тут с твоим барахлом буду делать?! У меня своих трое! А если она ощенится? Мне за собачий приплод никто квартиру досрочно не даст! Я тебе в Польшу щенков отправлю! Заказной бандеролью!
- Отправляй, отправляй! - раздраженно перебила Светлана. - Ты что хочешь, чтобы я сейчас за собакой вернулась? Так, может, больше уже не выпустят!
- Ты, Люба, меня пойми, пожалуйста, - уже помягче сказала она. - Ну течка, но ведь можно ее пережить? Это - еще дня на три, не больше, а коммунисты - это снова лет на семьдесят!
Любка молчала и яростно дышала в трубку.
- Ты Мулю маме отдай, если совсем допечет, - сказала Светлана чуть погодя медленным, потерянным голосом, - или - свекрови. Она, хоть и бывшая, но, может, возьмет, будет ей память обо мне…
- Свет! Ты умирать собралась, что ли? - с невольным состраданием спросила Любка.
- Да ведь если я остаюсь, то уже насовсем… Насовсем, понимаешь?! - прокричала она сквозь слезы. - Мы с тобой, может, последний раз разговариваем… А потом тебя за такой разговор - как за контакты с иностранцами…
Светлана уже вовсю всхлипывала. Она воочию видела перед собою стремительно падающий железный занавес.
- Давай, Люба… Всего тебе… И спасибо за все… Не обижай там мою Муленьку!..
На рыдающей ноте разговор прервался. Любка села на коридорную тумбочку в полной прострации. Муля осторожно высунула нос из комнаты и быстро попятилась обратно.
Чтобы прийти в себя, Любка решила раньше обычного сходить за дочкой в садик. На обратном пути Настя возбужденно размахивала куклой Барби во все стороны: в садике она наслушалась политических новостей.
- Мам, а Нина Владимировна говорит, что "челноков" теперь не будет.
- Ну не будет - и не будет…
- А как же тетя Света?
- Убить ее мало! - от души сказала Любка.
Настя притихла, осознавая мудрость государственной политики.
Любка усадила дочку обедать и включила телевизор. Там показывали что-то напоминающее американский боевик: несколько представительных людей, похожих на политиков и одетых в строгие костюмы, широким шагом подходили к самолету. Любка привычно ожидала, что сейчас по ним будут палить из автоматов или брать в заложники, но узнала усы Руцкого и догадалась, что это - не кино. Тут и диктор сообщил, что группа политических деятелей летит в Форос - освобождать томящегося у моря Горбачева. Потом пошли кадры, посвященные, надо понимать, последним двум с половиной дням; "Белый дом", окруженный кольцом добровольцев и хлещущий по ним проливной дождь; Ельцин с воззванием на броневике; пресс-конференция членов ГКЧП и подрагивающие на красном сукне пальцы Янаева; танки, ревущие на ночных улицах; собирающуюся вокруг чего-то толпу, кровь, текущую из-под ног у людей и тело с разможженной головой…
- Ешь, давай, остывает, а то телек выключу! - раздраженно прикрикнула Любка на Настю, оцепенело таращащуюся в телевизор. Сама она, чтобы не терять времени, намешивала для Мули в овсянку мясные обрезки.
После обеда Муля на законном основании запросилась гулять. При первых же требовательных поскуливаниях у Любки уже сработал внутренний переключатель, переводивший ее из демократически расслабленного домашнего режима в режим беспощадного подавления свободной воли.
День был теплый и благостный по контрасту с двумя дождливыми предыдущими. В такие дни пенсионеры обычно сидят на лавочке перед подъездом; и сейчас, в рамках традиции, там присутствовала тетя Аня. Тетя Аня беседовала с Валентином Сергеевичем, который возвращался домой, но был задержан для тетианиных излияний:
- …Вы подумайте, что за изверги! И как у них только рука поднялась! Трех мальчиков, таких молодых… когда их сегодня в гробу показывали, просто сердце кровью обливалось! Мало им того, что семьдесят лет страну терзали…
Валентин Сергеевич устало кивал.
- С возвращеньицем вас, Валентин Сергеевич, - обрадовалась Любка.
- Вот они, наши герои-то! - тетя Аня едва не всхлипнула в порыве патриотизма, - вот на ком демократия держится!
Валентин Сергеевич улыбнулся с некоторой натянутостью;
- Ну, это лишнее, Анна Трофимовна… я у "Белого дома" стоял только ночь… А вчера, откровенно говоря, надежды уже не было никакой. Я решил: поеду на кафедру, договорюсь как-нибудь с вахтером, закроюсь там на ночь и буду перечитывать все, что потом должны запретить. Чтоб хоть запомнить… Хоть пересказать!
Валентин Сергеевич поднял усталую голову и смотрел взглядом пассионария, осознавшего роль своей личности в истории.
Тетя Аня еще восторженно повздыхала, потом бережно, чтобы снова не раскрылся, подняла свой саквояжик и зашаркала домой.
