Надо заметить, что разделение литературы на духовную (церковную) и светскую, начавшееся с петровского времени и явно обозначившееся в России к первой трети XIX столетия, существовало далеко не всегда. В культурном сознании общества (особенно в средних и низших его слоях) понятие "литератор", не связанное с определенной литературной деятельностью, нисколько не противоречило выражению "духовный писатель", и наоборот. Для о. Парфения, судя по содержанию его произведений, никакого противоречия между "писательством" и деятельностью, связанную с духовным трудом, не существовало. Потому, называя автора "Сказания" "духовным писателем", мы подразумеваем его литературное творчество.
О. Парфений создает свое произведение в то время, когда в России особенно остро ставятся вопросы об историческом самосознании народа, о национальной сущности русского характера. В исследовательской литературе принято говорить о "периоде выжидания" большого социально-психологического романа. По мнению Л. Я. Гинзбург, в этот "кризисный" или переходный для русской литературы период, который приходится на конец 40-х - начало 50-х гг. XIX в., чрезвычайно возрос интерес к промежуточным, полубеллетристическим жанрам. Мемуары, автобиографии, записки, очерки, т. е. всевозможные документальные жанры свободны от фабульных схем и не претендуют на "художественность" стиля, но в них "открыто и настойчиво" присутствует автор, а, кроме того, ощутимы тяга к "факту" и "материалу", стремление к многостороннему изображению быта, психологическому исследованию. Все эти признаки можно найти в "Детстве" Толстого, "Фрегате "Паллада" Гончарова, "Записках из Мертвого дома" Достоевского.
Аналитические возможности литературного произведения Л. Я. Гинзбург связывает с потребностью осмыслить итоги французской революции 1848–1849 гг., утверждая при этом, что "принципом осознания и построения личности" в это время становится "разрыв между внешним и внутренним миром". Исследовательница приводит убедительные примеры. Но историко-литературная значимость рассматриваемого нами периода отнюдь не исчерпывается произведениями широко известных авторов, а методы анализа, успешно "работающие" там, где речь идет о "Былом и думах" Герцена, "Мадам Бовари" Флобера, "Рудине" Тургенева, не применимы, например, к "Семейной хронике" С. Аксакова или, тем более, к сочинению инока Парфения.
Так, автора, а одновременно и героя "Сказания", отличала редкая ясность мировоззрения, что в глазах читателей придавало книге Парфения особую ценность. То же можно сказать о произведении Аксакова, которое произвело большое впечатление на современников прежде всего цельностью авторского мировосприятия. Аксаков и о. Парфений действительно создают свои произведения в период, когда в России особо отчетливо звучит тема истоков и корней русского мира, когда речь идет о судьбе страны в целом. Героям "Семейной хроники" и "Сказания" чуждо сознание, расчлененное противоречиями европейской цивилизации, чужд разрыв личности "между внешним и внутренним миром", и, конечно, названные сочинения не имеют никакого отношения к последствиям революции во Франции.
Другой важный момент заключается в том, что, работая над книгой по послушанию, Парфений не мог не осознавать, что задумал и создал значительное произведение не только по объему. Конечно, афонский монах был бесконечно далек от того, чтобы претендовать на литературное признание в обществе. Мысль как бы "не явиться хваляся и тщеславися своим странствованием" тяготила о. Парфения с самого начала его работы над книгой. Но Парфений, безусловно, ориентировался на читателя, что подтверждает и текст "Сказания", и сам факт обращения автора к читателю в предисловии к книге.
В процессе создания своего произведения Парфений предполагал читателя, но не искал при этом "специальных средств художественной выразительности", а придерживался той "установки на подлинность", которая определяет уровень документальной литературы. В результате в "Сказании" возникло то "качество художественного образа", которое было воспринято современниками как "великая поэтическая фантасмагория". "Удивительные образы" "Сказания", его самобытный язык и церковнославянский строй речи оказались уместными в избранном писателем жанре.
"Сказание" содержало черты автодокументальных жанров, поэтому можно говорить о синкретизме как о жанровом своеобразии сочинения афонского монаха. Однако жанровой доминантой в этой книге остается путь в Святую Землю и пребывание в ней. Знакомый с писаниями древних паломников, Парфений понимал: он создал нечто отличное от средневекового жанра, что и отразилось в названии его произведения.
Термин "сказание" нельзя считать устойчивым жанровым обозначением. Можно говорить лишь о том, что это повествование о прошлом, характеризующееся ретроспективностью в изложении событий и отличающееся особым пониманием прошлого с позиции позднего времени. Сам автор "Сказания" почти всегда называл свою книгу "странствием". Действительно, о. Парфению удалось "с протокольной точностью" описать все виденное и слышанное и вместе с тем живо запечатлеть свое переживание странствия, свою жизнь, потому применительно к "Сказанию" можно говорить как о новаторстве Парфения, так и об определенном следовании исторически сложившейся традиции паломнического жанра.
3
О хожении, путешествии и путевом очерке
Паломничество, возникшее изначально как поклонение местам человеческих страданий и божественной славы Христа, есть одновременно и неотъемлемый элемент религиозного сознания, и церковный обычай, и культурно-историческое явление. Редкий поклонник святых мест не фиксировал свои путевые впечатления, поэтому паломническая литература составляет огромный пласт культуры, как русской, так и западноевропейской, и весьма разнообразна по своему содержанию и жанровому составу. К паломнической литературе можно отнести путеводители, очерки, заметки, письма, рассказывающие не только о Палестине, но и о других местах, связанных с событиями, которые отражены в библейской и церковной истории.
Тема пути в древнерусской литературе почти всегда была связана с образом Святой Земли. По замечанию Ю. М. Лотмана, "всякое путешествие" в средние века приобретало "характер паломничества". Святые места Палестины были не только предельно удалены от путника, но требовали от него особых усилий, сопряженных подчас с очень тяжелыми физическими испытаниями. В сознании средневекового человека путь к Святой Земле означал отказ от привычной жизни, от устоявшегося быта, подразумевал духовный подвиг, немыслимый без молитвы и покаяния в месте, где для христиан совершилось спасение всего человечества.
Первые путевые очерки в русской литературе принадлежали паломникам Древней Руси и получили название "хожений" ("хождений"). На сегодняшний день насчитывается более семидесяти древнерусских хожений, многие из которых имеют несколько списков, что свидетельствует о популярности жанра в прошлом. Традиционный жанр хожения отличает сжатое изложение событий, участником которых являлся автор, точное описание святых мест, наконец, общая поучительная и познавательная цель сочинения. В основной своей массе хожения представляли собой паломнические сочинения, но с конца XIV в. ("Хождение Игнатия Смольнянина") путешественники наряду с паломническими часто ставят перед собой дипломатические или торговые задачи. Такого рода путевые очерки окончательно укрепляются в середине XV в. и достигают своего расцвета в "Хождении за три моря" Афанасия Никитина.