- Пох мне твои проблемы, - ответил сержант и вышел из казармы.
Миша собрал вещи и осторожно вошел в расположение. Сбоку что-то зашипело. Он обернулся и увидел раскорячившегося на тумбочке дневального с жуткой басмачовс-кой рожей.
- Че хотел, урод? - спросил дневальный.
- Мне к командиру первой роты, - опасливо ответил Миша.
Дневальный отвернулся и, соскучившись лицом, принялся ковыряться в зубе. Миша подумал, что, наверное, можно идти дальше, и уже сделал шаг, как вдруг сзади хлестнуло:
- Стой! Куда прешь, маму твою?..
- Мне к командиру пер…
- Заткнись! - дневальный вытащил штык-нож и шагнул с тумбы к Мише. Миша попятился, но дневальный резко приблизился к нему вплотную и уставил штык-нож ему в подбородок. - Урод, душара, убью нах! - Он прижал Мишу к стене и нажимал на штык-нож все сильнее, так что Миша почувствовал, что вот сейчас из подбородка брызнет кровь. Вещи опять попадали на пол.
- Эй, Эргашев, что там такое? - донеслось из полутемной глубины коридора.
- Да тут какой-то козел выдергивается! - ответил дневальный, чуть ослабляя нажим. - Говорит, я весь первый рота мама сектым!
- Я этого не говорил, - сказал Миша полузадушенно.
- Хлебало приткни, урод, сука!
- Давай его сюда! - донеслось из глубины коридора.
- Есть, товарищ капитан! - ответил дневальный, пряча штык-нож. - Пошел нах, собака! - прошипел он Мише и отступил на шаг.
Миша нагнулся, чтобы собрать вещи, и получил могучий пинок сапогом под зад. Он чуть не влепился лицом в пол, но все же удержался, торопливо собрал вещи и встал. Дневальный уже снова стоял на тумбочке. Миша закусил губу и быстро зашагал по коридору между двумя расположениями, наполненными азиатами всех сортов и видов, туда, где виднелась в луче света, падающем из открытой двери канцелярии, перетянутая портупеей мешковатая фигура командира первой роты, водруженная на кривенькие ножки в щегольских хромачах и увенчанная капитанскими погонами и фуражкой с бархатной офицерской тульей. Миша, как положено, за шесть шагов перешел на строевой, за три шага клацнул каблуками, махнул рукой к пилотке и доложился:
- Товарищ капитан, рядовой Коханович прибыл для дальнейшего прохождения службы!
- Давно пора, - ответил ротный, пропуская Мишу в канцелярию.
За столом сидели два старших лейтенанта - смуглый, узкоглазый татарин и румяная, упитанная рязанская харя. Миша опять махнул рукой к пилотке и замер у двери.
- Кто такой? - строго спросил татарин.
- Рядовой Коханович. Прибыл для дальней…
- Ладно, хватит прикалываться, - сказал татарину ротный, садясь за стол и листая тетрадь в целлофановой обложке. Найдя то, что надо, он ткнул в это место пальцем и поднял глаза: - Ты у нас в пулеметно-гранатометном взводе.
Миша кивнул.
- Вот твой взводный, - ротный дернул головой в сторону татарина, - старший лейтенант Губайдуллин. А это, - он повел глазами в сторону явно скучавшей рязанской хари, - замполит роты старший лейтенант Петраков. Прошу любить и жаловать. Если у тебя возникнут какие-нибудь проблемы… - он замялся. - Ну, там, обижать кто будет или еще чего… Словом, обращайся тогда к любому из нас, понял?
- Так точно, товарищ капитан!
- Отлично, тогда подожди меня в коридоре. Сейчас выйду и представлю тебя роте.
Миша снова отдал честь, прижимая свои пожитки левой рукой к боку, повернулся кругом и вышел. Уже закрывая дверь, он услышал ленивый голос Петракова:
- Нам в роте для полного счастья только жида не хватало.
Кто-то, кажется, Губайдуллин, произнес что-то вроде "мм-да-а", и тогда Петраков добавил:
- Зашуганный он какой-то… Наверное, и недели не пройдет, как вставят ему "фитиль" в жопу по самые гланды…
Миша почувствовал, как у него на глазах выступают слезы. Когда ротный через пять минут поставил его перед строем и призывал солдат подружиться с новеньким, не обижать его и всячески помогать в овладении воинскими премудростями, Миша пробежался взглядом по лицам первой шеренги и тогда действительно почувствовал запах жареного.
Глава 2
В "Стреле" показывали "Папаш". С ума сойти, какие шутки откалывали Депардье с Ришаром, какой маразм несли и какие у них при всем этом были рожи! Миша посмеялся от души. Азиаты сидели рядом с ним. Узбеки, равно широко открыв глаза и рты, молчали и только во время самых удачных моментов коротко матерились по-русски. Варикоцеле же безнадежно заснул в первые пятнадцать минут сеанса и сейчас противно похрапывал и пускал слюни, скукожившись на жестком, неудобном сиденье.
