Перед обедом в камеру посадили свеженьких - двух здоровенных азеров. Они явно чувствовали себя как дома: громко разговаривали, то и дело весело ржали, а потом начали задевать Урсу, тощего, бледного солобона из самоходного дивизиона. Они несколько раз пнули его, потом сшибли с ног и, счастливо гогоча, заставили вытирать своей пилоткой их сапоги. Губари предусмотрительно рас-тасовались по углам, предпочитая не сталкиваться с крепышами азерами, и делали вид, что все происходящее их нимало не касается. Потом азеры, весело переговариваясь по-своему, заставили беднягу молдаванина отжиматься от пола. Потом долго выспрашивали у него, через какую дыру своей матери он - такой урод - родился. Урсу покраснел, поджал губы - на что уж вялый, а и его, кажется, проняло - и дернулся в сторону, в дальний угол, подальше от двух этих козлов. Но не тут-то было. Азеры явно только начали развлекаться. Они тормознули Урсу, закатили ему в балабас и поставили перед собой. Урсу снова дернулся и опять получил в балабас. Урсу задергался, разозлился, матернулся по-молдавански. Азеры, кажется, только обрадовались этому. Быстро переговариваясь поазербайджански, они снова сшибли его с ног, снова попинали, а потом рывком поставили - уже почти не сопротивляющегося - на ноги, и один азер рванул вниз его штаны, а другой - вверх - его хэбэшку: Потом они сложили Урсу вдвое, замотав ему голову хэбэшкой, спустили его штаны почти до колен. Обнажилась тощая, прыщеватая задница. Один азер зажал голову молдаванина между ног и обхватил его под живот, другой зашел сзади и обхватил Урсу за ляжки. Урсу дергался и хрипел, но они держали его крепко. Губари со страхом и отвращением воротили рожи на сторону. Потом азер - тот, что был сзади, - нарочито медленно расстегнул ширинку и стал хозяйственно моститься к вихляющей тощей заднице. Его харю перекосило дикой торжествующей ухмылкой, и он дернул бедрами. Без вазелина входило туго, сложенное вдвое тело корчилось в истерических судорогах. Из-под хэбэшки уже ничего не было слышно. Азер дергал задницей вперед-назад и, закатив глаза, торжествующе рычал. Второй скалил зубы и бормотал по-азербайджански. Потом они отпустили Урсу, он упал на пол и, всхлипывая, отполз в угол. Азер застегнул штаны и гордо оглядел камеру. Лицо Миши ему явно не понравилось.
- Че уставился, урод?
Миша даже не успел подумать, как уже выстрелил в ответ:
- Люблю смотреть вблизи на таких пидаров, как ты! Азеры встрепенулись.
- Иди сюда, бурий! Сейчас ти тоже будешь с фитиль в жопа, как и этот чу хан!
Они действительно были очень здоровыми. Мише стало не по себе. Он огляделся. Губари отводили глаза. "Ладно, уроды, - подумал Миша, - еще повоюем". Он встал. Азеры тотчас шагнули к нему, и он почувствовал резкую боль в животе и, через мгновение, в щеке. Миша тут же нанес несколько коротких ударов и сместился в сторону. Азерский кулак разрезал воздух у его уха, другой бахнул в плечо. "Слишком мало места". Миша снова нанес несколько ударов и начал уходить в сторону, но вдруг страшный удар поразил его в лоб, и все закрутилось хороводом в его глазах. Когда он пришел в себя, то увидел свое тело раскрытым, словно книга. Азеры держали его за руки, а навстречу неслась стена "медвежья шкура". Миша невольно зажмурился.
Когда он очухался, то обнаружил себя сидящим на полу возле ведра с водой. Голова горела. Что-то горячими струйками стекало по щекам. Кто-то из губарей прикладывал ему к голове намоченную подшиву, наспех оторванную от воротника. Азеры стояли у противоположной стены и негромко переговаривались по-своему. Вдруг заскрипел ключ в замке, и дверь открылась. 3aмначкар. Он остановился у входа и внимательно посмотрел на Мишу.
- Что это? Все молчали.
Начкар повысил голос:
- Что это, я спрашиваю? Здесь была драка?
- Никак нет, - ответил Миша, вставая. - Хотел попить воды, поскользнулся, ну и хлопнулся башкой об стену.
- А-а, ну ладно, - кивнул начкар. - Сейчас пришлю санинструктора, и он тебе это забинтует. - Начкар огляделся. - Э, губари, зашлите пару человек в столовую на обед накрывать.
И вышел из камеры.
- Ти - настоящий мужик, - пробасил азер, протягивая Мише руку.
Миша отвернулся. Сидеть еще было шесть суток…
…"Урал" забуксовал в разъезженной колее и заглох. Арестованный расслышал раскатистый мат, приглушенный переборками, потом движок взревел опять. Несколько раз еще машина дергалась вперед-назад, бешено вращая колесами в жидкой грязи, но безуспешно. Хлопнула дверца кабины, офицер зычно выругался, потом дверца куша распахнулась.
- Выходи, военный! Надо машину толкнуть.
