Еще один для меня замечательный момент во взаимоотношениях с отцом Алипием (в свете того, что сейчас такие напряженные отношения с инославными): когда мне исполнилось 6 лет, отец Алипий сказал моей маме: "Вот есть такая органистка из лютеранской церкви (а в Печорах была и лютеранская церковь тоже), ее зовут Евгения Александровна, идите к ней, и пусть она учит Настю играть на фортепьяно". Эта органистка была моей первой учительницей музыки. Она привела меня в кирху и показала мне орган во всех подробностях. С тех пор я испытываю священный трепет перед этим инструментом. И я знаю, что она приходила в монастырь на какие-то православные праздники, они с отцом Алипием общались. На "западное" Рождество (25 декабря) всегда кто-то от монастыря ездил на службу, на рождественскую мессу, она была вечером, и мы тоже приходили туда.
Когда отец Алипий уже тяжело болел, незадолго до его смерти моя мама спросила его: "Отец Алипий, когда вас не будет, к кому же нам обращаться?" И он нас переадресовал к отцу Иоанну.
И после смерти отца Алипия мы с мамой приходили к отцу Иоанну. Это тоже удивительное общение было. Он был апостолом любви. Это не мои слова и не мое определение, я его повторяю за другими. Теперь, по прошествии времени, оглядываясь назад, я вижу, что это действительно так. У него был удивительный, уникальный дар любви.
Это понятие любви – его все по-разному понимают, и проявления любви у всех разные могут быть. А вот у отца Иоанна, на мой взгляд, эти проявления любви были совершенны. Он никогда не "сюсюкал". Невозможно словами точно передать, в чем же заключалась эта любовь. Хотя можно приблизительно сказать. Во-первых, он к себе невероятно притягивал людей. Всем просто хотелось к нему подойти под благословение, поздороваться, что-то спросить. Он всегда был настолько порхающий, настолько жизнерадостный, настолько веселый. Я знаю, многие люди приходили к нему с тяжелейшими жизненными проблемами, но уже в процессе беседы о непростой ситуации, этим людям становилось легче. Рядом с ним реальность преображалась. От него исходила невероятная жизненная сила. Он очень любил жизнь во всех ее проявлениях. Для него все было важно. И когда ты к нему приходил, то чувствовал – для него важен ты сам, вся твоя жизнь, что ты чувствуешь, что ты думаешь, что происходит вокруг тебя. Он внимательно слушал и просто все раскладывал по полочкам. Все эмоции, все чувства он отодвигал и призывал применять только разум. Призывал так: вот посмотри разумом – это так, это так, а это так… И как-то все просто становилось, когда разум включался.
Это исключительно мои впечатления, может быть, у кого-то все было по-другому.
– Вы сказали: приходили к отцу Иоанну. А как это происходило – вы приходили просто разговаривать или это было исповедью?
– Я приходила, когда у меня была потребность. Иногда на исповедь, иногда, когда у меня возникали трудности, может быть, в семье, или с друзьями, или что-то еще. Он мне сказал: "У тебя нет отца и тебе сложно, но в чем-то я тебе смогу заменить отца какими-то советами". И я знала, что всегда могла к нему прийти.
– А как насчет расхожего представления, что посещение старца – это "баня паки бытия"? У вас не такое было общение с духовником?
– Самый главный мой опыт, который я вынесла из общения с ним, это отношение к жизни вообще, как к таковой. К тому, что происходит вокруг тебя. Я просто вспоминаю, как он относился к людям, как относился к реальности, которая вокруг него, и это для меня самое главное поучение в моей жизни.
В нем было очень сильное ощущение воздушности: его походка, его манера говорить, его жесты – он всегда обнимет, похлопает, расцелует. Вокруг него всегда жизнь кипела, толпа народу, и он всех успеет похлопать по плечу, обнять, что-то сказать такое веселое. Он шел и распространял вокруг себя любовь к жизни, восторг перед жизнью, которая его окружала. Однажды он при мне кому-то сказал: "Мне всегда кажется, что вокруг меня не люди, а ангелы живут". А тот человек на кого-то жаловался.
Это понятие "жизнь" – оно у него было не такое, как мы привыкли себе представлять: суета, проблемы и т. д., он сам, кажется, находился и жил на ином уровне. Все, что касалось неприязни к кому-то, агрессии – если ты оказывался рядом с отцом Иоанном, все это оставалось где-то там, далеко, вытеснялось. И у меня всегда было ощущение, что он очень большой, хотя я смотрю на фотографии – да нет, он всегда был небольшого росточка. Но было ощущение, что его очень много. Он действительно был по сути своей огромный человек.
– А он сильно отличался от других монахов?
– Да.
– Когда вы уехали из Печор, вы встречали еще в ком-то подобную радостность?
