- Ботинки, говорю, надень… Некультурно оно как-то…
- А-а… - сказал Гиви.
* * *
- Минералки я тебе сейчас! Минералочки! - заботился Шендерович.
Гиви равнодушно кивнул.
Хорошо было кругом… мирно… По залу бойко курсировали молоденькие официантки, в панорамные окна лился перламутровый свет моря, чайки с криком метались над волнами в наглом ожидании пищевых отходов…
Рядом сидела Неалка, энергично управляясь с салатом. Второй соседкой оказалась давешняя баба из их каюты. Время от времени она подозрительно косилась на Гиви. Стул свой она явно старалась отодвинуть как можно дальше - насколько позволяла круглая форма стола. Зато Неалка сидела к Гиви вплотную и пару раз прижалась к нему крутым бедром. Компенсация за причиненные неудобства, цинично думал Гиви - дураком он не был. Циником, впрочем, тоже. Просто надругались над ним с особым цинизмом - и красавец Шендерович и Неалка эта… Им, значит, можно, а ему, Гиви, нельзя?
- Слушай, - он обернулся к Неалке, которая нагло взглянула ему в глаза, - а тебя-то как зовут?
- Так мы ж вчера на брудершафт с тобой пили, - она не отводила простодушного светлого взгляда.
- Не помню, - сухо сказал Гиви.
- Алла, - представилась Неалка. - можно Алка.
- Кучеренко? - с ужасом переспросил Гиви, поскольку мир опять утрачивал реальность.
- Почему - Кучеренко? Колесниченко.
- Ну, - великодушно разрешил Гиви, - это еще ничего.
- Знакомьтесь! - Шендерович вытянул длинную руку, обнял Алку, заодно прихватив и Гиви, и притиснув их друг к другу, - это, друг Яни, наш переводчик и гид… Она диссертацию пишет, представляешь? По трюкологии…
- Тюркологии, - поправила Алка, бесстыдно прижимаясь одновременно к Гиви и Шендеровичу, - но вообще, если честно, я компаративистикой занимаюсь. А тюркология это так, несерьезно.
- Чего ж челночишь? - упрекнул ее Гиви.
- А Мишка попросил!
- Ты кушай-кушай, друг Яни! - продолжал беспокоиться Шендерович. - Может пивка?
- Ну уж нет!
- А я бы выпил! Девушка, милая…
- Оклемался? - тетка напротив глядела то на Шендеровича, то на Гиви с испуганной надеждой.
- А то! - сказал Шендерович, накладывая себе на тарелку гору пестрого салата. - Я ж говорю, он в норме. Водку только с пивом ему нельзя, а так - в полной норме…
- Кому ж можно, - с тоской заметила женщина. - Никому нельзя. Вон, свояк мой… Допился, миленький, в дурке теперь…
- Мужчины, - многозначительно произнесла Алка. Интонация у нее была такая, словно речь шла о красивых, но необузданных животных. Гиви себя зауважал.
- Ага… - согласилась тетка, но почему-то без алкиного энтузиазма. - Ночью буянить не будешь, а, золотко? - она взглянула на Гиви с тихой мольбой.
- Нет, - буркнул Гиви. Ему очень нравился салат, но чисто умозрительно - организм явно желал принимать только минералку и ничего больше. Сволочь этот Шендерович! Не меньше его, вроде, вчера пил - и лопает как кашалот…
- В Турцию, значит, едете? - тетке было скучно и хотелось поговорить.
- Вроде того, - неопределенно отозвался Шендерович, наворачивая салат.
- Я тоже в Турцию, - сообщила тетка.
- А что? - забеспокоился Гиви, - теплоход еще куда-то плывет?
- Да нет, - успокоил его Шендерович, - Не боись! Тольки до Стамбула.
- Та кто его знает, - неуверенно поддержала его тетка, - говорят, что до Стамбула… Ничего, золотко, не расстраивайся… Ты на меня погляди - я, вон, тоже боюсь, а еду.
- Чего берете? - профессионально заинтересовался Шендерович.
- Халат беру, нейлоновый, платье хлопчатое… жарко там, говорят…
- Нет, - поморщился от тупости тетки Шендерович, - чего обратно везти будете?
- А я, дорогуша, ничего обратно не везу. Я в Турции остаюсь. Няней нанимаюсь… бебисеттером…
- Ситтером.
- Как скажешь, золотко…
- Да зачем ради такого хорошего дела аж в Турцию ехать? - удивился Шендеровивич, - А то у нас всяким крутым няни не нужны. У меня вон друг обыскался, триста баксов в месяц кладет…
- Нельзя мне дома, - с тоской произнесла женщина, - ну никак нельзя.
Гиви напрягся. Тетка с виду была совершенно безобидной, но кто ее знает? Может, ее мафия преследует? Или милиция? Или и те и другие вместе? Лучше бы держаться от таких подальше - может, она вообше контрабандист матерый… В чулке, скажем, прячет, или где там они, женщины, контрабанду возят.
- Что вдруг? - лениво спросил Шендерович.
И почему это он ничего не боится, подумал Гиви. Ему тоже хотелось ничего не бояться. Но он не умел.
- Тебя как звать-то?
- Михаил Абрамович.
- Ты вот послушай, Абрамыч… И ты тоже, золотко - Яни или как там тебя. Дома, дома… А по мне лучше где угодно, чем дома… И, главное, чтобы море… Говорят, они не достают, через большую воду…
- Да кто не достает? - заинтересовался Шендерович.
- Кому надо, - веско ответила женщина, - те и не достанут…
Она ж параноик - с горечью подумал Гиви. А еще от меня шарахалась…
- Думаешь, я сумасшедшая, да? - зорко взглянула на него женщина… - а ты не думай… ты лучше послушай… Тогда и скажешь, права была Варвара Тимофеевна, ох, права… я то есть… Потому что случилась со мной такая история…
Какая история случилась с Варварой Тимофеевной, или Почему Варвара Тимофеевна едет в Турцию
Папа мой помер рано, царство ему небесное, а мамочка учительница у нас. Родную речь в школе преподавала. Хорошая мама. Но строгая. Ее даже учителя боялись. И нас она твердой рукой - и за маму, и за папу. Мол, выучу-воспитаю, профессию дам в руки, а тогда уж и помирать можно. И ведь правда - выучила. Нинку, старшую, в торговый техникум ильичевский определила, Ваньку, среднего, в техникум дорожный, а меня, младшенькую, на бухгалтера. Ну, выучились мы, разъехались… Ванька вообще после армии в Салехарде остался, дороги строить, там и окрутила его Лилька… Мама недовольна была, ох, недовольна, не понравилась ей Лилька эта. Даже на лето их не звала… Сам женился, сам и живи. А вот Нинку любила - и зятя любила… А любила ее мама потому, что Нинка из всех нас самая красивая была. Певунья… Поет, бывало, а мама сидит, голову рукой подопрет, слушает… на Нинку смотрит. Любила ее очень. Ванька, говорит, что, ломоть отрезанный, а тут свое, кровное, дочка - она завсегда маме ближе… Ну, Нинка маму тоже любила. Письма ей писала, посылки, открытки на все праздники… И тут, значит, письмо приходит на Пасху, Нинке, что, мол, слегла я. Мне не написала - ей написала. Приезжай, пишет, доченька, совсем я плоха, ноги не ходют, скрась мои последние денечки, потому как ты у меня единый свет в окошке… Нинка, золотко, сразу отпуск за свой счет, лекарств импортных накупила - от ног, от головы… поехала… Ну, позвонила мне, из Сычавки уже, с почты, мол, маме плохо, но ты не беспокойся так уж сразу - я пока тут при ней посижу, а хуже станет, так я тебе телеграммой отобью… А у меня квартал закрывается, не продохнуть, так что я говорю, ты держи меня, Ниночка, в курсе, я если что, так сразу… та пока вроде и не надо, говорит… Ну, значит, я пока там дебет с кредитом свожу, Нинка мне из Сычавки позванивает раз в неделю… как там и что… мамочке, вроде, чуть получше стало, помогли лекарства импортные… Ходит помаленьку, и уже даже на огород заглядывает, уже за лопату хватается - не удержишь ведь! Нинка ей - мамочка золотая, не волнуйтесь, я сама - вы, мамочка, лежите, болейте на здоровье… Весна в том году ранняя была, жара, аж черви из земли полезли Так и лезут - земля шевелится!
Ну, прихожу я как-то домой, соседка мне и говорит - мол, был тебе звонок, из Сычавки. Я говорю - Нинка, что ль? Опять мамочке хуже? Та нет, говорит, вроде, сама она, Прасковья и звонила… Ну, раз мама, то я - что? Значит, на ногах уже, раз до почты дошла. Звонила, значит, чтоб младшенькая не волновалась. Хотя меня она не очень баловала, мама, суровая была, чтоб приласкать, так никогда… А ведь вырастила, выучила, образование дала… Легко ли одной троих поднять?
К ночи, значит, опять звонок. Межгород. И, вроде, все в порядке, а сердце что-то заколотилось… Нехорошо заколотилось…
Беру трубку - и верно, мама. Приезжай, говорит, доченька моя золотая, Ниночка-то померла! Такое горе, такое горе! Плачет мама. Я - как? Нинка? Она ж крепкая была, Нинка, молодая еще, здоровая, красивая… Мамочка-то наша, дай ей бог здоровья, лицом не вышла, а Нинка ох, хороша была… ох, хороша… Вся в папу- покойника…
А так и померла, плачет мама, в одночасье, и скорая уже уехала, лежит, говорит, в гробу наша Ниночка, такая красивая… Рассказывает, а сама все плачет. Любила она ее, Нинку-то. Если так уж честно, то меня не так чтоб очень, Нинка у нее всегда в любимицах ходила. Пожалела меня, говорит, Ниночка наша золотая, ангельская душа, я все за огород беспопоилась, а она - не волнуйтесь мамо, я вскопаю… Ну и пошла копать… Весь день на жаре в огороде, а как лопату отставила, за голову схватилась, охнула, да и на бок валится. Мама прибежала, а у нее уж глаза закатились - одни бельма… Лежит и все говорит - что ж темно-то так? Мама ее и водой отливала, и простыней мокрой обмахивала, не помогло… Скорая приехала, а Нинка к тому времени уж и не дышит… Плачет мама. Приезжай, говорит и зятьку нашему позвони, да и Ванечке тоже, а то у меня уж и сил нету… Я, говорит, со смертного одра встала, чтобы Ниночку одеть-обмыть, похоронить чтобы по-людски…