- Не о чем беспокоиться! Не о чем беспокоиться! Да что ты знаешь о беспокойстве? За четыре года никто не дотрагивался до этой рукописи - ее не касалась ни одна живая душа!
- Но ты же сам дал мне ее, Тео. Ты попросил меня ее почитать. И я не понимаю…
- Вот тут ты права, ты не понимаешь, что все это означает для…
Но, не закончив фразу, Тео схватил в охапку свою кожаную куртку и выскочил за дверь. В первое мгновение я хотела было броситься за ним следом, но предпочла оставить его в покое, тем более что эта дикая сцена вывела из равновесия и меня. Я решила, если он не вернется и не даст каких-то объяснений своего возмутительного поведения, вечером уйти к себе.
Через час он не появился, так что я написала записку:
Я ждала. Надеюсь, тебе сейчас хорошо.
После этого я ушла.
К этому времени мы были вместе примерно шесть недель и, хотя несколько вечеров провели у меня, по большей части обитали в квартирке Тео в Кембридже, из которой было куда удобнее добираться до кинотеатров, коих было немало на Гардвард-сквер. Встречались мы два-три раза в неделю, но при этом свято соблюдали неписаное правило никогда не появляться друг у друга без приглашения. До того самого вечера… была уже почти полночь, когда в мою дверь позвонили. Я колебалась, не зная, отворять ли. А что, если, думала я, этот вечер показал его в истинном свете, если личина нормальности и романтической любви спадет с него окончательно и мне отныне придется иметь дело с пугающим, странным типом, которого он до сих пор тщательно от меня скрывал?
Но другой голос сказал: Зато оттолкнув его сейчас из-за случайного небольшого взбрыка, ты рискуешь остаться одна. Тебе ведь вовсе не улыбается снова остаться одной.
Поэтому дверь я открыла. За ней стоял Тео, тихий, присмиревший, с виноватыми, испуганным глазами.
- Это было… ужасно, - почти прошептал он, - И я пойму, если ты захлопнешь дверь у меня перед носом. Но…
- Это твой маленький секрет, который ты от меня скрывал: беспричинные вспышки безумия? Ты всегда вот так взрываешься на ровном месте?
- Прости. Ты не представляешь, как мне стыдно. Можно мне войти? - Я колебалась. Тео шепнул: - Прошу тебя, Джейн…
Я кивком показала, чтобы он следовал за мной, и стала подниматься по лестнице. Едва оказавшись в гостиной, он обнял меня и начал говорить, что я лучшее, что было у него в жизни, что в последний раз подобная вспышка гнева была у него больше двух лет назад. Если подобное повторится еще хоть раз, я могу тут же его бросить - он это поймет, ведь он готов ради меня на все…
Меня расстрогало его искреннее раскаяние, и все же… когда видишь, как сильно человек в тебе нуждается, это всегда немного пугает, хотя тогда меня это, напротив, успокоило. Возможно, потому, что в тот момент я и сама нуждалась в Тео, а еще потому, что он сумел заставить меня почувствовать себя нужной и жизненно необходимой для него. Ох, какая же это старая, бесконечная игра в перетягивание каната - с одной стороны, нам хочется быть кому-то нужными, а с другой, мы боимся этой зависимости, ведь страшно брать на себя ответственность за другого человека.
Словом, я положила руки ему на плечи и сказала, что больше на эту тему мы говорить не будем, так что добавлю я только одно: идем в постель.
Сказано - сделано. Когда я проснулась на следующее утро в восемь, оказалось, что Тео нарушил свое незыблемое правило, поднялся и готовит для нас шикарный завтрак. Он завел было песню о том, как ему стыдно за вчерашнее, но я заткнула ему рот поцелуем.
- Это больше никогда не повторится, - пообещал он мне.
- Ловлю на слове, - ответила я.
Я отправилась на работу, исполненная решимости навсегда забыть об этом инциденте.
И Тео сдержал свое слово. После того единственного срыва прошли месяцы, но ничего подобного он себе не позволял. Не то чтобы он носился со мной как с хрустальной вазой, вел себя идеально и вообще не демонстрировал непростых сторон своего характера. Нет, разумеется, вскоре он вернулся к своему прежнему образу жизни - продолжал смотреть кино ночи напролет, никогда не поднимался раньше двенадцати дня, категорически отказывался перейти с фастфуда на более здоровую пищу. Но я не жаловалась. Если у меня случался особенно паршивый день в университете или просто накатывал приступ черной меланхолии, что со мной случалось периодически, Тео инстинктиво чувствовал ситуацию и выбирал верную линию поведения: был ко мне внимателен, но не донимал чрезмерно. Научиться чувствовать, когда лучше оставить человека в покое, не самое простое дело, но мы оба, кажется, усвоили этот урок. Я всегда скучала без Тео в его отсутствие, и меня успокаивало то обстоятельство, что мы редко разлучались больше чем на день-другой.
