Я не мог представить себе девственность каким-то театром. Не то чтобы я так уж цеплялся за традиционную мораль; и я, конечно, знал, как часто женщина только тогда и расцветает, когда сброшено это бремя, как если бы целомудрие было врагом женственности в прямом физиологическом смысле. Но то, что девственность, это спящее чудовище, в самом деле мстило всякому, кто осмелился его потревожить, – с этим чувством, или, вернее, предчувствием, я ничего не мог поделать: оно не было ни изобретением мужчин, ни фантазией женщин, оно существовало само по себе и владело мною, и это, собственно, и был единственный ответ, который я мог дать Роне.
ХХХ
Две тени шевелились на потолке, двойной человек сидел за столом на табуретке приезжего и делал бумажные кораблики. Две флотилии выстроились друг перед другом, потонувшие корабли падали со стола, отличившиеся в бою получали награды: красные звезды на бортах и синие полосы на трубах.
Интересно, подумал постоялец, у меня цветных карандашей нет, значит, их принесли с собой.
Вслух он сказал:
"Между прочим, мы тоже так играли в детстве. Но это мои рукописи, зачем вы портите мои рукописи?"
Человек повернул к нему одну голову, вторая была занята рисованием.
"Ах вот как, – сказал он небрежно, – а я и не обратил внимания".
Вторая голова возразила: "Тут темно".
"Вы умеете говорить раздельно?" – спросил путешественник. Тут только он заметил, что стекло снято, колпачок горелки отвинчен, на столе мерцал полуживой огонек.
"Мы тоже сидели с коптилками. Приходилось экономить керосин, – сказал он неуверенно. – Это было во время войны. Я делал уроки, писал дневник. Все при коптилке!"
"Мало ли что! – возразил двуглавый человек. – Керосин и сейчас дефицитен".
"Да у меня целая бутыль стоит в сенях".
"Ай– яй, какая неосторожность! Вы игнорируете правила пожарной без-
опасности".
"Теперь я вижу, что вы можете говорить в унисон", – заметил приезжий.
"Долго не могу, – сказал человек, – не хватает дыхания. А что это за дневник? Вы упомянули о дневнике".
"Обыкновенный дневник подростка. Даже, я бы сказал, не без литературных амбиций".
"Он сохранился?"
"Нет, конечно. Я его уничтожил. Это было позже".
"Послушайте, – сказал человек, орудуя ножницами, – тут у вас что-то не сходится. Даты не сходятся. Вы говорите, во время войны, делал уроки… Выходит, вы уже ходили в школу. Но ведь вы еще не старый человек. А война была давно".
"Да как вам сказать? Не так уж давно. Я прекрасно помню это время. Сводки, песни… Могу, если хотите, кое-что исполнить. Я все военные песни знаю наизусть".
Постоялец свесил голые ноги с кровати и затянул вполголоса: "На заре, девчата, проводите комсомольский боевой отряд. Вы о нас, девчата, не грустите, мы с победою придем назад. Мы развеем вражеские ту-учи…"
"Любопытно. Впервые слышим. – Обе головы переглянулись. – Ты слышал? Я не слышал. Мы не слышали. Ладно, оставим эту тему. – Человек повернулся к приезжему и закинул ногу в сапоге за другую ногу. – Так что же это все-таки был за дневник? Вы уже тогда были, э, писателем?"
"И– и-и врагу от смерти неминучей, от своей могилы не уйти", -пел, раскачиваясь на постели, приезжий.
"У вас прекрасная память, но, к сожалению, ни малейшего слуха!"
"А мне нравится, – сказала вторая голова, – давай еще".
"А ты, Семенов, не встревай".
"Что же, мне свое мнение нельзя высказать?"
"Помолчи, говорю. Когда надо, тебя спросят".
Голова обиделась и стала смотреть в сторону. Человек спросил:
"Почему вы его уничтожили? Там было что-нибудь о нашем строе? Антисоветчина небось?"
"Да что вы! – испугался приезжий. – Не было там никакой антисовет-
чины".
"А что же там было?"
"Да ничего".
"Интимные дела? Порнография?"
"Я боялся, – сказал путешественник, – что его найдут родители. Я порвал его в уборной, все тетрадки одну за другой, их было десять или двенадцать. В мелкие клочки. В уборной".
"Тэ– экс, -медленно проговорил человек о двух головах, отшвырнул ножницы и вышел из-за стола, загородив свет коптилки. – Значит, говоришь, в клочки. Вот мы и добрались наконец до главного. Теперь поговорим серьезно. Что там было? Выкладывай все начистоту".
"Что выкладывать?" – спросил приезжий. Он сидел, съежившись, на своем ложе, двуглавый навис над ним.
"Я жду, – сказал человек. – Мы ждем".
"Там было…– пролепетал приезжий. – Я не помню".
"А ты постарайся. Напряги память".
"Но я забыл!"
"А мы не торопимся", – сказал человек ласково.
"Малоинтересные вещи. Всякая ерунда, чисто личного характера…"
"Вот видишь. Кое-что уже вспомнил. Рисунки?"
"Какие рисунки?"
"Рисунки, говорю, были?"
Приезжий кивнул.
"Ага, – сказали головы, потирая руки, – порнографические рисунки. Рассказывай, чего уж там! "Играй, играй, рассказывай, – запела голова, – тальяночка сама, о том, как черногла-азая с ума свела!" Видишь, и мы кое-что помним".
Человек подсел к приезжему на кровать. Путешественник подвинулся, чтобы дать ему место. Путешественник обвел глазами избу, черные стропила и железные крюки.
"Значит, опять будем в молчанку играть. Не хотелось бы прибегать к крайним мерам. Не хотелось бы!"
"Что вам от меня надо? – забормотал приезжий. – Я уже сказал: я не помню. Я даже не уверен, был ли этот дневник на самом деле".
"Отказываться от показаний не советую".
Приезжий молчал.
Человек сделал знак помощнику, другая голова отделилась и вышла, ступая сапогами по бумажным кораблям.
"Значит, говоришь, не было дневника, ай-яй! Вот мы сейчас посмотрим, был или не был. Семенов, ты где там?"
Семенов, с сержантскими лычками на погонах, наклонив голову, переступил порог, огонек коптилки вздрогнул, помощник положил на стол кипу школьных тетрадей, перевязанную бечевкой.
"Нет, – сказал приезжий, – это не я, это не мои…"
Сержант стал развязывать бечевку. Узел. Он схватил со стола ножницы.
"Не надо! Не режьте! – закричал постоялец. – Веревка пригодится! Я сам все расскажу! Я все подпишу, не надо! Боже, если бы я знал… Если бы я только знал… Но откуда вы взяли?… Почему порнография? При чем тут порнография? Ведь вы даже не читали! И что вы все твердите: дневник, дневник… Какой это дневник, это литература… А у литературы свои законы… Своя специфика… Это не я! Нельзя смешивать автора с его персонажами… Одно дело – автор, а другое – действующие лица… И к тому же, – бормотал он, – это даже не мой почерк. Вы мне подсунули… Я не пишу в таких тетрадках…"
"А чей же это почерк? Ты что дурочку-то строишь? – сказал лейтенант. – Кому шарики крутишь? Сволочь хитрожопая, ты кого обмануть хочешь?! Поди погляди, – отнесся он к другой голове, – что там за шум…"
Помощник вышел в сени и вернулся.
"Это делегация", – сказал он.
"Мешают работать! – зарычал лейтенант. – Кому еще я там понадобился? Скажи, я занят".
"Они не к вам. Они к нему", – сказал помощник.
В сенях уже слышался топот. Ночной лейтенант поднял голову, приезжий тоже с любопытством взглянул на дверь. Заметался огонек коптилки, появилось несколько человек солидного вида, в седых усах, длинных черных сюртуках или, вернее, демисезонных пальто. Они вошли, наклоняя головы, один за другим в низкую дверь, выстроились у печки и вдоль стены с ходиками, после чего первый, расстегнув пальто, из-под которого выглянул фрак, и сняв с коротко стриженной седой головы блестящий цилиндр, выступив вперед, отвесил присутствующим поклон и осведомился: здесь ли проживает писатель?
"Это я", – сказал растерянно путешественник.
"Нобелевский комитет уполномочил меня и моих коллег известить вас о том, что вам присуждена премия Альфреда Нобеля за этот год".
"Мне?" – спросил приезжий.
"Вам. Нобелевский комитет просил меня от имени своих членов, а также его величества короля передать вам поздравление с наградой, к которому я и мы все, не правда ли…– глава делегации обернулся к остальным, – охотно присоединяемся!"
"Вот видите, – сказал приезжий ночному лейтенанту, – я же говорил, что это литература".
Лейтенант прокашлялся.
"Семенов, – сказал он помощнику, – ты лучше выйди, займись там… Нечего тебе тут торчать".
"Я, собственно…– продолжал он. – Тут, очевидно, произошло небольшое недоразумение".
"Недоразумение, – проворчал приезжий, – ничего себе недоразумение!"
"Мы проверим, виновные будут наказаны по всей строгости закона. Ошибки бывают, кто же спорит? На ошибках учимся".
Тем временем господин, возглавляющий делегацию, вполголоса переговаривался с коллегами. Из служебного портфеля была извлечена папка с тисненой эмблемой и грифом. Уполномоченный комитета почтительно протянул раскрытую папку писателю.
"Это предварительно. Диплом будет вам вручен во время церемонии…"
Лейтенант, вытянув шею, заглянул через плечо приезжего.
"Красиво, – проговорил он, – умеют, черти… Н-да. Мы присоединим этот документ к делу".
"Но я же вам сказал!" – захныкал писатель.
"Ничего не могу поделать. Инструкция есть инструкция, и закон есть закон".
"Какой закон!… Разве это закон?"
"Для кого как, – отвечал ночной лейтенант и сделал знак помощнику, который стоял по стойке "смирно" у порога. – Товарищи, – обратился лейтенант к делегатам, – господа… Попрошу освободить помещение".