Я не ожидал, что ее рыдания так подействуют на меня.
Конечно, при общении с людьми надо быть готовым ко всему: к переживаниям, обидам, страданиям. Тем не менее я был потрясен несчастным видом этой молодой женщины. Женские слезы вообще ранят меня. Совсем недавно в гостинице у Мексиканского залива горько плакала Лили, и я раздраженно пригрозил покончить с собой. Но эта женщина - незнакомка, и труднее объяснить, почему рыдания вызвали во мне бурю чувств.
"Что я наделал? - в смятении подумал я. - Может, мне надо бежать в пустыню и жить там схимником, как принято у православных, пока не изыдет дьявол из меня и не будут люди взирать на меня со страхом и сомнением? Может, надо бросить пистолет, и пробковый шлем, и австрийскую зажигалку, и все остальное? Может, питаться одними акридами, пока не исторгнется из меня мое неистовство и все-все дурное, что есть во мне? Вся дурь и скверна. Однако как же я смогу тогда жить? Ведь это мой характер! Это я сам! Помоги мне, Господи! Все перепуталось в моей жизни, все перепачкалось и поломалось!"
И я стал убеждать себя, что преждевременно радовался в те дни, когда мы с Ромилеем шли по Хинчагаре, и воображал, будто уже переменился. Оказалось, что я еще не готов к нормальному общению с другими людьми.
Общество гнетет меня. Я бываю неплохим, когда один. Но стоит мне выйти к людям, душевная чехарда начинается сызнова.
Рядом с этой женщиной я сам был готов зарыдать по оскорбленной жене, брошенным детям, умершему отцу, младенцу-найденышу, забытой скрипке… Я почувствовал, как распухает нос и щекочет в ноздрях.
За молодой женщиной стояли ее соплеменники и тоже плакали - негромко, ненавязчиво.
- Что с ними? - спросил я Ромилея.
- Они стыдно, - серьезно пояснил он.
А крепкая фигуристая красавица продолжала рыдать. По широким скулам катились крупные слезы и стекали ей на грудь.
- Что ее гложет, бедную девочку? - спросил я Ромилея. - И что значит "им стыдно"? За что? Не нравится мне все это. Может, нам лучше уйти? В пустыне как-то спокойнее.
Ромилей понял, что плачущая толпа меня растревожила.
- Нет, нет, господин, ты не вина.
- Может, я напрасно сжег этот куст?
- Нет, господин. Она плачет другое.
- Ну конечно же! - хлопнул я себя по лбу. - Как я раньше не догадался? У бедняжки горе, и она просит помощи. Может, лев растерзал ее родителей? В Африке полно зверей, которые питаются человечиной. Я их всех перестреляю.
Я вытащил свой "магнум" с оптическим прицелом и показал туземцам. Потом взял палку и начал показывать им приемы строевой подготовки с винтовкой. "Раз, два, три! Раз, два, три!" - приговаривал я.
Но общий плач продолжался. Люди закрыли лица руками. Только малышня с восторгом глазела на мои выкрутасы.
- Нет, Ромилей. Ничего не получится. Похоже, им не по душе наш приход.
- Они плакать мертвая корова, - сказал Ромилей. Он объяснил, что арневи скорбят по скотине, которая дохнет от жажды, полагая, что засуху наслали боги за их грехи. Поэтому и спрашивают нас, незнакомцев, что им делать.
- Откуда я знаю? Засуха она и есть засуха. Но я им сочувствую. Знаю, что это значит - терять любимое животное. Леди и джентльмены, - повысил я голос, - хватит уже, расходитесь!
Туземцы медленно разбрелись, поняв по тону моего голоса, что я переживаю за них.
- Ромилей, спроси: что, по их мнению, я должен делать?
- Что ты делать, господин?
- Пока не знаю. Что-то такое, что не под силу другим.
Ромилей разговаривал с туземцами под аккомпанемент басовитого мычания гладкокожих горбатых коров (африканские коровы значительно выше наших). Плач постепенно стих, и я получил возможность лучше рассмотреть арневи. Цвет кожи у них меняется от одной части тела к другой. Чернее всего вокруг глаз, тогда как ладони, напротив, светлые - как будто они играли в салочки со светом и свет смыл с них часть черноты.
Глядя на туземцев, я подумал, что разительно отличаюсь от них внешностью. Мое лицо напоминает конечную железнодорожную станцию, вроде нью-йоркского вокзала Гранд Централ: большой лошадиный нос, рот до ушей, глаза как тоннели.
Затем ко мне подскочил человек, с которым беседовал Ромилей, и заговорил по-английски. Я удивился: никогда не подумал бы, что люди, говорящие по-английски, способны так расчувствоваться. Правда, в той плачущей группе его не было.
По росту этого незнакомца - тот был дюйма на два выше меня - и крепкому сложению я заключил, что он важная персона. В отличие от соплеменников на нем была набедренная повязка, блуза, наподобие матросской, и зеленый шелковый шарф вокруг туловища.
Поначалу он говорил медленно, подыскивал слова, потом речь потекла свободнее. Не знаю, почему я удивился. Английский сегодня - великий имперский язык, каким в давние времена были древнегреческий и латынь. Не думаю, чтобы римляне удивились, когда парфяне и нумидийцы обращались к ним на латыни.
