- Все, - сказал Феклистов. - Все, что можно.
- Послушай, Феклистов, не пугай меня, - попросила жена. - Объясни толком.
Феклистов отхлебнул из чашки и сделал хорошую затяжку.
- Да тут, Тань, толком и не объяснишь, - он задумался. - Ты понимаешь, какой-то он никакой. Ни рыба, ни мясо. Потерянный какой-то, - он снова задумался. - В армии такой солдат опаснее любого другого.
- Почему? - спросила жена уже без особого интереса: мыльная вода с тряпки текла на пол.
- Потому что у него всегда что-то случается. Понимаешь? Всегда и везде. Он постоянно что-то теряет, забывает, попадает впросак, его постоянно припахивают и бьют, он дебил, - в голосе Феклистова появилась совершеннейщая уверенность. - Он полнейший урод. Блин, как же он нас с Колей Дыбенко уже достал!..
- Феклистов, погоди, у меня белье, - перебила его жена, скрываясь в ванной, и продолжила уже оттуда: - Так верни его в роту!
- Вот и Дыбенко мне то же самое говорит, - ответил Феклистов. - Да нельзя пока.
- Почему?
- Повод для неприятного разговора с начальником штаба, вот почему, - со вздохом произнес Феклистов. - Знаешь, Тань, вот пытаюсь влезть в его шкуру, понять его и - не могу. Неглупый же парень, образованный, стишки даже украдкой пописывает…
- Хорошие стишки?
- Паршивые стишки, ни хрена не понятно в этой галиматье, знаешь, как… ну, в общем, натуральная дурня… И все равно - чмырь чмырем.
- Да они, знаешь ли, Феклистов, умники образованные, они все такие, никакие.
- Ну ты хоть раз наберись мужества, дай в рыло одному, другому, третьему, - не слушая жену, продолжал Феклистов, - и все будет нормально. Ты же мужик, а не баба. Обидно.
- Да ладно тебе, Феклистов, - успокаивающим тоном произнесла жена, выходя из ванной и вытирая руки о фартук. - Нашел из-за чего…
- Знаешь, Тань, если бы наш Антошка вырос хоть вполовину таким же - наверное, удавил бы собственными руками…
- Брось, Феклистов, не бери в голову. Пойдем, поужинаешь, отдохнешь… Все будет нормально.
- И то верно, - ответил он, гася сигарету и поднимаясь. - Прием пищи - дело святое.
- Только знаешь чего, Феклистов, - сказала жена, когда, прикончив куриную ножку с гречневой кашей, начпрод тяжело поднимался из-за стола. - Ты бы все же избавился от него, да поскорее. По-женски чувствую: он тебе еще хлопот доставит столько, что… - она покачала головой.
- Да я это и по-мужски чувствую, - мрачно ответил начпрод. - А ты знаешь чего, Тань?
- Чего?
- Плесни-ка мне пятьдесят капель белой. Устрою поминки по спокойной службе. А то сдается мне, что она уже на ладан дышит.
Глава 5
- На, переодевайся, - сказал Феклистов, бросая на стол перед Шаховым комплект нательного белья и новое хэбэ.
Шахов поднял на начпрода отсутствующий взгляд, несколько секунд смотрел, потом снова опустил веки.
- Переодеться можешь прямо здесь.
Шахов оперся на стол, встал и начал медленно расстегивать пуговицы куртки.
- Хорош, - проворчал в своем углу Дыбенко. - Нечего сказать, хорош. Допрыгался. И это только начало. Не жилец он, Шура, жопой чую, - обратился он к Феклистову.
"Не жилец, - подумал Шахов отстранение - Не жилец. Где-то я это уже слышал…"
Он равнодушно разделся догола, потом развернул принесенные Фвклистовым вещи и начал одеваться.
- Делать-то что думаешь дальше, солдат? - спросил негромко Феклистов.
Шахов не ответил. Надев нательное белье, он присел на край стола и сосредоточенно рассматривал шов на форменных штанах.
- Чего делать, чего делать, - сказал недовольно Дыбенко. - А чего тут делать? Тут надо либо жить прилично, чтобы не дрочили, либо подыхать по-собачьи.
Шахов, видимо, удовлетворившись качеством шва, вздохнул и начал надевать штаны.
- Можно еще в бега податься, - продолжал рассуждать Дыбенко. - Только здесь это трудно - закрытый пограничный район, как-никак. Патрулей как собак нере-занных. А так бы - в самый раз: тепло ведь, лето. Это зимой не побегаешь, при минус сорока. Так, только до автобусной остановки добежишь и - в госпиталь, на переплавку. Как думаешь, Шахов?
- Ладно, хорош, Коля, - остановил его Феклистов. - Хватит воздух гонять, что твой поршень.
- Опять, - разозлился Дыбенко. - Опять! Снова ты за чмыря этого заступаешься, Шура! Да за каким хером он тебе нужен, объясни мне, начальник? Какой от него толк? Мало, что ли, он тебе - да и мне тоже - мозги посношал? Дня ведь еще, ни единого дня еще не было, чтобы он не залетал, не палился бы на чем-нибудь, во что-нибудь не вляпывался! А ему-то чего, с него как с гуся вода. А вот если он чего-нибудь похлеще выкинет, то не он - мы свои жопы подставлять будем! Я вон и так уже из-за этого его дневника дурацкого мимо политотдела ходить боюсь. Писатель херов!..
