* * *
За окном морозно, темно и тянет холодом оттуда.
Алексей стряхнул оцепенение, глубоко вздохнул, прикрыл дверь на кухню.
Ел не спеша, едва улавливая сладость, потому что ограничивал себя и клал в кашу одну ложку варенья, скорее для того, чтобы соскучиться, а не толстеть от калорийной пищи ещё больше.
Он вслух произнёс свою любимую формулу:
– Поменьше лежать, больше двигаться, не объедаться, а поддерживать жизненные силы! Голодным попадёшь в корзину с зерном, как мышь из притчи, сытым из неё не вылезешь, а чтобы в болоте не увязнуть – необходимо много двигаться, но без лишней суетливости. Спешить надо медленно, и тогда будет меньше шансов случайно наткнуться на хищника.
И – умеренность во всем, вот что главное.
Впрочем, слово "толстеть" было бы неуместным, потому что Алексей строго дисциплинировал себя в еде и свой рацион ограничивал ещё и по причине жёсткой экономии денег. Но возраст брал своё, и животик всё-таки выделялся под джемпером.
Его зарплата делилась на три неравные части – одну часть он отдавал за квартиру, другая шла на пропитание, а третья была на особые нужды.
Однако эту тайну знал только он сам, да и нам время ещё не приспело для извлечения её со дна глубокого и раскрытия плотно сжатых створок раковины, в которой, как в сейфе, хранилась жемчужина.
* * *
Он вынул из-под батареи ботинки, которые с вечера поставил подсушиться на рекламную газетку, чтобы не запачкать пол. Обработал бесцветным средством седые разводы спереди и над пяткой, однако граница "припухлости" осталась, исчез только цветной след, а в глубине химические ингредиенты продолжали разрушать кожу.
– Хватило бы до конца сезона! – подумал с досадой. – Две тысячи тратить некстати, до зарплаты не дотяну!
Он жил две недели, от зарплаты до аванса, на две тысячи рублей. Готовил сам, каким-то невероятным усилием умудрялся уложиться в эти жёсткие рамки. Но иногда очень хотелось разносолов: копчёного мясного рулета, или порции малосольной сёмги, сыра "рокфор", винограда, красивых пирожных. Чувствовал их тонкие, волнующие ароматы на расстоянии, слюноточа́ за плотно сжатыми губами, как охотничья собака, на грани бесшабашного желания махнуть рукой на скупой бюджет и побаловать "себя любимого" разок, но он жёстко подавлял намечающийся "бунт" и в большие супермаркеты не заходил. Словно бы их и не было вовсе на карте района. Да ведь их и не было во времена его детства! Так что привыкать поздно, да и не стоит!
Он оделся, перекинул ремень сумки поверх плотной куртки: через правое плечо на левое бедро.
– Как хомут или ярмо на шею.
Обшлага замаслились, края карманов поблескивали куском антрацита. Он с грустью подумал, что куртка, пожалуй, не выдержит ещё один сезон.
– Жаль, хорошая куртка, три года продержался. Сколько на новую надо будет денег? Это уже – летом, оплата коммунальных меньше вдвое, и на распродажах что-нибудь присмотрю.
За лето он мог забыть, какие зимние вещи у него висят в шкафу, и искренне удивлялся, когда извлекал на свет, был им рад, словно неожиданному подарку кстати.
* * *
Сумка чёрная, такие в переходах рублей двести стоят. В ней четыре бутерброда с самым дешёвым сыром, в плоском пластмассовом контейнере, уложенные с вечера. Книжка, очки, запасные пакеты для покупок, чтобы не платить три рубля на кассе. Спереди, в отдельном отсеке, записная книжка "на пружинке" сбоку, с ручкой, набор желудочно-сердечных лекарств в жёстких облатках и маленькая бутылочка минералки, чтобы при случае их запить. Он "заправлял" её из большой шестилитровой бутыли, чтобы не тратиться на дорогущую минералку из киоска, которая стоила, как бутылка пива в тоскливых развалах сетевых магазинов.
Сумка пригнана плотно, по бедру не хлопала: это важно, потому что добираться до работы не близко, руки должны быть свободными в дальней дороге, а ноша – не должна мешать.
Кепку надел в последнюю очередь. Потушил свет, вышел в коридор, но вспомнил, что забыл пакет с мусором, подготовленный накануне, вернулся.
Закрыл железную дверь, повернул ключ на два оборота и положил в левый карман, чтобы не путаться с "единым" проездным, уложенным в прозрачный кармашек.
Приёмник мусоропровода открылся легко, оттуда сильный сквозняк вынес в лицо облачко пыли и вонь протухшей рыбы.