Прошло восемь месяцев. Однажды вечером, вернувшись домой, я увидела стоящий фургончик с надписью "Сони". Не успела я подняться на крыльцо, водитель подскочил ко мне, спросил, не я ли Джейн Говард, и сообщил, что они дожидаются меня, так как привезли мне телевизор с сорокадвухдюймовым плазменным экраном. Я предположила, что это, очевидно, ошибка, но водитель предъявил накладную, в которой черным по белому были написаны мой адрес и имя Тео.
- Но я вовсе не хочу такой громадный телевизор, - запротестовала я.
- Ну, это не к нам, скажите это человеку, который его для вас заказал.
Я попросила парня подождать пять минут, поднялась к себе и позвонила Тео в Гарвардский киноархив.
- Ты сумасшедший? - спросила я его.
- Уверен, что ты и сама знаешь ответ на свой вопрос, - сказал Тео.
- На кой ляд мне такой здоровенный телевизор?
- Мне кажется, он нам необходим.
Нам. В первый раз за все время он употребил местоимение во множественном числе.
- Пытаться смотреть кино на твоем малюсеньком телике - это в каком-то смысле кощунство. Вот я и…
- Ты должен был сначала обсудить это со мной.
- Но тогда не было бы неожиданности, а без нее не получился бы сюрприз.
- Такой аппаратище наверняка стоит кучу денег?
- Ну, это же моя проблема, а не наша, правда?
Снова это множественное число. Это что, такой способ сообщить, что он ко мне переезжает?
- Даже не знаю, что сказать…
- Вот и не говори ничего, пока я не заявлюсь ближе к вечеру с новенькой цифровой записью "Дела жизни и смерти" Прессбургера и Пауэлла. Ты просто не поверишь, какие чудеса им удавалось творить на заре цветного кинематографа.
Тео был прав: телевизор точно вписался в свободный угол рядом с камином, и экспрессионистская картина Прессбургера и Пауэлла действительно воспринималась совершенно иначе на этом неправдоподобно широком экране.
- Я знал, что тебе понравится, - заявил Тео.
- Но только я прошу, постарайся впредь обходиться без таких ошеломительно широких жестов.
- Но мне нравится тебя ошеломлять. Тем более что сама ты до того уж рациональна и практична, что даже чересчур. Это тебе не полезно.
Хм… а ведь он попал прямо в яблочко. Я тщательно взвешивала любую покупку, даже самую маленькую, и позволяла себе что-то лишь в самом крайнем случае, если это не казалось мне безрассудством или потаканием своим капризам. Тео с возмущением наблюдал, как я примеряю в магазине понравившуюся мне одежду, а потом отказываюсь купить, так как это "слишком дорого" (даже если магазин был средний по ценам) или "у меня уже есть что-то подобное" (таким образом я убеждала себя, что мне эта вещь не нужна).
- Но тебе же действительно нужна приличная кожаная куртка, - уговаривал он меня, заметив, что мне очень понравилась одна в магазине на Ньюбери-стрит.
- Я могу прожить и без нее.
- Но она же так тебе идет.
- Да ведь это почти четыреста долларов.
- Не отказывай себе.
- Мне стыдно себе потворствовать.
- Это серьезно. Ты должна научиться себя баловать хоть в чем-то. Жизнь, черт возьми, слишком коротка, чтобы откладывать все на потом. И не надо убеждать весь мир, что ты не мотовка и не такая, как твой папочка-мошенник.
- Больше никогда не стану открывать тебе тайны.
- Какая же это тайна, если ФБР в курсе. И вообще, я говорил о том, что тебе надо быть к себе хоть чуть-чуть снисходительнее.
- У меня нет комплекса вины, если ты об этом, - сказала я. - Хотела бы я чувствовать вину, но дело не в этом. Просто мои мозги так устроены: я не могу забыть, что у всего есть цена.
- Это тебе надо было заниматься пуританами, а не гранд-даме Саре.
- А я этим и занимаюсь. Американские натуралисты не меньше мучались нашим пуританским комплексом вины, чем Готорн. Только они рассматривали ее с позиций нашего помешательства на капитализме. Деньги, Бог и Вина - вот она, наша великая американская триада. И ни один американец не может полностью от нее освободиться.
Я все-таки купила ту кожаную куртку и больше не ворчала из-за дорогущего телевизора, который занял угол в моей гостиной. И не стала возражать, когда Тео предложил провести вдвоем неделю в "классном маленьком ретроотеле" на Саут-Бич "за его счет".
- У тебя открыт счет в Майами? - поинтересовалась я.
- Это просто фигура речи.
- И тебе ничего не стоит оплатить эту неделю?
- Перестань ты осторожничать, в конце концов. Если я сказал, что беру на себя эту неделю, значит, я беру ее на себя.
- Я с радостью возьму на себя хотя бы половину.
- Спасибо за "чуткость", так ты лишаешь мое романтическое предложение всякого намека на романтичность.