- Меня зовут Айтело. Добро пожаловать. Как поживаете?
- Что? Что? - Я приложил руку к уху.
- Айтело, - повторил он и поклонился.
В шортах и грязных сапогах-вездеходах, с синим пробковым шлемом на голове, я отвесил ответный поклон.
Поскольку я глуховат на правое ухо, то поворачиваюсь к собеседнику в профиль, подставляя левое ухо, и вглядываюсь в какой-нибудь предмет, чтобы сосредоточиться.
Обливаясь потом, я стоял как вкопанный. Я был уверен, что оставил мир и всю суету далеко позади. Горные перевалы, плато, где не было человеческого следа и вообще ничего не было, мерцающие в выси звезды, вечерняя свежесть, напоминающая об утренней свежести ранней осенью там, дома, - я переживал все это и понял великолепие простоты. Я был уверен, что оставил мир, такой сложный и загадочный, и попал на новое место спокойное и древнее. Но тут началось: плачущие туземцы, сожженный куст, моя похвальба ("Где этот кровожадный зверь? Я его застрелю!"), моя демонстрация оружия… Я вел себя как последний клоун.
Но человек, стоявший передо мной, похоже, не сердился. Напротив, он взял мою руку, приложил к своей груди и повторил: "Айтело".
Я последовал его примеру и сказал: "Меня зовут Хендерсон. Как поживаете?" Мы разговорились.
- Ради всего святого, - спросил я, - что здесь у вас происходит? Мой проводник и переводчик говорит, что все плачут из-за коров. Может, мы пришли не вовремя? Может, следует уйти?
- Нет, мистер Хендерсон, оставайтесь. Будьте моим гостем.
Мое высказывание насчет ухода отнюдь не было верхом галантности, и Айтело сказал:
- Вы, вероятно, подумали, что вы первый белый, который пришел сюда? Увы, нас открыли раньше.
- Выходит, я крупно ошибся. Мне пора бы уж усвоить, что земной шар исследован до самого малого озерца, до самой незначительной возвышенности. Но я не изыскатель, не геолог, не этнограф, а просто путешественник.
Глубокие складки, протянувшиеся от ноздрей к уголкам рта, придавали Айтело суровый вид, но, присмотревшись, я понял, что суровость обманчива, что, в сущности, он добрейшей души человек. Правда, держался он уверенно и с большим достоинством. Прямая спина и крепкие мускулистые ноги подчеркивали эти качества.
- Похоже, вы повидали белый свет, - сказал я. - Или английский у вас второй язык?
- Нет, сэр, по-английски здесь говорю только я. - Голос звучал несколько гнусаво, видимо, из-за больших ноздрей. - Вместе с покойным братом я когда-то учился в Малинди. Потом в Бейруте. И вообще много мест объездил. Так что на десятки миль вокруг один я знаю английский. Я, да еще Дафу, вождь племени варири.
- А вы сами, случаем, не королевских кровей?
- Моя тетушка Виллателе - наша королева.
- Значит, вы принц?
- С вашего позволения, - поклонился Айтело. - Другая моя тетушка - Мталба - предлагает вам пожить в ее доме.
- Вот это гостеприимство! Благодарствую.
По фигуре и осанке я с самого начала понял, что Айтело важная персона в этих краях.
- Насколько я знаю, вы первый белый человек, приехавший к нам за тридцать лет.
- Ваше высочество, хорошо, что арневи живут в отдаленном месте. Вас не тревожат чужестранцы. В Европе я повидал немало старинных достопримечательностей, но ваше поселение куда древнее. Я не собираюсь разглашать тайну вашего места жительства и не буду фотографировать вас. Не беспокойтесь на этот счет.
Айтело поблагодарил меня, добавив, что в этих краях нет ничего такого, что могло бы привлечь чужаков. И все-таки я догадался, что дело не только в месте пребывания племени арневи. Я вообще не придаю особого значения географии, так как согласно этой науке достаточно нанести какой-либо пункт на карту - и все, больше сказать о нем нечего.
- Мистер Хендерсон, прошу пожаловать в наши края.
Погода стояла великолепная, хотя от сухости першило в горле. Хижины, деревья, люди - все поблескивало, пыль на тропе приятно пахла и действовала на организм возбуждающе. Откуда-то появились обнаженные молоденькие женщины. Это были жены Айтело. Вокруг глаз у них было черным-черно, тогда как руки и пальцы, которые казались длиннее обычных, цветом напоминали розовый гранат. Поодаль пять-шесть женщин с надетым на пальцы шнурком играли в "веревочку". Когда у кого-то получалась особо сложная фигура, другие хором поощрительно кричали "Ахо!". Мужчины засовывали пальцы в рот и пронзительно свистели.
- Сейчас мы нанесем визит королеве, моей тетушке Виллателе, а затем и другой тетушке, Мталбе, - предложил Айтело.
Подошли две женщины с зонтами, которые цветом и формой напоминали цветки тыквы. Зонты были на длинных рукоятках и поэтому плохо защищали от палящих лучей.