На них даже нельзя сердиться или обижаться. Они как дети. Со стороны кажется, что они быстро забывают причиненное тобой зло и не заводят на тебя зуб, что они совершенно искренне пресмыкаются перед тобой, улыбаются тебе и охотно выполняют твои приказания. Со стороны кажется так. Но не удивляйся, если однажды ночью ты проснешься от запаха горелого мяса и увидишь, как ярко может гореть бензин, которым облили тебя. Они никогда не будут драться с тобой честно - постарайся не поворачиваться к ним спиной, потому что воткнутый в спину штык-нож вряд ли будет способствовать твоему пищеварению. Иногда кажется, что они не соображают, что делают. Может быть. Проверить это невозможно. Не исключено, что они думают о тебе то же самое. В любом случае ни тебе, ни им в тот момент, когда ненависть ваша столкнется, как табуретки в ваших руках, не вспомнится тот, кто заставил вас жить бок о бок и воевать друг с другом.
После кино они зашли в какую-то кафешку и долго ели пиццу, такую дорогую, словно она была сделана из мяса игуанодона. "Игуанодон? - подумал Миша. - Постой-ка, а что это, собственно, такое?.," К четырем часам они вернулись в поликлинику за результатами. Растасовав исчерканные корявыми медицинскими строчками бумажки по медкартам, Миша направился к выходу. Там, в полукруглом окошечке регистратуры сидела беленькая прыщавенькая девочка. Девочка Леночка. Она писала направления в госпиталя Забайкальского военного округа. Миша заглянул в окошко и улыбнулся:
- Леночка, привет. Мне бы направления на трех кадров в Хилок, в хирургию.
- Коханович, если я не ошибаюся, - сказала Леночка.
- У тебя потрясающая память, - снова улыбнулся Миша. - Санинструкторов здесь постоянно барражирует человек сто как минимум. Запомнить изо всей этой орды одного маленького Кохановича - это трудовой подвиг.
- А у тебя лицо какое-то не русское, но и не азиатское. Бросаешься в глаза, - Леночка мельком глянула на часы на стене напротив. - Ладно, где их медкарты?
Миша отдал. Леночка быстро выписала направления и положила их в окошко.
- Откуда такая привязанность к Хилку? Ты туда уже раз двадцатый едешь.
- Тридцатый, милая. Тридцатый. Начальник госпиталя мне очень симпатичен. Родные кровя в нем чувствую, -
Миша про себя усмехнулся: начальник хилокского госпиталя был стопроцентным бульбашом, щекастым, русоволосым и с акцентом, откуда-то из-под Бобруйска. Он сгреб документы, кивнул Леночке и вывел свое болящее воинство на улицу.
Они еще с полчаса пошарились по близлежащим улицам в поисках сигарет с фильтром, ничего не нашли и побрели на автобус. Потом - пригородный вокзал, грязный, заполненный нелепо копошащейся толпой в дурацких одеждах и с дебильными лицами. (Вообще, все это столпотворение было похоже на бунт в дурке. С одинокими психами приходилось справляться, а вот с сумасшествием в широких масштабах… Впрочем, какая разница?) Потом - сорок минут на электричке, потом - старый, грязно-желтый ЛИАЗ, наполненный, как параша в "обща-ке" губы под утро. А там уж и штаб выскочил поганым прыщом из-за набобовских хором. Осталось добрести до своей комнаты, поставить кофе, заслать кого-нибудь из больных в столовую за ужином, завалиться на диван, включить телевизор и приторчать. Одним словом, "хард дэй'з найт". Нога ноет. Наверное, к перемене погоды.
- Мосел, а где мой псих?
- В туалете шуршит.
- Не буянил?
"Кажется, он и не должен буянить, но об этом никто, кроме него и меня, не знает".
- Нет. Все нормально. Мировой парень. Эй, Левашов! На выход! Сейчас придет.
- Мосел, не в западло, зашли его, пожалуйста, в столовую. Пусть мне поклевать чего-нибудь принесет, ладно?
- Нет вопросов. Кстати, Миша, ты бы мне его тормознул после отбоя на часок - полы в штабе помыть.
- Ради Бога, - Миша хлопнул его по плечу, небрежно пожал руку дежурному по части летехе и пошел к себе. Азиаты потянулись за ним.
- Вы двое, - обернулся к узбекам Миша, - идите на ужин. Принесите что-то и этому, - он махнул в сторону Варикоцеле. - А ты, бурый, заходи, - он отпер дверь своей комнаты и пропустил чечена внутрь.
Узбеки переглянулись и ушли в столовую. Миша тщательно запер дверь изнутри. Потом, пока узбеки не пришли, он старательно бил энергично, но неумело сопротивлявшегося Варикоцеле.
За окном было черным-черно.
- Выключи телевизор, - сказал Миша суетливому Левашову.
Тот дернулся к розетке.
- Закончил? - спросил Миша умытого и уже отстиравшего кровь с парадки Варикоцеле, возившего по полу тряпкой. Кавказец молча поднял глаза. - Тогда пошел вон. Можешь идти спать.
Кавказец медленно поднялся и ушел.
- Смотри, - крикнул ему вслед Миша, - спалю, что не спите, всех припашу до подъема!.. Эй, Левашов, дай-ка, пожалуйста, из холодильника бутылочку пивка.
Пробку он отдал Левашову. Пиво, шипя, как перекись водорода, потекло по внутренностям.
- Ну че, придурок, когда ты меня обрадуешь очередным припадком? - Левашов опустил глаза. - Не до дембеля же тебе здесь сидеть.
Левашов пожал плечами: