Эта всемирность христианства (разумеется, являвшаяся тогда лишь мечтой) могла обладать ценностью только при условии культурного равноправия варваров с подданными Империи. И точно - раннехристианские писатели очень много внимания уделяют обоснованию тезиса, что другие народы превосходят мудростью греков и римлян. "Не относитесь очень уж враждебно к варварам, о мужи эллины, - восклицает Татиан, - и не презирайте их учение!" (Tatiani Oratio ad Graecos, 1.1.1). А вот слова Оригена: "Греки, сами пользовавшиеся законами, называли все остальные народы варварскими, однако… иудеи начали пользоваться законами раньше греков". В этом возвеличивании варваров апологеты могли опираться на мнение языческих философов.
2
Итак, пафос изначального равенства народов был в раннем христианстве весьма силен - но ему глубинным образом противоречила сама понятийная система языка, на котором писали апологеты. Выше мы обращали внимание на то, что уже апостол Павел по необходимости пользовался термином ‘варвар’, который сам по себе предполагал языческое членение мира на "своих" и "чужих". Точно так же был буквально пропитан имперским духом тот дискурс "римской вселенной", коим христиане вынуждены были оперировать за неимением никакого другого. Понятие ‘вселенная’ (οικουμένη) подразумевало земли, обжитые цивилизованными людьми и управляющиеся римлянами. Как бы ни относились ранние христиане к Риму, этой "Вавилонской блуднице", они невольно усваивали его систему координат. Уже в Евангелии слова "весь мир" используются не только в провиденциальномистическом, но и в самом что ни на есть приземленнобюрократическом значении: "В те дни вышло от кесаря Августа повеление переписать всю вселенную (άπογράφεσθαι πάσαν τήν οικουμένην)" (Лука 2.1). Так эти два значения и живут бок о бок в раннехристианской литературе. Когда в апокрифических "Деяниях апостола Иоанна" говорится: "Бог, выбравший нас для проповеди народам (άποστολήν εθνών) и пославший нас ко вселенной" ("Acta Joannis" / Ed. М. Bonnet, Acta Apostolorum Apocrypha. Vol. 2.1 (Leipzig, 1898), p. Ill), то имеется в виду, безусловно, первое значение. Но когда Иустин Мученик обращается к римским императорам, он произносит "ваша вселенная" (Justini Martyris Apologia, I, 27) уже во втором значении.
Восприятие Империи как "мира" автоматически делало "потусторонним" мир за пределами имперского Лимеса, а это с неизбежностью превращало живших там людей - в нелюдей. Первоначально христианство сопротивлялось этой логике. Именно таким пафосом пронизано Житие Христофора (. BHG, 309-310). Текст открывается декларацией, что "Бог не только помогает христианам, но и становится воздаятелем для уверовавших среди языцев". Дальше идет рассказ про некоего варвара по имени Репревос, который "был из рода песьеголовых, из земли людоедов… и не мог говорить на нашем языке". Варвар этот служил в римских вспомогательных частях в Африке, стал свидетелем мученичества христиан и обратился сам, приняв имя Христофор. Чтобы наглядно показать духовное преображение варвара, Бог даровал ему способность говорить и привел в конце концов к мученическому венцу. Мораль жития понятна: даже песьеглавец может стать христианином. Впрочем, нам так и не объясняют, что же сталось с самой "песьеглавостью". В "Страстях Христофора" есть упоминание о том, что, уже после снисхождения на него благодати, люди при виде святого в страхе разбегались, а император Декий от ужаса даже упал с трона - стало быть, его облик не претерпел улучшения.
