Еще нет
Провожающих уже попросили выйти из вагонов, она меленько обцеловала его - глаза, щеки, подбородок, а потом неожиданно ткнулась губами ему в ладонь, и он сухо бормотал: "Ну что ты, ну что ты, я через неделю же вернусь", обнял ее, зацепившись за волосы пуговицей на рукаве пальто. Она быстро пошла к двери, он не стал смотреть в окно, сглотнул ком и вошел в купе, и прямо следом за ним вошел сосед, невыразительный человек в точно таком же пальто, как у него.
Они поздоровались, сосед сразу сел на свою полку и принялся шуршать любезно разложенными по столу дорожными журналами, а он решил приготовиться ко сну и стал рыться в сумке. В плоский внутренний карман можно было не заглядывать - там лежал пакет с выписками, рентгенами, томограмамми, всем - всем. Он расстегнул маленькое боковое отделение и достал теплые носки. Глупо было тащить с собой два спортивных костюма, но он тащил, потому что чувствовал, что не может провести ночь в поезде в том, новом, сине - черном костюме, в котором он еще и належится, и находится, и належится. Он вытащил другой костюм - старый, домашний, коричневый, и обернулся на соседа - ловко ли переодеваться при нем?
Сосед как раз стоял спиной - склонился над собственной сумкой, порылся в ней и плюхнул на столик старый коричневый спортивный костюм. За этим костюмом последовал другой, сине - черный, с еще не срезанным ценником, и теплые серые носки. Стыдливые комочки синих трусов были на минуту рассыпаны по полке и тут же спрятаны обратно (он подавил желание оттянуть пояс собственных брюк и посмотреть вниз, он и так отлично помнил, что там надето). Остальное заслоняла спина соседа. Он вытянул шею, как мог, увидел аккуратно сложенное зеленое полотенце, торчащее из бокового кармана сумки, и свежекупленный том "Марсианских хроник" в бумажной обложке (пока они пытались говорить о чем-нибудь веселом на перроне, Наташа колупала ценник - и отколупала, и теперь липкий прямоугольник на обложке обязательно превратится в отвратительное грязное пятно).
Тогда он вышел из купе в коридор и, дрожа в такт тронувшемуся с места поезду, тщательно ощупал себя - руки, лицо, грудь. Но нет, он был еще жив.
Не считается
Он потер пальцами висок, она спросила, что, голова болит? Он утвердительно опустил веки, и тогда она сказала: хотите, я поцелую - и у вас все пройдет? Он изумленно уставился на нее. Она быстро отвела глаза, сделала неловкое движение рукой - будто попыталась убрать сказанное из разделявшего их воздуха - и поспешно вышла из лифта.
Не спать
Он встал с пола и, ненавидя все живое, пошел открывать дверь. Порог сразу залило водой, он с отвращением посмотрел на позднего гостя - паренек лет, наверное, четырнадцати или пятнадцати, мокрый насквозь, отирающий ладонью лицо, держит полумертвый букет наперевес, как ребенка. Он даже подумал, что это курьер какой-нибудь службы доставки цветов ошибся адресом, и рявкнул раздраженно:
- Что?
Паренек, пытаясь кривенько укрыть расползающийся букет полой куртки, закричал сквозь грохот воды:
- …простите, пожалуйста! Я знаю, что уже очень поздно, простите, пожалуйста! Я просто! Мой поезд! Я не успел на более ранний, короче, я только сейчас приехал, простите, пожалуйста! Я Марк, Марк Вайс! Я приехал поговорить с Катей, мне надо с ней поговорить! Я ее друг по той школе, еще в Твери, простите, пожалуйста! Я успел только на поезд в четыре двадцать шесть! Извините, что так поздно, пожалуйста!..
Тогда он тоже закричал в ответ:
- Здесь нет Кати!
- Что? - закричал паренек, и он повторил еще раз, почти закрывая дверь, чтобы вода не так хлестала на коврик:
- Здесь нет Кати!
- Катя Марченко! Марченко! - закричал паренек.
- Марченко съехали два месяца назад! - закричал он в ответ. - Не знаю куда, спросите на почте!
Он захлопнул дверь и хорошенечко закрыл ее на задвижку, вернулся обратно в гостиную, сел на пол у дивана и осторожно приподнял абажур лампы, подпустил чуть - чуть света. Кот дышал тяжело и хрипло, облезлый бок ходил вверх - вниз, иногда кот коротко стонал человеческим голосом и мучительно поджимал лапу к брюху, - там, внутри, сильно болело. Укол явно не помог. Он положил руку коту на лоб, подумал, что коту от этого, наверное, только хуже, убрал руку и снова опустил абажур. Может быть, - подумал он, им надо было забирать кота с собой, а не продавать вместе с домом, может быть, там, на новом месте, он бы еще жил и жил. А может быть, - подумал он, - им вообще не надо было уезжать: эта самая Катя вышла бы к двери, несколько секунд молча смотрела бы на этого дурачка с букетом, а потом сказала бы: "У меня умирает кот, заходи", - и, конечно, они сидели бы с котом до утра, и рано или поздно неловко поцеловались бы, и все было бы не так уж плохо.