Любке пришлось еще постоять на улице, потому что Муля никак не хотела отправлять естественные надобности. Она вроде бы ковыляла от кустика к кустику, принюхивалась и искала место, но в следующую секунду уже замирала, и ее мохнатое ухо вставало по стойке "смирно". Словно зов природы действительно носился в воздухе, и был таким же властным и непререкаемым, как призыв на митинге, выкрикнутый через мегафон.
Из подъезда вышел генерал. Он был уже не в мундире, а в обычной рубашке и брюках. Генерал ежедневно, презирая погодные условия, совершал длительные прогулки, и благодаря им, даже выйдя в отставку, оставался в форме. Шагал он бодро и четко, с обязательной отмашкой рук, и прохожие заглядывались на него, как на парад, проводимый одним единственным человеком. Маршрут генерала был около восьми километров протяженностью, и с тех пор, как впервые был пройден, изменился только раз - слегка укоротился, когда Альберту Петровичу стукнуло семьдесят.
Генерал встал на крыльце и опустил руку в карман. Казалось, сейчас он вытащит оттуда карту местности, развернет и отдаст громовой приказ.
Альберт Петрович достал тщательно отутюженный носовой платок и отер глаза.
- Альберт Петрович, правда, что теперь опять демократия? - крикнула Любка, не совсем разобравшаяся в телевизионных комментариях.
Генерал быстро сунул платок в карман и повернулся к Любке:
- Богадельня! Богадельня, а не армия! Покатались на танках по столице… - он глубоко глотнул воздух. - Не так мы в семьдесят девятом брали дворец Амина!
Он быстро зашагал прочь от подъезда.
За ужином Любке едва не пришлось выключить телевизор; пришедший с работы Олег был отчаянно зол на все политические режимы вместе взятые за целый рабочий день простоя. На каждое сообщение диктора с экрана он отвечал взрывом таких комментариев, что даже Мишенька, привыкший к папиной экспрессивной манере изъясняться, с интересом прислушивался. Потом со ступеней "Белого дома" начали транслировать концерт в честь победы демократии, и Олег угрюмо, но уже молча уставился на простирающую к людям руки Лайму Вайкуле.
Концерт показывали долго, и за ним прошел целый вечер. После вайкуле и кобзонов начались "ддт" с "алисами", и толпа уже ходила ходуном и отплясывала на всем пространстве от стен "Белого дома" до Москвы-реки. С высоты ступеней, которые еще с утра заслоняло живое (или чуть живое от усталости) кольцо, за народным ликованием наблюдали артисты. Они профессионально ярко улыбались и посылали немой привет, когда на них наводили объектив. Среди подпрыгивающей и притоптывающей толпы случайно промелькнула одна из сестер - подружек Артема. Она сидела на чьих-то плечах, по-фанатски махала руками и кричала оглушительное "ура" всем; любимой группе, освобожденному президенту, демократическому строю. Того, кто служил опорой фанатке демократии, не показали, выбрав одну девушку, оголтело и счастливо вопящую, выразительницей народного настроения.
- Люб, слышь? Да оторвись ты от телека! Собака просится.
Муля стояла в дверях комнаты и, не решаясь завилять, только взмахивала хвостом. В глазах ее светилась надежда.
С каким-то отупением и равнодушием Любка встала, надела на Мулю поводок, и обе зашагали к лифту.
Во дворе не было никого - ни людей, ни собак, и поддувал легкий, ласкающий ветерок. Любка простояла на улице даже дольше, чем требовалось, до того приятная была погода. Муля уже сделала все, для чего вышла на улицу, и теперь топталась без дела на расстоянии поводка от хозяйки, поджидая, когда ее уведут домой, или когда перед ней возникнет страстный ночной незнакомец.
- Люба, здравствуй! Ты никак нашу собачку усыновила?
Любка обернулась, увидела перед собой сожженного солнцем и опаленного горными ветрами альпиниста, прикрепленного к каменно-тяжелому рюкзаку, и поняла, что это бывший муж Светланы. Они продолжали жить в одной квартире, оставались в приятельских отношениях и развелись только потому, что с развитием перестройки не стало повода бывать вместе: Светлана челноком сновала через польскую границу, а Сергей убедился, что статья о тунеядстве бездействует, бросил свое КБ и, подрабатывая то там, то здесь программистом, все оставшееся время проводил в Крыму на тренировках и чемпионатах. Встречаясь иногда в Москве с женой, он радостно удивлялся, а Светлана оставляла ему кое-что из привезенного польского барахла, чтобы было в чем ходить подрабатывать.
Любка хмыкнула:
- Вашу собачку усыновить - надо себя не любить, - выдала она непроизвольный афоризм.
Муля приветливо виляла хвостом и ласкалась к знакомо пахнущему человеку, правда уже не помня, кто это такой. Сергей потрепал ее по мясистому, в складочках загривку.
- Ну-ка, Муля, расскажи, чем ты тете Любе не угодила!