Но, в конце концов, внешность не главное. А вот можно ли окончательно искоренить варварскую дикость? Ответ на этот вопрос дает другая раннехристианская легенда, весьма похожая на Житие Христофора - "Рассказ о святом Христомее" (BHG, 2056), входящий в круг апокрифических "хождений" апостолов Андрея и Варфоломея. Данный текст в его греческом варианте еще не опубликован, и мы впервые вводим его в научный оборот. Легенда повествует о том, как к некоему людоеду, рыскавшему в поисках добычи, явился ангел и запретил ему трогать апостолов с учениками, которые как раз находились неподалеку. Устрашенный небесным огнем, дикарь соглашается выполнить приказание ангела, но когда тот велит ему помогать апостолам, осмеливается возразить: "Господи, не обладаю я свободным человеческим мышлением и не знаю их языка. Если я последую за ними, то как смогу питаться, когда оголодаю?" Ангел отвечает ему: "Бог дарует тебе добрые мысли и обратит сердце твое к кротости (παράγη σοι γνώμην άγαθήν καί μεταστρέφη την καρδίαν σου εις ήμερότητα)". Будучи "запечатан [крестным знамением] во имя Отца и Сына и Святого Духа, стал он кротким и не делающим никакого зла; в нем поселился Святой Дух, который, укрепив его сердце, смягчил его и повернул к богопознанию". В таком просветленном виде людоед явился перед апостолами. "Ростом он был в шесть локтей, лицо его было диким, глаза горели, как огненные лампады, зубы свешивались изо рта, словно у дикого кабана, ногти на руках были кривыми, как серпы, а на ногах - будто у крупного льва. Он выглядел так, что, увидав его лицо, невозможно было остаться в живых". При виде этого чудища ученик апостолов Александр рухнул оземь, Андрей, "помертвев", показал на людоеда Варфоломею, после чего оба пустились наутек, "бросив своих учеников". Но тут Бог упрекнул апостолов в трусости, а тем временем людоед объявил о своем духовном преображении их ученикам Руфу и Александру, отчего те принялись звать своих учителей обратно. Андрей и Варфоломей вернулись, но все равно "от страха не могли смотреть ему в лицо". Он же, раскрыв им объятия, произнес: "Почему вы боитесь смотреть на мой вид? Я - раб Бога Всевышнего". Здесь же прирученный людоед называет свое имя - Христомей. Перед тем как всей компании войти в "город парфян", укрощенный дикарь предложил закрыть ему лицо, чтобы жители не испугались. Но когда горожане в цирке натравили на апостолов диких зверей, Христомей попросил Бога вернуть ему его прежнюю природу. "И внял Бог его молитве, и обратил его сердце и разум к прежней дикости (μετέστρεψε… πρός θεριωδίαν)… Открыл он лицо свое… и бросился на зверей и разорвал их… перед народом. Увидев, как он рвет на части зверей, толпа сильно перепугалась, ее охватил великий ужас. Все бросились вон из цирка, попадали в панике друг на друга, и многие в толпе погибли от страха перед его обликом. Увидев, что все бежали… Андрей подошел к Христомею, возложил руку на его голову и сказал: "Приказывает тебе Святой Дух, чтобы отступила от тебя природная дикость (ή αγρίος φύσις)"… И в тот же час вернулась ему добрая природа". Тем временем горожане послали к апостолу Варфоломею с просьбой: "Не попусти нам умереть от страха перед обликом того человека!" Когда апостол велел людям опять собраться в цирке для катехизации, они отвечали: "Простите нас, мы боимся идти туда из‑за того звероподобного мужа, ведь многие из нас умерли от ужаса перед ним". Варфоломей ободрил их: "Не бойтесь, следуйте за мной и вы узрите его ласковым и кротким". И действительно, "увидев [горожан], идущих с апостолами, Христомей взял за руки двух их учеников, Руфа и Александра, подошел к апостолам, поклонился им и облобызал. И удивился весь народ, и восславил Бога, видя облик Христомея - до чего тот стал кроток". Облагороженный людоед крестил всех горожан, потом оживил и также крестил тех, кто умер от страха перед ним, а под конец вернул к жизни даже растерзанных им зверей! Затем, попрощавшись с апостолами, он отправился к императору Декию (здесь повествование окончательно совпадает с Житием Христофора) и принял мученический венец.