- Коля…
- Да че "Коля", Шура, че "Коля"? Оно бы ладно один дневник, а то ведь каждый божий день цирк нам здеcь устраивает. То в умывальник, видите ли, боится спуститься, в собственную роту, и потому сам не моется, коростой зарос, как пес шелудивый, и здесь срач развел, похуже, чем на мусорнике, то в столовую по страху своему чмырному носа не кажет и, знай себе, ходит попрошайничает - мне Чагатай уже все уши прожужжал, - то эншу палится, то по морде получает от каждого встречного-поперечного!..
- Послушай, Коля…
- Нет уж, я долго всю эту муть выслушивал, теперь ты меня послушай! На хера нам этот цирк, Шура, в продслужбе, а? У нас что, своих проблем нету, да? Нам что, больше делать нечего, как только его говно разгребать здесь каждый день? Так давай будем ходить за ним хвостиком, в роте с ним жить, чтобы его никто не обижал, с ложечки кормить, подмывать по три раза на дню, сопли ему вытирать…
- Коля, не мечи икру, - досадливо поморщился Фек-листов. - Ты думаешь, меня самого это все уже не достало? Но не мржем мы писарей менять каждый месяц, как перчатки, никто нам этого не позволит. Да ты сам посуди, вот приду я к эншу, к Чуме, к козлу этому, с рапортом - хочу, мол, одного придурка вернуть в роту, а на его место взять другого, - а он меня спросит: а какие у вас основания, товарищ капитан, это делать? Что мне в рапорте писать? "Наш писарь - чмырь задроченный, который постоянно нас лажает, он нас задолбал, видеть мы его уже не можем, подавайте нам другого", так, что ли?
- Напиши, что, мол, служебное несоответствие, - Дыбенко заметно поостыл.
- Да? Не пойдет. Накладные оформляются правильно и в срок, продслужба работает как часы, замечаний нет. Где ж тут несоответствие?
- Напиши, что терпели, пока можно было…
- Коля, ну ты как будто Чуму не знаешь! Он же сразу придолбается: почему столько терпели, почему сразу не принимали мер, не доложили по команде, почему не в состоянии навести порядок во вверенной вам продслужбе? Ты как первый день в армии, Коля! Сам, что ли, не понимаешь?
- Первый - не первый, всякие уроды были, а с таким, честно, еще не сталкивался, - махнул рукой Дыбенко.
- Теперь столкнулся, - вздохнул Феклистов. - Да если его сейчас в роту возвращать, сразу паливо начнется, труба: почему писарь жил не в подразделении, почему питался не в столовой, почему не было доложено о случаях неуставных взаимоотношений, почему не отбыл наложенное начальником штаба взыскание… И еще куча "почему". Понял?
- Понять-то понял, но… Над нами уже все смеются. Широков, засранец, вчера: "Что-то продслужба совсем зачмырилась". Чего, спрашиваю. А он мне: "Вы уж извините, товарищ старший прапорщик, но как казарма начинается с дневального, так и служба - с писаря".
- Ладно, - отмахнулся Феклистов, - нашел кого слушать. Ты что, не помнишь, каким этот Широков сам в первые полгода был? Это потом уж отъелся да раздобрел, а поначалу…
- Да дело не в Широкове, Шура, - повысил голос Дыбенко, - хрен с ним, с Широковым. Ты мне скажи, чего нам-то делать?
- С Шаховым?
- С Шаховым, да. Заменить некем, что ли? Вон в зенитно-ракетном дивизионе, и в реактивном тоже, духов-студентов море. Выбирай - не хочу.
- Да есть кем заменить, Коля, есть, - устало вздохнул Феклистов. - Но во-первых, оснований нет, а во-вторых, где гарантия, что новый будет лучше?
- Ебтать, да любой будет лучше!
- А вот хер его знает, товарищ старший прапорщик. Поговорку про шило и мыло знаешь? То-то…
На протяжении всего разговора Шахов сидел за своим столом, размазав пустой взгляд по покрытой стеклом столешнице. Очень скоро после начала разговора он потерял нить и теперь безнадежно залип в густом и черном, как гуталин, замешанном на страхе и отрешенности, чувстве жуткой, смертельной, равнодушной ко всему усталости. Кажется, войди сейчас Баринов с автоматом наизготовку, Шахов бы даже не изменился в лице.
Мягким движением он положил перед собой лист бумаги, взял ручку с обгрызенным колпачком и - подумав с минуту - аккуратно вывел:
"Я - не жилец, и я это знаю:
Смерти страшней приближение к смерти.
Ваше жилье хуже гроба, поверьте.
Я - не жилец, я уже уезжаю…"
Он так увлекся, что не усек, чем закончился разговор шефов. Услышав недовольный окрик, Шахов поднял глаза и увидел, что оба начальника стоят перед ним. Он вскочил, засовывая листок в карман.
- Дай сюда, - протянул руку Дыбенко.
Взяв у Шахова листок, он пробежал его глазами, потом показал Феклистову, смял и швырнул куда-то в угол.
- Придурок, - сказал он зло. - Неизлечимый придурок. Покачав головой, он двинулся к выходу.
- Оставайся здесь, - сказал Шахову Феклистов. - Мы скоро будем.
Когда шефы вышли, Шахов опустился за стол, уронил голову на руки и заплакал.
Он даже не дернулся, когда в кабинет вошел сержант Баринов. Еще двое стали в дверях.