Дождь все лил, не переставая. Арестованный и его конвоир изо всех сил налегали на равнодушную, грязную громаду куша, движок, захлебываясь от натуги, ревел на повышенных, колеса швыряли в людей липкую грязь. Упираясь плечом в неподатливое дерево, арестованный краем глаза смотрел на обочину, туда, где за крутым, покрытым коричневой размокшей жижей скатом простирался мокрый травянистый луг, грубо заштрихованный серыми линиями дождя. Кое-где на лугу торчали черные голые деревья, а дальше, у горизонта, виднелись лес и сопки и - свобода. Можно было убежать сейчас. Можно. Этот дурень наверняка промахнется, да и вообще можно его вырубить для начала, забрать пушку, потом взять в заложники, заставить водилу ехать в… Куда? И зачем? И бегать, и прятаться, и скрываться, и за тобой будут охотиться, как за паршивым зайцем, и поздно или рано все равно найдут и словят. Что же делать? Арестованный мотнул головой, как будто стряхивая с бровей холодные капли. Он очень устал. Сил бороться не было. Наверное, он их слишком много потратил раньше. Теперь он уже не мог сопротивляться. Может быть, так бывает с танком, когда его броня уже разбита и не держит снарядов. Сейчас он был таким танком. Броня его разбита, боезапас вышел, экипаж погиб, и он съезжает с высоченною склона в болото под собственной тяжестью. Ему очень хочется остановиться, нет, не очень - на это тоже не хватает сил, а так, хорошо бы, но сила инерции неудержимо тянет его в жадный чавкающий мрак, где он будет проваливаться все глубже и глубже - никто не знает, сколько, - пока не достигнет самого дна. Медленно, с натугой, машина выехала из лужи. Арестанта снова заперли в кунге, и "Урал" пополз дальше, сквозь саван падающей воды, в Слободу.
Глава 6
- Ну че, положил? - спросил мосел, завидя Мишу в дверях штаба.
Миша без энтузиазма кивнул.
- Положил. Месяца через полтора надо будет за этим штымпом ехать и транспортировать его домой.
- Ты повезешь? - спросил мосел, протягивая Мише сигарету.
- Наверное. Хоть Питер посмотрю, - он устало махнул рукой и- пошел к своей комнате. Жутко болела нога. Трепаться с мослом не хотелось.
- Эй! - вдруг встрепенулся мосел. - Эй, Коханович! А тебя здесь один кадр спрашивал.
- Кто такой?
- Батя азера Джебраилова из пятой роты.
- Спасибо, - ответил Миша без выражения и пошел дальше.
- Эй! - крикнул ему вслед мосел. - Он обещал завтра зайти!
Миша молча открыл дверь своей комнаты, зашел, закрыл дверь на замок и лег на диван. Вот уж обрадовал мосел, нечего сказать. Как говорится, "и с каждым днем все радостнее жить". Джебраилов был Мише отлично известен и уже успел осточертеть до Страшного суда. Дело в том, что этот азер жутко не хотел служить в армии. Он испробовал все средства протеста - от истерик до побегов. Однажды в наряде по роте он даже хотел зарезаться штык-ножом, но не решился, и дежурный по роте обнаружил его сидящим на подоконнике в туалете, со штык-ножом, приставленным к животу, плачущего от жалости к себе. В конце концов, с солнечных просторов юга приехал его отец - грузный мужчина средних лет с широкими усами, толстыми пальцами и тугой мошной - и попытался решить этот вопрос с другой стороны. Комбат, замполит и пропагандист части получили чудесные столовые наборы (бутылка коньяка не ниже "капитана", бутылка "Столичной", бутылка "Кагора", балык, сухая колбаса и отличная рыба), они же плюс командир роты и старшина были подогреты известными суммами денег. Устояли против натиска только энш (он боялся: замполит с пропагандистом то и дело стучали на него в особый отдел) и Мишин шеф-начмед (о, он из принципа: не любил богатых, но глупых). Комбат и иже с ним положили Джебраилова-младшего "на дурку" (ни под каким другим видом положить было нельзя - молодой Джебраилов был здоров как бык). Миша лично возил его в госпиталь. Однако долго Джебраилов там не задерживался: врачи, конечно, признавали, что он туп, аки полено, но не более того.
После того как злосчастный сын вернулся в часть, заботливый отец зашел на второй круг. Снова пошла в ход похлебка из крупных купюр, обильно приправленная заг-лядыванием в глаза, изгибами жирной спины, дрожащими нотками в голосе. Словом, Джебраилова-сына положили "на дурку" во второй раз. Уже в другой госпиталь. Он задержался там ровно столько же, сколько и в предыдущем. Миша публично поражался его психологической выносливости: в госпитале при желании за неделю-другую из самых что ни на есть здоровых и крутых остроумцев делали законченных дебилов и даунов. Джебраилову это явно не грозило.
Джебраилов-отец был обескуражен, но отнюдь не выбит из седла. Он удвоил свои старания, и Джебраилова-сына определили "на дурку" в третий раз. Один Аллах ведает, во сколько это обошлось Джебраилову-старшему. Однако, хотя и говорится, что Бог Троицу любит, Джебраилова-младшего и в третий раз отправили в часть с диагнозом "здоров". Помнится, Миша, доставив незадачливого азера из госпиталя в штаб, плакался мослу, что вот, мол, понабирали в армию уродов, которые даже "косить" как следует не умеют, а ты тут, дурак дураком, мотайся по госпиталям, как вошь под утюгом…