– Омуль по-сибирски! С душком!
Поспешно сунул пакет, лязгнул крышкой затвора, завернул за угол к лифту и только теперь вдохнул затхлый тёплый воздух, который он ощутил, словно липкий дурман испарения, сочащийся сквозь краску стен, как через кожу ядовитого животного.
Стены блестели зелёным маслянистым глянцем в подрагивающем освещении "дневных" длинных ламп, кособоко торчавших под потолком и круглосуточно горевших не одно десятилетие.
Грузовой лифт вздохнул, распрямил ржавые суставы, потащил в механической утробе длинный хвост кабелей. Нехотя пополз вверх, долго осуществлял манёвр подъезда, фиксации и остановки. Скрипел, нехотя, натужно и опасливо двигался, медленно раздумывал – ехать или переориентироваться в колодезном пространстве шахты и пропустить пассажирский лифт, поменьше.
– Даже тупое железо может утомить однообразие жизни! – философски подумал Алексей.
Он шагнул внутрь кабины, опасливо встал по центру, боясь запачкаться или вступить во что-нибудь мерзкое на полу в полумраке.
Ему показалось, что глупость и хамство, написанные маркером по стенам, чудом уцелевшим двум секциям немытого зеркала, тоже источают отвратительную вонь, как пасть пьяницы пульсирует удушающей волной, даже если она закрыта. Алексей вновь придержал дыхание.
Он выбрал "чистое пространство" в мутной заводи зеркала, стал сверлить себя глазами, мысленно приговаривая:
– Всё хорошо! Всё хорошо!
Глаза заболели, "сломались" от напряжения, а тут уж и лифт дёрнулся припадочно, остановился, и Алексей прекратил "камлание" перед началом рабочего дня.
Он вышел на улицу, оглянулся на дом.
– Не дворянское гнездо, не помещичья усадьба, не мещанские апартаменты – бетонный барак!
До остановки от подъезда было метров тридцать. Столбы напротив дома. На них прикручены проволокой чёрные, разваливающиеся скворечники, давно покинутые, бесполезные, не заселяемые по весне даже воробьями.
Высокие, голые тополя. Заброшенное гнездо в ветвях. Раздёрганные за зиму ветрами, редкие прутья на фоне городского неба – бледного купола дня. Словно из плотной ткани выдернули нити основы, но не все, поэтому пока она ещё держится, непрочно и бесполезно, и птицы там не поселятся весной, не запищат бестолковые, неугомонные птенцы.
Большая площадка забита машинами, покрытыми плотным мехом грязи, с нечитаемыми номерами. Мелкая мраморная крошка впивается в истончившуюся подошву, он чувствует её так, будто идёт босиком.
Через стекло навеса маячила тётка из соседнего подъезда, медсестра.
– Сейчас начнёт рассказывать о своей безумной соседке с четвёртого этажа.
– Доброе утро, – заулыбалась квадратная, приземистая тётка: вязаный белый берет, капюшон с меховой оторочкой по "местной моде". Она лучилась блестящим лицом, умильно спрятав глазки в складках. Не дождавшись ответа, продолжила:
– Вы представляете, вчера эта шиза звонила и ругалась, что я стучу молотком, что-то прибиваю, а я ни сном ни духом! Все выходные насмарку! Она меня просто измучила!
Алексей промолчал, покивал вежливо головой.
Он пропустил её вперёд на входе и прошёл дальше, вглубь почти пустого салона, отыскивая место поудобней, под плафоном, чтобы хватило света для чтения, а рядом или сзади не подсел бы какой-нибудь маргинал в одуряющем облаке "выхлопа", с утренней бутылкой пива. "Вонизьм" этот Алексей терпеть не мог, а ещё больше его возмущало, когда перед посадкой в автобус курильщик лихорадочно затягивался несколько раз и уже в салоне выдыхал смрадное облако дыма.
Курить Алексей бросил несколько лет тому назад, после "планового" повышения цен на сигареты, когда подсчитал, во что обойдётся "вредная привычка".
Перед этим знакомый притащил его в анатомичку мединститута. Он увидел сизый, как угарный дым, осклизлый комок лёгкого многолетнего курильщика, испытал резкое отвращение, представил, что сейчас закурит и такая же масса внутри будет грязным комом разгонять отраву по организму, почувствовал рвотный спазм, пулей вылетел из тумана анотомички в ясную определённость светлого дня.
В одночасье он бросил курить, очень этим гордился, стойко не переносил сигаретный дым и чуял за версту множество его оттенков, как зверь, идущий по следу.