– Пожалуй, нет. Конечно, есть люди-весельчаки – но это совершенно другое. Он, конечно, был веселый человек, много шутил, и сам над собой шутил, мог себя и мартышкой обозвать, но это было не просто веселье.
– Обычно считают, что монах уходит в монастырь, так как мир ему не нравится, не хочет человек жить в миру, он ему неприятен. А вы говорите "любил жизнь". Это странный путь – из любви к миру избрать монашество.
– Вы знаете, надо уточнить, что значит "любовь к миру". У отца Иоанна была любовь к людям. Для него люди были просто дороги, они были ему не безразличны – любой, кто к нему приходил. И при этом у него был дар радостной любви, которая и распространялась на людей. У меня осталось такое впечатление, что он всегда был такой "порхающий" – как человек, который влюблен, а вот он всегда был таким. Потом, когда он стал уже совсем стареньким, я мало с ним общалась, он очень сильно болел и очень ослаб физически.
– А монастырь изменился теперь?
– Да. Он, конечно, для меня очень дорог и полон каких-то моих воспоминаний, но после смерти отца Алипия он стал меняться и меняться, и теперь он совсем другой, не такой, как был в моем детстве и отрочестве. Теперь он мне скорее чужой, хотя архитектура, камни – они все те же.
– То есть люди другие – и монастырь другой. И не монастырь меняет человека, а человек монастырь.
– Все от людей зависит, конечно.
– Когда прошел этот период – и детский, и школьный, и встал вопрос, куда идти дальше, из каких соображений складывался ваш выбор?
– Для меня не было вопроса "куда мне идти?". Когда я заканчивала среднюю школу, открылся регентский класс в Ленинградской семинарии, куда поступила моя тетя, и поскольку я всегда пела, то я совершенно автоматически пришла туда, без всяких колебаний.
Мой дядя, отец Феодосии (Коротков), в то время уже закончил Духовную Академию и стал преподавать в семинарии историю Церкви.
– Где вы жили в Ленинграде?
– В общежитии, там давалось место всем иногородним студентам.
– Какие у вас были впечатления за время обучения?
– Первый год был очень счастливый. Было ощущение просто такого безоблачного счастья. Общежитие, пока ремонтировали старое здание, временно находилось на Таллинской улице. Мы каждый день к 8 утра ездили на утреннюю молитву в Академический храм. Но потом над нами сжалились и утреннюю молитву сделали в общежитии. Конечно, какие-то были неприятности, потому что все было ново. К четвертому классу я уже настолько устала, потому что это очень непросто – жить все время в закрытой системе и вариться в собственном соку. Переселившись на набережную Обводного канала, мы иногда неделями не выходили в город, сидели в своих четырех стенах: основное здание Академии, наше общежитие – домик во дворе, и двор Академии – маленький пятачок вокруг клумбы – вот все. Конечно, мы в город выходили и что-то происходило в нашей жизни: какие-то концерты и т. д. Но, тем не менее, мы варились в этом котле, и это очень непросто.
Надо сказать, что в укладе семинарской жизни сохранялся дух, который насаждали митрополит Никодим и тогда еще архиепископ Кирилл (нынешний Патриарх), когда все себя чувствовали единой семьей. Конечно, внутри у нас были разные взаимоотношения, но, тем не менее, чувство, что мы близки, что мы родственны друг другу – было очень сильно.
– А многие тогда поступали на регентское отделение?
– По-разному. В самые лучшие времена (а я считаю, что я училась под конец "лучших времен") было 4 человека на место: брали 20, а поступали около 100. Еще нескольких человек брали "в резерв" – на кухню (на случай, если кого-то отчисляли).
– А откуда приезжали поступающие?
– Со всей России. Очень много было с Западной Украины в то время, и вообще с Украины, даже можно было сказать, что украинский дух был доминирующим. Были с юга России, из Сибири, с Дальнего Востока, иностранцы тоже были.
– Было ли чувство, что через такую семинарскую жизнь вы знакомитесь с ситуацией в Церкви в целом? И какое было впечатление от этого?
– Да, конечно. И мое впечатление было, что того, что дает Духовная школа, нет нигде. Во-первых, у нашего священноначалия была любовь и видение красоты самого богослужения. Богослужение – это был центр жизни Духовных школ. И нас научили любить, ценить, понимать церковное богослужение, и устав, и традиции церковного пения. Мне кажется, что из моего поколения выпускников нет людей, которые бы с равнодушием относились к тому, что они осваивают, это проникало в самые глубины души.
– Учась, вы уже знали, куда пойдете, когда закончите обучение? Ведь в то время во всех государственных вузах человек знал, что когда он закончит учебу, – государство его куда-то отправит. Вы же не в государственном учебном заведении учились – и это в советское время. Каковы были ваши ожидания?