* * *
Народу в кафе было немного, и Филлипс выбрал столик у окна, где бледный солнечный свет обещал дополнительное удобство. Гул приглушенных разговоров других посетителей и отдельные, с сильным акцентом, выкрики персонала создавали приятный звуковой фон. Джиму очень понравилось это место: было в нем какое-то лихорадочное, суматошное очарование. Он спросил рекомендации официанта, и тот посоветовал капучино и бискотти.
- А какие вы написали рассказы? - спросил Джим. - Может быть, я их читал?
Филлипс задумчиво смотрел в окно, словно пытался найти ответ где-то вдали. Наконец он сказал:
- Сомневаюсь. Они появляются редко, и они, скажем так, странные. На любителя.
- А почему вы решили стать писателем?
Джим еще никогда не встречал человека, который действительно что-то пишет, не говоря уж о том, чтобы печататься. Он понимал, что второго такого шанса может и не быть, и поэтому не сдерживал любопытства.
- Думаю, я ничего не решал. У меня просто не было выбора. Если ты пишешь, то потому, что так надо. Понимаешь, о чем я?
- Конечно! Я сам чувствую точно так же. Я пытаюсь сочинять комиксы и сам их рисую… ну, когда не пишу просто рассказы. Это как будто… не знаю… Как будто повсюду вокруг - материал для историй, и кто-то должен его разглядеть и рассказать всем остальным, правильно?
На долю секунды узкое лицо Филлипса просияло. Это было так странно для столь угрюмого человека, что Джим едва не рассмеялся.
- Ни разу не слышал, чтобы этот процесс был описан такими словами, но, мне кажется, сказано верно.
- Вам так повезло, - выпалил Джим с равной долей зависти и восхищения. - Увидеть свое имя в печати! За это я отдал бы все на свете!
- Я уже отдал… и боюсь, оно того не стоит.
- Что? - ошеломленно переспросил Джим.
- Тебя разве не предупреждали, что надо быть осторожнее в своих желаниях?
- Кажется, нет. Да и что с того? То, что вы делаете… это так необычно. Это же настоящая магия!
Филлипс отпил кофе из большой чашки и на секунду прикрыл глаза, то ли наслаждаясь ароматным напитком, то ли собираясь с мыслями.
- Я смотрю, ты частенько используешь это слово.
- Какое слово? - Джим вдруг почувствовал себя растерянным, обескураженным.
- Скажу тебе одну вещь, Джим Холлоуэй. Похоже, ты задался безумной целью… поймать в руки молнию. Но так же, как здесь, в Провиденсе, нет никакой лавки чудес, в мире нет никакой магии.
- Я не совсем понимаю… - Джим умолк, так и не договорив.
Филлипс наклонился вперед, его серые глаза смотрели на Джима в упор.
- Магия есть лишь в одном месте. Вот здесь. - Филлипс легонько постучал кулаком по своей впалой груди. - И когда тебя назначают ее хранителем, это не дар, а проклятие.
Видимо, на лице Джима отразилось полное непонимание. Не дождавшись ответа, Филлипс продолжил:
- Мы - единственные печальные чародеи на всем белом свете. Большинство из нас знают не более одного фокуса, и настоящая иллюзия заключается в том, что мы искренне верим, будто владеем великим множеством трюков.
Джим не совсем понимал, о чем говорит Филлипс, но боялся в этом признаться. Похоже, его новый знакомый выдавал некое странное предостережение, но Джим не хотел даже слышать об этом. И уж тем более - от другого писателя! Невероятно, но он вдруг понял, что его раздражает этот человек, который как будто утрачивал телесную плотность в тусклом послеполуденном свете, словно сейчас он исчезнет, растворится, как неприятный туман.
Вот почему Джим сказал:
- Вы так говорите… не знаю… с горечью? Или даже со злостью.
Филлипс кивнул, словно ждал именно такой реакции.
- Если я в чем-то таком и повинен, уверяю тебя, у меня есть причины.
- Что же это за причины?
- Если ты наблюдательный мальчик, ты уже должен понять, что у меня нет ни средств, ни здоровья. Хотя я пытаюсь себя уговаривать, что все дело в обычной хвори, эта ложь никак не отменяет того, что меня пожирает.
И вот тут Джим все понял. И снова почувствовал себя дураком. Ведь он так свято верил в собственную ложь - величайший самообман юности, - что он будет жить вечно.
Он пытался придумать подходящий ответ и вдруг с удивлением услышал свой голос - слова вырвались сами, из того места, где мысли сменяются чувствами.
- Вы считаете, что ваше творчество вас убивает?
Филлипс задумался над вопросом, который, скорее всего, ему еще никогда не задавали.
- Думаю, подмечено верно и весьма проницательно.
Джим весь просиял.
- А я думаю, вы ошибаетесь. Я думаю, наоборот. Оно вас оживляет и доставляет единственное настоящее удовольствие, которое можем знать мы… как вы там говорили? "Печальные чародеи".
