"Постой, - размышлял он, - а зачем кого-то убивать? Гораздо приятнее сделать так, чтобы они сами убивали друг друга, причем с ног до головы покрытые несмываемым позором. А твои руки должны остаться не запятнанными кровью. Как этого достичь? А вот как. Нужно с молотком и банкой бензина войти в штаб полка. Оперативный дежурный обычно никогда не обращает внимания на солдат, снующих по штабу, - их там целые рои мечутся, - тем более без оружия. А что до банки и молотка, то с точки зрения психологии военных людей эти бытовые предметы настолько безопасны, что не привлекут ничьего внимания. В этом слабость военных: они заподозрят неладное только тогда, когда увидят тебя с гранатометом в руках".
Итак, когда на этаже никого не будет (лучше всего - в обед или после ужина), надо позвать часового, охраняющего стеклянный ящик, в котором хранятся знамена всех частей корпуса. Этот пост считается неопасным, "шланговым", и туда обычно ставят самых вялых караульных. Караульный, естественно, тоже не заподозрит подвоха, видя перед собой безоружного паренька в ношеной хэбэшке, - всех караульных натаскивают на крутых китайских или американских суперменов в пятнистых комбезах и с рэмбовскими пулеметами в руках. Когда этот дурень войдет со своим автоматом в туалет, надо притворить дверь и хлопнуть его в лоб молотком (не насмерть, а только чтобы вырубить; насмерть не надо - все равно его потом расстреляют). На пол нужно его опустить без малейшего шума, потом взять автомат, тихонько передернуть затвор, прихватить у часового второй магазин (он ему вряд ли еще понадобится) и приблизиться с банкой к стеклянному ящику. Теперь нужно все делать как можно быстрее. Врезать прикладом по стеклу, плеснуть внутрь бензином и дать очередь из автомата.
Когда знамена загорятся, нужно будет залечь за углом, у туалета, и держать оборону до тех пор, пока знамена не сгорят. Если они уже горят, продержаться минут десять несложно: оружие в штабе есть только у оперативного дежурного, его помощника и дежурного по части с замом. Поскольку сейчас обед (или ужин), двое из них - в столовой, а двум остальным, даже если они настолько тупы, что захотят атаковать, придется подниматься по лестнице, сначала спиной к твоему автомату, потом лицом, будучи ничем не защищенными, со своими дурацкими "Макаровыми" в руках. Достаточно дать очередь над их головами, и они свалятся на пол, обосравшись и растеряв весь боевой задор.
"Ну что же, подведем итоги: ты никого не убил и не имел проблемы выкрадывания автомата из оружейки или пирамиды в караулке. Ты просто оглушил одного болвана, напугал еще двух болванов и сжег кучу цветных тряпок. Но зато - согласно Уставу - теперь события будут разворачиваться следующим образом: будут отданы под трибунал и расстреляны высшее командование корпуса и полка, а также твои комбат и ротный, начкар, разводящий и часовой. Наверное, расстреляют еще и оперативного дежурного и дежурного по части с замами, а также дежурного по штабу. Корпус расформируют, а личный состав растасуют по другим частям. Таким образом, ты один уничтожишь целый армейский корпус, не убив ни одного человека. Естественно, твоя судьба - а это будет расстрел - уже не имеет значения".
Миша был очень доволен своей башкой. У ротного, разумеется, не хватит мозгов, чтобы предусмотреть такую возможность: он, наверное, приложит все силы, чтобы, в случае чего, не допустить Мишу до оружейки. Дубина. Миша дал себе слово при первой же возможности зайти в штаб и понаблюдать, часто ли часовой у знамен остается один и сколько времени это его одиночество длится. Теперь Миша был спокоен: первый намек, что его хотят арестовать, и он берется за дело, а тогда пусть вешаются, уроды!
Когда пошли на убыль девятые сутки отсидки, Миша признал, что не зря тратил здесь время. К исходу десятых суток за Мишей прибыл замполит роты старший лейтенант Петраков - на политотдельском уазике и пьяный в драбадан. Как только они вышли за ворота комендатуры и подошли к уазику, Петраков молча указал Мише на заднее сиденье, уселся на переднее и толкнул локтем водителя. Во время езды он то и дело тяжело вздыхал и матерился сквозь зубы, из чего Миша заключил, что товарищу старшему лейтенанту нехорошо. Однако на этом его наблюдения за состоянием замполита закончились, как, впрочем, и благодушное настроение: Миша обратил внимание, что они проехали развилку на танковый полк. "Неужели в прокуратуру?" - нервно подумал Миша. Но и на дорогу к прокуратуре не свернули. "Может, снова на полковую кичу?" (Полковая губа - как и караулка - находилась в стороне от казарм полка, и туда можно было проехать другой, "верхней", дорогой.) Нет, не свернули и к киче.
- Куда едем, товарищ старший лейтенант?
- Хлебало приткни, сука… - прохрипел Петраков и вдруг громко икнул.
