Я щелчком отбросил окурок и выдохнул последнюю затяжку. На первый взгляд в этой войне все казалось простым и понятным, но стоило присмотреться внимательнее и появлялись сложности.
Было бессмысленно и невозможно следить за всеми дорогами, тропами. Даже вокруг расположений федеральных войск было слишком неспокойно. Каждый "мирный" чеченец мог взяться за автомат. Власть федеральных войск была властью лишь для того, кто очень хотел в это верить. Непрофессионал был неспособен судить об остановке, в которой мы находились. Война в Чечне сделалась бытом, смерть – подробностью.
Я лежал на койке. Мои глаза были закрыты, но я не спал и прислушивался к шуму дождя. По крыше палатки, заглушая все звуки, непрерывно барабанили капли. От просачивающейся воды на полу появились маленькие ручейки. Мне нравилось быть одному.
Мне следовало перестать напрягаться. Я лежал, чувствуя, что обливаюсь потом и заставлял себя признать правду. Мне было страшно. Я отказывался понимать происходящее и отказывался быть самим собой.
Дождь поутих. Сквозь звуки капель опять стал доноситься грохот артиллерийских залпов. Я радовался отдыху, который чувствуешь лишь тогда, когда по-настоящему устал.
13
Утром, сразу после завтрака, получил неожиданный приказ лететь в Бахар-Юрт. На сборы дали час. Экипировались. Сухой паек получили на трое суток. Все утро были в готовности, но "вертушек" так и не дождались.
В 14.00 объявили, что вылет в Бахар-Юрт через один час.
Село, в которое мы летели было заблокировано с самого рассвета, и войска тщетно пытались выбить из него боевиков. Каждая вылазка солдат встречалась плотным огнем. Обработка артиллерией и "полосатыми" мало что дала. Наши подразделения теряли людей, а "чехи" и не думали сдаваться.
Рота шла на трех "вертушках", впереди и выше двигался "горбатый", который то отворачивал в сторону, отлетая, возвращался и занимал свое место.
Я чувствовал каждый поворот машины. Когда перед нами оказывались холмы, заросшие "зеленкой", пилот до упора отжимал рычаг управления и "вертушка" поднималась вверх, вдавливая меня в сиденье. Следовавший за подъемом резкий спуск создавал ощущение невесомости.
В полете нас застал дождь. Струйки воды текли по стеклам иллюминаторов не сверху вниз, а горизонтально, а иногда и снизу вверх под углом в сорок пять градусов.
Но дождь быстро прекратился и опять засверкало солнце.
Под вертолетом проносились чеченские поля, сверкающие искорками солнечных бликов. Внизу все было неподвижно. Я вглядывался в землю и вздрагивал каждый раз, когда видел вспышку солнца, тень или солнечное пятно. Мои ботинки были слишком туго зашнурованы, и ноги онемели.
Я прислушивался, надеясь, что в моторе "полосатого" начнутся неполадки – не такие, из-за которых можно разбиться, просто перебои, требующие ремонта на базе. И тогда, может быть, пришлось бы вернуться.
Я боялся вертолетов, так как изучал войну, изучал, когда она особенно грозит смертью, и пришел к выводу, что нет ничего опаснее вертолетных десантов, приземляющихся на открытой местности, где противник уже ожидал атаки. В вертолете негде укрыться и "чехи" могли видеть меня лучше, чем я – их.
Справа от неожиданно появившегося села я заметил оранжевый дым – наши обозначали себя. Затем "вертушки", сделав круг, наклонили носы и пошли на село. НУРСы с шумом сошли с подвесок. По крышам домов прошли огненные взрывы. Машины ушли влево. "Полосатые" шли, как привязанные, ни на секунду не отрываясь друг от друга.
Из кабины в грузовой отсек вышел стрелок-радист. Открыв боковую дверь и хорошо закрепив на стене пулемет, он приготовился к стрельбе. "Полосатые" опять делали заход на село. По земле шла волна взрывов, а за ней следовали длинные пулеметные очереди.
Пулеметчик прижимался к тяжелому казеннику грудью и дрожал вместе с дрожавшим от очередей пулеметом. Мимо створок двери проносились ракеты.
Обычно "чехи" пропускали первый вертолет и били по второму, чтобы труднее было заметить, откуда ведется огонь. Я заметил яркую вспышку в "зеленке". Крупнокалиберный пулемет. "Вертушка" резко ушла в сторону. Бойцы открыли блистеры и били вниз из автоматов.
Ждать оставалось недолго. Вертолет накренился вправо и начал терять высоту. Каждый из солдат в очередной раз осмотрел оружие, подтянул лямки и ремешки снаряжения.
"Вертушка" неожиданно вылетела на открытое пространство из-за леса и, резко снижаясь, стала опускаться на поле метрах в трехстах от крайних домов.
Кабина начала вибрировать, и я увидел высокую траву, которую прижимал к земле воздушный поток вращающегося винта. У меня невольно сжались мышцы живота. Число оборотов двигателя увеличилось до максимума и вертолет быстро снижался.
