Рисунок 16. Надуманный страх, обида, обвинения как наводнение
– На войну, обиду, страх, обвинения самого себя и других, на чуму…
– А чем они схожи?
– Ну, война… она идет пластом. Обида тоже идет пластом, больше и больше набирая силу.
– Так, а наводнение набирает силы? – спрашивает меня деда.
– По началу, да, а потом – его сила снижается.
– А война, она набирает силу, когда идет пластом?
– Нет. Обычно она стягивает на себя силу жизни у живого, которое попадает в зону действия войны.
– Так. Война тоже идет пластом, но силы свои теряет, как и наводнение. А обида? – продолжает спрашивать меня деда Коля.
– Обида тоже идет пластом, только накрывая то, что попадается у нее на пути. Так, что когда она идет, мы уже ничего не видим кроме нее самой.
– Да, обида тоже, как наводнение. В какой-то промежуток времени она всплывает пластом, набирая силы с каждым разом больше и больше, а потом силу теряет, – добавляет деда Коля и спрашивает меня дальше: А страх?
– Он тоже идет пластом и, как обида, набирает силы.
– Ну, что ж, давай рассмотрим его на примере. Что с тобой произошло, когда ты пришел к бабе Василисе и увидел там много народу и то, что они занимаются разбором какой-то проблемы, а при твоем появлении перестали вести разбор?
Я вспоминаю, как я пришел к бабе Василисе и что со мной тогда произошло:
– У меня появился страх, что они за моей спиной обсуждают меня.
– И что с тобой сделал этот страх?
– Он собой закрыл ту проблему, которую они разбирали на самом деле, и ее подменил собой.
– Так. Причем, заметь, собирая силы у каждого, кто участвовал в обсуждении проблемы до твоего появления там, да создавая условия, чтобы присутствующие еще сами себя завиноватили. Таким образом страх поглощает каждого, кто попадает под зону действия. Это тоже похоже на наводнение. А обвинения? – продолжает забрасывать меня вопросами деда Коля.
– Обвинение, как наводнение, набирает силу с самого появления и обрушивает ее на то, что попадается на его пути, не оставляя и следа жизни.
– Да, это так. И не зависимо от того, когда ты обвиняешь себя или других. Самое интересное: в этот момент ты не видишь ни самого себя, ни свою жизнь, ничего живого рядом. У тебя только одно на уме: виноват или я, или они. И больше ничего. А за счет чего набирается сила у виноватости?
– За счет того, что идет огромный поток мыслей, и этим перекрывается все живое.
– Да. Мы эти мысли начинаем развивать, накручивать себе, и этим в себе пробуждаем силу противодействия к себе или другим, собирая ее на себя, даже тогда, когда мы делаем это тишком. В народе это называется поглощатель силы, или, как сейчас называют в обществе, вампиризм. Это так, – проговаривает дедуля и, немного поразмыслив, задает очередной вопрос: А что еще делает наводнение?
– Сметает все на своем пути.
– А как это происходит в мире людей?
– Человек, воюя, обижаясь, находясь в страхе и обвиняя, убивает все живое на своем пути.
– Да, обида все сметает на своем пути, закрывая мир, тоже самое делает страх да обвинение. А как у тебя обида, страх и обвинения закрывают собой мир?
– Когда у меня появляется обида на какого-то человека, то я от него отгораживаюсь, то есть осознанно закрываю доступ человека и его мира в свой мир. Но человека ведь из своего мира не выкинешь – он там живет. С ним все равно приходится встречаться, общаться.
Так, не убрав старую обиду, я продолжаю с ним дальше общаться. Он дает повод появиться другой обиде, и я отвечаю ему тем же. Так обида получает подпитку и расширяет свое поле деятельности. Таким образом, обида растет во мне, как снежный ком, и набирает силу.
– Так. А страх?
– Страх воздействует также, как и обида. Например: я боюсь вас, стариков. И сколько раз я уже ни говорил сам себе, что больше к вам не пойду, все равно меня тянет к вам. И я снова у вас. Страх толкает меня на то, чтобы я пошел у него на поводу и создал для него условие для набора сил. И с каждым разом его возникновения, страх растет да создает мне ситуации с большей и большей разрушительной силой. С каждым разом страх поглощает меня больше и больше. Он толкает меня на то, чтобы я совсем огородился от окружающего мира, создавая одиночество там, где его и быть не может.
– А как твой страх заставляет тебя снова и снова идти к нам?
– Не знаю, дедуля, – проговариваю я с какой-то тяжестью в груди.
– Сынок, идти к нам тебя толкает злость. И ты приходишь к нам – на войну, чтобы протестовать, перечить, отрицать. Тебя тянет сюда то, что ты можешь здесь воевать безопасно для своей жизни. Что в этой войне мы тебя не раздавим, как муху, что бы ты получил в обществе, а дадим тебе шанс одуматься и осознать, что ты на самом деле делаешь с собой. Это так?
– Да, – с сожалением признаюсь я, что меня раскусили.