Я не смерть твоя, я не съем тебя
Принесли еду. Он поспешно докурил, растолок окурок в пепельнице и придвинул к себе салат, увенчанный парой укропных кисточек.
- О, - сказал он, - смотри, у салата уши! Нет, не так: смотри, это холм. В нем нора. Из норы уши торчат. - Он взял вилку и подвигал укропными "ушами" туда - сюда.
Тогда она с тоской и отчаянием поняла, что вся ее бравада не стоит и ломаного гроша: конечно, она сохранит ребенка.
Мирное время
- Иногда, - сказала она, - мне становится скучно есть просто так, и тогда я иду в ресторан с какой-нибудь эдакой кухней.
Найденыш
Они были такими печальными, такими спокойными. Ничего не боялись, ни о чем не тревожились. Знали, как жить, и знали, как добывать себе хлеб насущный, и знали, как держаться вместе. Он подошел и лег среди них в переходе между Менделеевской и Новослободской - ладони к щеке, колени к животу, - потом присмотрелся: нет, они лежали не так; он подложил под голову локоть, и сразу стало удобно. Они не возмутились и не прогнали его - кто-то сунул теплую морду под полу его дубленки, кто-то похлопал его хвостом по колену - и под монотонное шарканье людских ног они спокойно уснули, вся стая.
Ты знал, ты знал
Потом началась реклама. Там были два мужика с электропилами, один, кажется, полуголый (или светлая футболка, непонятно). Они говорили особыми "жестокими" голосами, грубыми такими, "хо-хо, гррр!". Вернее, только один говорил, а второй поддакивал: говорил: "Ага." или "Ххха!". Первый рявкал: "Наше шоу вернулось!" - а второй говорил: "Ого - го!". Тогда первый рявкал: "Если вы смотрите телевизор, то вы любите наше шоу!" - а второй делал пилой "Взззззз!". Тогда первый рявкал: "А если вы не любите наше шоу, зачем смотрите телевизор? Вас что, заставляют насильно?"
Тут он начал смеяться и смеялся взахлеб, долго, у него даже слезы потекли, и он закашлялся. Тогда они вернулись, несколько раз ударили его ногами в живот, кто-то сильно саданул его прикладом по спине, но он все равно смеялся, просто не мог остановиться. Они завязали ему рот и повернули маленький портативный телевизор так, чтобы ему не было видно. Реклама закончилась, и снова пошли новости.
Полезное
- Это было подло, - сказал он.
- Нет, - сказала мама, - это было не подло, и никогда не говори мне таких слов, ты что себе позволяешь? Это было не "подло", это было полезное. Ты сделал полезное дело.
Он пнул ногой диван и стал яростно слюнявить и тереть палец, испачканный фиолетовым фломастером. Она легонько шлепнула его по руке.
- Ты попросила нарисовать собаку, я нарисовал тебе собаку, я думал, ты хочешь, чтобы я нарисовал тебе собаку, - сказал он плаксиво.
- Правильно, - сказала она, - я попросила тебя нарисовать для меня собаку, мне нужна была табличка, и ты нарисовал очень хорошую собаку, а я написала "Собакам вход запрещен", и теперь это стала полезная собака.
SNAFU
- Ты меня любишь? - спросила она, пытаясь поудобнее устроить пятки на сбившемся в ком одеяле.
- Прости, - сказал он.
- Ну и хорошо. - Сказала она. - Ну и хорошо. Ты, главное, не переживай из-за этого.
Побочный ущерб
- Пожалуйста, скажи мне что-нибудь, - сказала она, но он даже не повернулся, он уже двадцать минут так сидел - в парадной форме, в ботинках - на светлом глубоком ковре растекалось пятно от тающего снега, из-под подошвы торчал серый хвост кладбищенской сосновой иголки.
- Хороший, - сказала она, - милый, любимый, ну скажи мне что-нибудь. Давай я тебе что-нибудь сделаю, пожалуйста. Давай покормлю тебя.
Она попробовала положить руку ему на плечо, на холодный неприятный погон. Он даже не шевельнулся.
- Милый, ну пожалуйста, - сказала она, не зная, куда деть руку. - Что случилось? Ну пожалуйста.
- Я убил белку, - сказал он сухо.
Она не поняла и переспросила.
- Я убил белку, - сказал он. - Был ружейный салют, и я застрелил белку. Я не знал, но потом сел в машину, тронулся и чуть не наехал на что-то, прямо на стоянке. Я успел затормозить, и это была подстреленная белка.
Она попробовала пристроить ладонь в воздухе у него над головой, потом сунула ее себе подмышку, потом сказала:
- Хороший. Но ведь салют - это же не один человек, не только ты, нет?
- Не только, - сказал он сухо. - Я сейчас об этом думаю.