"Сейчас бедному водиле обстругает всю машину", - злорадно подумал Миша. Уазик катил все дальше. Петраков стругать явно раздумал. Мишу вдруг прострелила сумасшедшая догадка. "А не в госпиталь ли часом мы едем, а?" Уазик, заскрипев ревматическими рессорами, свернул к госпиталю. "Ну, и какого хрена, позвольте спросить?" - удивленно подумал Миша. Машина закрутилась между корпусами, так что бледные тени в подшитых халатах разлетались в кусты, как стреляные гильзы. Черт за рулем, кажется, тоже был не в себе. Наконец уазик затормозил у старого серого здания с двустворчатой дверью веселенького мастичного цвета.
- Вылезай, - сказал Петраков, открывая дверку. Миша вылез, огляделся. По его спине вдруг гурьбой пробежали мурашки, словно выполняя команду "разойтись!": на окнах здания были решетки. "Мама, - дошло до Миши. - Это же дурка…"
- Пошли, - пробурчал Петраков, пихая его в бок. Это был совершенно неожиданный поворот дела, и Миша растерялся.
- Н-не пойду, - нетвердым голосом сказал он.
- Давай-давай, - ответил Петраков. - Довыпендривал-ся, так теперь уж не пугайся.
- Не пойду, - уже более уверенно произнес Миша и взялся за ручку на дверце уазика.
Из одного окна донеслось жуткое уханье - казалось, дюжина пьяных филинов играла в футбол яйцами друг друга. Мишу передернуло.
- Товарищ старший лейтенант, - воззвал он к Петракову. - Я же нормальный!
- Нормальные в армии не служат…
В другом окне - явно из солидарности с филинами - завыли. Петракова шатнуло, и он тяжело опустился на подножку уазика.
- Батальон на учениях. Куда тебя, урода, девать? А здесь хоть решетки на окнах… - героически напрягшись, замполит снова поднялся. - Через неделю закончу дела, поеду к роте на учения - тогда и тебя с собой заберу.
- Так мне с психами целую неделю вместе жить?!
- Будешь ты с ними жить или нет - это уж твои проблемы, командование роты тебя вазелином снабжать не обязано, - рассудительно ответил Петраков и вдруг обозлился: - Ну, ты че, козел, может, санитаров позвать? Они тебе быстро клапан в жопе прочистят. Позвать, да?
Миша решил не дожидаться санитаров.
- Командуйте.
- Давай, пошли, - Петраков тяжело шагнул к мастичной двери. Миша, скрепя сердце, последовал за ним.
Через полчаса он уже - свежевымытый и в свежепод-шитом халате - входил в палату.
- О, нового психа привели, - сказал кто-то. В палате было шестеро. Одна койка - явно для Миши - была свободна. - Очередной кандидат на сульфазин.
- Я не псих, - ответил Миша. - Меня…
- Конечно, - перебил его псих. - Мы тут все нормальные. Все психи там остались, - он махнул в сторону зарешеченного окна.
- Из всех психов, которые снаружи, нам достался только Шейкин, - добавил второй псих, тыча пальцем в сторону безобидного щуплого олигофрена с угловой койки.
Миша сел на свою койку.
- Меня зовут Миша, - сказал он.
- Колян, - представился первый псих. - А это, - он показал на второго, - Леха. Те двое, что дрыхнут, тебе без нужды - я сам их фамилии только на вечерней поверке вспоминаю, они, кажется, санинструкторам и врачу башляли, чтоб на дурку лечь. Сейчас комиссации ждут. Этот, который под окном, он стукач…
- Ну, Колян, - просяще протянул белобрысый игтымп из-под окна.
- Ладно-ладно, - махнул на него Колян, ухмыляясь. - Ты же не можешь связно объяснить, что ты здесь делаешь. Значит - стукач!
- У меня вегетативный сердечно-сосудистый невроз, - грустно ответил белобрысый.
- Зема, ты знаешь такую фигню? - спросил Колян.
- Нет, - честно ответил Миша.
- Я тоже. Лапшу, наверное, вешает, урод, - Колян явно развлекался. - А вот ты мне скажи, Шапошников, пбтом от тебя разит все время так сильно тоже из-за этой твоей вегетативной параши, да?
Белобрысый хотел что-то ответить, но передумал и отвернулся.
- Ну вот, - продолжал Колян, - а этот последний - наш единственный нормальный псих. - Он указал на олигофрена Шейкина. - Или мама его головой об бетон стоя в проходе рожала, или на голове танковые траки чинили - не знаю. Но без него никак. Никто из персонала перед его слюнявой харей устоять не может. Хотим, например, телевизор посмотреть в неурочное время. ("У них здесь еще и телевизор есть", - с завистью подумал Миша)… или еще чего в том же духе - зашлем к врачу Маткина ("Он имеет в виду Шейкина", - отметил Миша), он с полчаса поканючит, и все путем. - Да что ты такой примороженный, зема? - вдруг встрепенулся Колян. - Расслабься. Вся дурка за окном осталась - "Партия и армия едины", как говорится, - а здесь самое что ни на есть нормальное место, поверь мне. Тебя не с губы ли сюда привезли?
- С губы.
- Понятно. Меня тоже, - Колян покачал головой. - Челюсть ротному своротил. Меня комбат сюда и запихал: ему паливо ни к чему - он в полковые энши метит.
- А ты? - обернулся Миша к Лехе.
- А он, - ответил за Леху Колян, - был писарем вещслужбы, ну и спалился по мелочи на шмотках. А ты?