– Теперь давай посмотрим, что создал в тебе страх?
– Одиночество, страдания и мучения, – не задумываясь, отвечаю я.
– Страх в тебе вызывает войну и этой войной создает уничтожение тебя самого. А ты в отместку страху сметаешь то, что попадается на твоем пути, обвиняя и выгораживая себя или других.
– Да… Это точно так, – удивленно подтверждаю я.
– Так. Но страх страху – рознь. Теперь давай посмотрим, какой страх: явный или вымышленный, вызывает войну?
Я теряюсь от этого вопроса деда и, пожав плечами, говорю:
– Страх есть страх. Как его еще можно разделить или обозначить?… Никак.
– Явный страх останавливает действие. Создает ситуацию для бездействия, а надуманный страх – вызывает войну.
Тут я так возмущаюсь и кричу деду:
– Это как может быть: страх явный и вымышленный!? Страх есть страх!!! И он только такой, какой он есть!! Чего ты такое говоришь, дедуля?
– Явный страх появляется только после действия, после того, когда мы сделали, какую-то ошибку в жизни. И нам не хочется еще раз это пережить. Так?
– Так.
– И что в этот момент делает с нами страх?
– Он не пускает нас на это же действие.
– И этот страх человек потом прикрывает, называя его опытом, создавая условия для своего дальнейшего бездействия. Да оправдывает себя этим, говоря, мол, я уже это делал, у меня неудачно получилось, че второй раз туда лезть. Это ясно?
– Да. Но разве может быть страх надуманным?
– Давай посмотрим: отчего у тебя появился страх к нам? Ведь страх явный появляется только от угрозы. А ты знаешь, что тебе у нас ничего не угрожает. Разве что только твоим штанам… и то не каждый раз, а только в твой очередной протест, когда ничего не можешь возразить. Так?
– Так. Я у вас чувствую себя как в своей тарелке.
– Дак где же здесь явный страх?
– Не знаю… Но я же боюсь!? – возмущаюсь я.
– А чего боишься?
– Что вы снова разобьете привычные для меня установки, на которых я основываюсь в построении своей жизни.
– По-другому говоря, в тебе боится что-то такое, чему придется в тебе потесниться? Так?
– Получается, так, – и мне становится легче от такого поворота разговора, да меня что-то отпускает.
– А ты, сливаясь воедино с этим нечто, принимаешь его страх за свой да начинаешь войну с нами, зная, что тебе самому, как человеку у нас нет никакой угрозы. Ты можешь хоть осуждать нас и считать сумасшедшими, хоть протестовать, судить, стонать, вызывать жалость к себе, создавать ситуацию так, чтобы за тебя сделали другие, чтобы другие взяли на себя ответственность за твою жизнь. Так?
– Да, – говорю я, и мне становится уже смешно над собой. В этой ситуации я вижу себя Властелином в одежде клоуна.
А дедуля спрашивает меня дальше:
– Дак кому идет угроза от того, что ты придешь к нам?
– Тварям, которые сидят во мне. Они чувствуют, что их уклад во мне рушится и что им придется из меня выходить, – радостно отвечаю я.
– Дак какой страх тебя тянет к нам?
– Никакой. Я прихожу к вам, потому что мне у вас хорошо. Я у вас, как у себя дома. Мой дом – здесь.
– Интересно. А у себя дома ведь не воюют, а устраивают свою жизнь в ладу. А ты только и знаешь, что протестуешь, да от того, что мы тебе говорим, отказываешься. Дак какой страх тебя толкает идти на войну с нами?
– Вот пристал! Ведь сам уже знает, че еще спрашивает? – ворчу я сам про себя. – Надуманный, какой же еще?
– Так. Теперь давай посмотрим, как надуманный страх толкает тебя на войну с нами.
– Хорошо. Мне и самому это интересно, – успокаиваюсь я.
– Когда мы разбираем жизненный уклад, который на данный момент не совпадает с твоим, то, что с тобой происходит?
– Я обижаюсь на вас из-за того, что вы рушите мою основу. И на себя, что я раньше не знал то, о чем вы говорите. Я отстаиваю свой старый образ жития, потому что мне так привычно думать, строить свою жизнь. И потом – не ожидаешь ни от кого удара из-за спины. Я живу так, как принято другими, и о другом не думаю. А сейчас мне приходится строить свою жизнь так, как говорите вы. И еще видеть то, что люди делают не так, как необходимо им, приходится наблюдать эти расхождения с вашими словами.
– И ты обижаешься на то, что то, что мы говорим, противоречит общепринятому, и эта обида толкает тебя на войну с нами. Так?
– Так.
– А еще что делает обида с тобой?
Я задумываюсь, но ничего не вижу и отвечаю:
– Не знаю.
– Когда обида не может нас одолеть войной, то она тебя толкает, чтобы ты обвинял нас и самого себя. Так?
– Так, – тупо отвечаю я, как попка-дурак, ничего не соображая, о чем говорит деда.
А он, не обращая внимания на мое состояние, продолжает меня спрашивать: