Кинг сам много раз начинал разговор с этой фразы, когда знакомился с женщинами в кафе вроде того, где он сейчас сидел, или на улице. Эта "проверка расклада" ни к чему не обязывала. Одни женщины сразу раскусывали эту, в сущности, нехитрую уловку и отвечали, что он ошибся. Другие честно пытались припомнить - со стороны это смотрелось так, словно они корпели над сложным уравнением; они старательно шарили по закоулкам своей памяти, мысленно перебирали места, где могла бы произойти эта забытая встреча, - и наконец приходили-таки к заключению, что тут, должно быть, какая-то ошибка. Но всегда находились женщины, которые с удовольствием включались в эту игру: нет, не думаю, - говорит она с неопределенной улыбкой; ты предлагаешь припомнить вместе, но на все твои "предположения" она отвечает "нет". Нет, она никогда не была в той пивной; нет, в теннис она не играет, зато ходит в бассейн; а еще она часто бывает в таком-то и таком-то кафе, ну еще вы могли видеться в библиотеке.
- Вы не историк, верно?
- Нет, - ответил Кинг, - физик. Присаживайтесь.
Роберт представился; он читал лекции на историческом факультете; потом они обсудили, где они могли бы встречаться или хотя бы видеть друг друга. Легкая нервозность Роберта помогла Кингу расслабиться. Вернее, почувствовать себя расслабленным и спокойным. Наверное, по контрасту.
- Так вы, значит, физик? Жаль, что науки и искусства так мало соприкасаются; я лично уверен, что им есть что почерпнуть друг у друга.
- А история, по-вашему, не наука?
- Только до определенной степени. Ход истории определяется рядом закономерностей, и наша задача - понять, как возникли и как работают эти закономерности.
Собеседник Кинга был явно выбит из колеи тем, что тот так непреклонно отказался играть в выяснение, где и когда состоялась их вымышленная предыдущая встреча. Но сейчас Кингу было гораздо интересней продолжить ход размышлений, которые занимали его, пока он наблюдал за тем, как новый посетитель расплачивается у кассы.
- И какими же закономерностями, - спросил Кинг, - определяется ход истории?
Роберт беспокойно заерзал:
- Человеческой природой. А вы уверены, что никогда раньше не были в "Красном льве"? Все-таки ваше лицо мне знакомо.
Роберт периодически поглядывал поверх плеча Кинга, его взгляд метался по разным углам кафе; он как будто и вправду кого-то искал.
- Вы кого-нибудь ждете? - спросил Кинг.
- Кто? Я? Нет-нет; иногда мы здесь встречаемся с кем-нибудь из приятелей - в таких местах, как здесь, всегда натыкаешься на кого-нибудь из знакомых. Но вы обычно сюда не заходите, правильно?
Чарльз сказал, что предпочитает кафе на Юнион-стрит. У него очень удобное расположение - на полпути между работой и домом. Роберт спросил его, где он живет, что у него за квартира (историки никогда не попадали в списки на улучшение жилищных условий) и есть ли у него семья?
- Стало быть, холостяк, - сказал Роберт. - Как и я. Так оно лучше, на мой скромный взгляд.
Кинг упорно держался своей темы для разговора:
- То есть вы изучаете человеческую природу, да?
Роберт рассмеялся:
- История все же не физика. Алгеброй гармонию не поверишь. В этом смысле история не наука. Разумеется, объективный анализ - это обязательно. Вот вам и научная сторона истории. Тем интереснее бывает взглянуть на историю с иной точки зрения - знаете, люди вроде вас очень поддерживают нас в стремлении заглянуть за горизонт.
Кинг не слушал:
- Вот представьте: сто заложников под охраной одного солдата с пулеметом. Каждому хочется жить, но их единственный шанс - броситься на охранника еп masse. Толпа может выжить только за счет гибели нескольких индивидуумов; в каждом заложен инстинкт самосохранения, и простая сумма слагаемых - в данном случае индивидуальных инстинктов - приводит к тому, что все они стоят неподвижно, исходя из собственных интересов. А в итоге их всех расстреливают.
Роберт занервничал сильнее:
- Однако в этой вашей толпе заложников может оказаться один храбрец, который рискнет броситься на охранника в надежде, что остальные за ним последуют.
- Конечно, - сказал Кинг и отхлебнул чаю. - Но неужели всегда обязательно должен быть лидер, который поведет за собой остальных? Взять хоть стаю скворцов: все птицы летят, как одна, направление меняют как по команде - но я не думаю, что у них есть какой-то вожак, который командует: повернули туда, сели, взлетели. И толпа тоже порой действует сама по себе, и никто ее не направляет.
- Но если б история изучала только поведение толпы, тогда в ней бы вообще ничего не осталось научного. Вы же не можете объяснить механизмы, которыми управляется это поведение!
- В общем, это моя точка зрения, - подытожил Кинг. - А что есть нация, как не толпа, только очень большая?
- Ох уж эти мне физики-математики со своими абстракциями! История изучает и интерпретирует факты. Только факты, и ничего, кроме фактов.
И Роберт снова увел разговор от абстрактных теорий к конкретным фактам. Они поговорили о фильмах; о том, как их лучше смотреть - в одиночку или с друзьями. Роберт говорил, а Кинга невольно захватило воспоминание о теле, что этой ночью лежало рядом, об этой женщине и о влажной слизи у нее внутри, когда он ввел в нее пальцы. Словно ковыряешься в кишках цыпленка - с ним раз было такое, давным-давно, когда он был еще мальчишкой. По внутренностям птиц можно предсказывать будущее.
Они допили чай, и Роберт предложил взять еще. Чарльз согласился, и Роберт отправился к кассе. Кинг наблюдал за тем, как он подошел к стойке и попытался подозвать угрюмую буфетчицу.
Только факты, и ничего, кроме фактов. Неужели всегда обязательно - только факты? Стая птиц единой волной поворачивает налево - и какой же факт это определяет? Сто людей удрученно стоят на площади - или устремляются вперед в едином безумном порыве. Народ не ропщет - или поднимает восстание, а потом заворачивает налево или направо. Можно ли все это объяснить просто последовательностью событий? А если можно, означает ли это, что на основе таких объяснений можно сделать достаточно точный прогноз на будущее, или же объяснения служат лишь для того, чтобы как-то упорядочить то, что уже свершилось, и вписать прошлое в некую схему?
Роберт поставил поднос на стол. Взял чайник; сказал, что он будет "мамочкой". Налил чаю себе и Чарльзу. Голые факты. А что за ними стоит? Желание продолжить разговор с Кингом - да, возможно. Или ему просто хотелось пить, или он предложил Кингу чаю из вежливости. Но Кинг никак не мог отделаться от первого впечатления, которое возникло, когда Роберт только к нему подошел: что он подошел неспроста. Роберт начал разговор в той же манере, в какой сам Кинг заговаривал на улице с симпатичными девушками, когда хотел познакомиться. Кингу польстила мысль, что Роберт нашел его привлекательным. Мысль, конечно, безумная. Однако ее подкрепляло и то, как Роберт вел себя во время беседы. Что-то было в его поведении… Скорее всего та готовность, с которой он соглашался с Кингом в некоторые моменты.
Роберт извинился за качество чая:
- Чай здесь просто отвратный. Сам не знаю, почему я сюда хожу.
- И почему же?
- Ну… привычка, наверное. Он теплый и жидкий. Я о чае.
В кафе вошел молодой человек лет двадцати. Похоже, на улице был мороз: парень растирал озябшие руки, а изо рта у него шел пар, как у лошади из ноздрей. Он прикрыл за собой дверь и подошел к стойке. Взял чашку кофе и сел за столик где-то в дальнем углу, за спиной Кинга. То есть как раз в поле зрения Роберта. Кинг видел, как Роберт проследил взглядом за молодым человеком, когда тот проходил мимо. Потом Роберт опять посмотрел на Кинга, и их глаза снова встретились.
- Вы, случайно, не музыкант? - поинтересовался Роберт. - Не играли в университетском оркестре? - Сам Роберт играл на скрипке в этом любительском оркестре; но нет, там они с Кингом встречаться не могли - Кинг играл на пианино и исключительно для себя. Роберт сказал, что у них скоро будет концерт, если Кингу это интересно. Основная композиция в концерте - "Пасторальная симфония" Бетховена.
- Мне она никогда не нравилась, - сказал Кинг. - Я о шестой симфонии. Она какая-то вся одинаковая: будто сидишь в поезде и смотришь в окно, а за окном проносятся поля - поля и поля, однообразный пейзаж. Все эти секвенции в первой части - такая тоска. Ее сильно переоценивают - так же, как и Девятую.
Роберт, кажется, оскорбился до глубины души:
- Девятую - переоценивают?! Разве можно так говорить?!
- Первые три части мне нравятся, но вся эта бодяга Нюрнбергского съезда в финале - нет уж, увольте.
- Вы что, хотите сказать, что Бетховен был нацистом?
- Конечно, нет. Просто финал Девятой симфонии, на мой взгляд, - популизм как он есть, причем самого низкого пошиба. Простенькая, приятная мелодия повторяется снова и снова - главное, громко. Freu-de, scho-ner Got-ter-fun-ken…