Мы неслись вниз с пугающей скоростью. Я был беспомощен в этой жестяной ловушке и ожидал смерти. Мы прибыли в ад. Я хватался за что попало, стараясь удержаться на месте. Вертолет дергался и оседал вниз, моторы свистели и завывали, сбавляя обороты, и постепенно смолкали.
"Полосатые" садились на кукурузное поле. Я видел, как к вертолету, пригнувшись, бежали солдаты с носилками. На носилках лежали раненые, перевязанные бинтами, через которые ярко проступала кровь. Несколько мертвых солдат подносили на брезентах.
Приземлились, из открытых дверей, пригибаясь, выпрыгивали солдаты и разбегались в стороны, помогая поднять раненых и убитых на "борт".
Вторая "вертушка" низко прошла над полем и села правее, сразу скрывшись в клубах пыли.
Последнему вертолету с десантом осталось метров тридцать до земли. Погасив скорость, он начал выполнять заход на посадку. Вдруг неожиданно сделал рывок влево. Я увидел вспышку под самым винтом и взрыв, приглушенный рокотом мотора. Машина упала вертикально вниз и ударилась о землю. Лопасти, ударившись о поле, разлетелись в разные стороны. Остатки "вертушки" взорвались, выпустив из топливных баков фонтан огня.
Я отбегал от "борта" пригибаясь, словно опасаясь ударов лопастей. Через несколько мгновений по "полосатым" обрушился шквал автоматного и пулеметного огня. "Чехи" открыли стрельбу по машинам как раз в тот момент, когда они оказались в самом уязвимом положении. Пули разрывали дюралевую обшивку.
Нас встретили огнем из-за деревьев, росших не далее, чем в трехстах метрах от места высадки. С последней "вертушки" не успели высадиться все бойцы, а машина уже взлетала, заставив последнюю группу прыгать с пятиметровой высоты.
Солдаты отвечали короткими очередями, выискивая цели. Оглядевшись, я увидел, что боевики засели не в домах, как я вначале подумал, а в окопах. Позиции готовились заранее. По треску очередей было трудно определить, сколько там "бородатых".
Через пол часа был назначен очередной общий штурм, и нам следовало успеть занять более выгодную позицию для атаки.
Лишь только сместились правее, в сторону наиболее поврежденных от взрывов домов, как я увидел три зеленые ракеты, одновременно взлетевшие в воздух – знак, по которому несколько десятков людей правее нас вскочили на ноги и побежали к селу. Одновременно от холма на противоположной стороне приближалась еще одна группа. Слышалась быстрая трескотня очередей, прозвучало несколько взрывов.
В селах, где приходилось атаковать каждый дом, действовали мелкими группами. Каждый боец должен был сам принимать все решения.
Ребята перебежками продвигались вглубь Бахар-Юрта. Неожиданно один из идущих впереди солдат выбежал на дорогу и махнул рукой. В тот же миг, подпрыгнув, он упал, а я услышал очередь. Разведчик попытался встать и, припадая на одну ногу, бросился к кустам. Но ему наперерез уже бежали боевики. Подхватив его под руки, внесли в один из домов. По "чехам" открыли огонь, но стреляли неточно, опасаясь попасть в своего.
Я слышал треск беспорядочных длинных очередей и прицельных коротких. Стрелял сам, тщательно выискивая в кустах мелькающие фигуры.
"Чехи" атаковали непрерывно, и у бойцов не всегда было время оказать раненым, истекающим кровью, хотя бы первую помощь.
Титов смотрел на меня затуманенными глазами, сжимая в руке автомат. В плече у него была одна дыра, в ноге другая. Из обеих ран сильно текла кровь. Я вытащил перевязочные пакеты и приложил их к ранам. Солдат застонал, когда я, стараясь остановить кровь, сильнее прижал бинты к ране.
Охваченный азартом боя, пренебрегая осторожностью, Виноградов высунулся наружу и ударил по "чехам" длинной очередью. Но в ту же секунду удар нескольких пуль отбросил его назад. Он лежал с размозженным лицом, превращенным в месиво, из которого вытекали серо-красные клочья мозга.
- Не бросайте меня! – закричал Титов.
Я оперся о стену, успокоил дыхание и начал подводить прицел под темные фигуры, мелькающие в "зеленке". Надо было стрелять наверняка, чтобы не позволить "чехам" обойти нас.
Один из боевиков смог подойти очень близко и оказался в "мертвой зоне", недосягаемой для пуль. Я попытался достать его осколками гранаты.
- Посмотри со своего места, - крикнул я Крючкову. – Там, возле стены должен лежать труп.
- Нету, - ответил сержант спустя какое-то время.
- Как нету? А где же он?
- Ушел сука.
Неожиданно раздался грохот, взрыв взметнулся вверх огнем на три метра и у меня потемнело в глазах. Я отшатнулся назад, прижался к стене спиной и охватил ладонями лицо. Я подумал, что открыв глаза увижу только темноту, и меня сковал ужас. Несколько секунд боролся со страхом.
Опять что-то грохнуло, и в меня шлепнули мокрые комья. Подняв голову, я увидел, что комья, обдавшие меня, - это мясо. Солдата разнесло в клочья. В разные стороны разбросало ноги, обнаженную руку, разорванное туловище.