Филлипс снова изобразил подобие улыбки, но на этот раз он действительно постарался.
- Вы, молодой человек, проницательны не по годам. Неужели в столь юные годы ты уже знаешь, что творчество - подлинный и единственный механизм радости?
Теперь уже Джим приумолк.
- Я не знаю… я не…
Филлипс наклонился вперед, на миг прикоснулся к рукаву куртки Джима, а потом медленно поднял руку. Это было похоже на какой-то странный ритуал.
- Мне думается, сегодня произошло кое-что важное. Ирония судьбы - страшная сила, верно? Ты приехал сюда в поисках чего-то такого, о чем ты даже не знал, что оно тебе нужно. Боюсь, я сам уже потерял это "что-то", и все-таки я еще в силах дать его тебе. Понимаешь, о чем я?
Джим улыбнулся сияющей детской улыбкой. Сейчас он действительно все понимал.
- Я приехал сюда в поисках одного, а нашел что-то другое.
- И я тоже, - серьезно кивнул Филлипс. - Трагедия жизни не в том, что люди умирают, а в том, что они перестают мечтать.
Джим чувствовал, что благодаря этому разговору в нем что-то переменилось и что между ним и этим печальным болезненным человеком установилась какая-то странная связь. Делая знак официанту, чтобы тот вновь наполнил их чашки, Джим поймал себя на том, что улыбается тому, кого теперь считал другом.
Он был уверен, что им еще есть о чем поговорить.
О рассказе "Встреча"
Да, каюсь, я достаточно вольно обошелся с реальностью (во всяком случае, с той из реальностей, что знакома нам лучше всего) и описал встречу, которой не было. Но ведь в этом-то и заключается основная задача литературы, верно? Как еще нам сорваться с цепи и окунуться в ночную жизнь любой из бессчетных параллельных вселенных? На самом деле меня волнует только один вопрос: почему я вообще написал этот рассказ?
И ответ, как мне кажется, прост.
В юности, в годы становления, я получил пару крепких литературных ударов по голове от доппельгангеров Джима Холлоуэя и Филлипса Говарда. Когда я впервые прочел "Что-то страшное грядет", Джим Найтшейд и Уилл Холлоуэй сразу же показались мне очень знакомыми - потому что они были мной. Брэдбери стал одним из моих самых любимых писателей, поскольку я твердо уверился, что так или иначе он меня знает. Совершенно иначе, но столь же сильно меня поразил Говард Филлипс Лавкрафт. После первой же его книги, которую я прочитал, он стал одним из моих "судьбоносных" писателей, потому что знал, как меня напугать.
Совершенно по-разному, каждый по-своему, и Рэй Брэдбери, и Лавкрафт показали мне мощь языка и чистейшую, первозданную энергию воображения. Сказать, что они меня вдохновили, было бы глупо и несоразмерно - скорее оба они от меня чего-то потребовали. Они принудили меня не отмахиваться от глупостей, которыми я забивал себе голову: вот когда-нибудь я обязательно соберусь и сделаю что-нибудь небывалое… а действительно взять и сделать.
Мне нравится думать, что теперь мы партнеры, и хотя я, конечно, не столь хорош, как эти двое, но я все-таки тоже отметился литературными трудами. Для меня это большая радость и честь.
Спасибо, Рэй. Если бы не вы, ничего бы этого не было.
Томас Монтелеоне
Кот на ужасном диване
(Ли Мартин)
Я действительно купил его в подпитии, так что мне не на кого свалить свои вину, недостаток вкуса, полное непонимание текстильной эстетики и колористики, а также пропорций, необходимых для - как называет его моя жена Вонни - дома-целителя. Она вычитала это в какой-то книжке, той самой, что побудила ее использовать ароматерапию, свет, фэн-шуй, цветовые сочетания и природные материалы для создания обстановки, в которой мы с ней ощутим связь с землей, воздухом и друг с другом. Это был наш последний шанс, хотя мы об этом, конечно, еще не знали. Мы только замечали, что стали забывать, что именно нас связывало - я уже не был уверен, что связь эта вообще осталась, - но по-прежнему не пытались поговорить друг с другом и найти выход.
- Дом-целитель - счастливый дом, - сказала как-то Вонни, и я согласился, что попробовать стоит.
Потом у нас поселился Генри, и все полетело в тартарары. Генри появился у наших дверей в конце октября, как раз когда похолодало и в воздухе повеяло зимой. Длинный, тощий полосатый котяра с рваным ухом, подволакивающий лапу, с наглой ухмылкой на морде - клянусь, я сам не знал, что коты могут ухмыляться, - но с самым жалобным на свете мявом. От его скрипучих рулад сердце Вонни сразу растаяло.
- Бедняга, - спросила она, - ты откуда? У тебя есть дом?