Я слышала, как она вошла и села рядом со мной на кровать - я лежала, закрыв лицо руками. Наступила долгая пауза. Сара молчала. Она знала, что начинать разговор придется ей, потому что я все равно этого сделать не смогу. И наконец раздался ее голос.
Она сыпала упреками. Меня душили слезы.
- Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! - все повторяла она.
Она не понимала, что я не могу на нее смотреть. Не могу встретиться с ней глазами. Могу только слушать ее, парализованная страхом и стыдом.
- Ну посмотри, до чего ты докатилась, Шарлен! Общаешься неизвестно с кем, с каким-то сбродом, теперь еще наркотики… Да что с тобой, в конце концов? Тебе нравится доканывать себя? Нравится причинять людям боль? Я не понимаю, что происходит, Чарли. С этой осени тебя как будто подменили. А может, это случилось еще раньше? Почему ты ни разу мне не позвонила? Тебе не интересно, как я живу? В школе ты делаешь вид, что я вообще не существую. Как я в тебе ошиблась! Ты меня разочаровала. А ведь я столько для тебя сделала. Кто пришел к тебе в больницу после того, как ты чуть не отправила себя на тот свет? Кто помог тебе выбраться из ямы? Я, твоя лучшая подруга! Я думала, ты все поняла. Но ты так себя ведешь… Почему ты избегаешь меня? Ты снова ищешь проблемы на свою голову? А мне, видно, снова придется вытаскивать тебя. И как я, по-твоему, должна на это реагировать? Отвечай мне, Шарлен.
Сара говорила резким тоном, голос ее дрожал от возмущения, и каждое произнесенное ею слово отдавалось у меня в груди. Меня била дрожь. Горло сжималось, дыхание перехватывало. Я страдала физически. Потому что я разочаровала Сару, потому что Сара сердилась на меня, потому что она меня презирала, потому что я оказалась недостойна ее.
Мне хотелось объяснить ей, как мне было плохо и что в этом есть и ее вина, ведь это она бросила меня и вела себя жестоко, но что-то меня останавливало. Слова застревали в моем сведенном судорогой горле, и мне было очень больно. В тот момент я чувствовала себя кругом виноватой. Я всех заставила страдать. И должна за это поплатиться. Я ненавидела себя. Я умирала от стыда. И бессилия. Сара не оставляла мне выбора, я не могла ей возразить, она совершенно раздавила меня. В конце концов, то, что она говорила, тоже было верно: я оказалась полным ничтожеством. Я умоляла ее простить меня и стать, как раньше, моей лучшей подругой - только на это я и оказалась способной. Я обещала, клялась, что больше никогда ничего подобного не повторится - никаких сомнительных знакомств, никаких бредовых идей, никаких побегов. Я просила ее дать мне последний шанс. Я готова была на все, только бы вернуть ее дружбу. Только бы снова почувствовать себя человеком.
И она дала мнеэтот шанс, она согласилась все забыть. С этого момента моя жизнь оказалась в ее руках. Но если что и изменилось, то только к худшему.
Я ослепла и оглохла. И совсем перестала соображать. Бесцельное, бессмысленное существование в полной пустоте. И только один-единственный голос, на который я откликалась, - голос Сары. Я повиновалась ему беспрекословно - так я боялась снова потерять свою подругу, опять оказаться недостойной ее. Я была предана ей душой и телом. Я просто стала ее собственностью.
Сара тоже немало потрудилась над тем, чтобы превратить меня в свою рабыню. Впрочем, ничего нового ей и придумывать не надо было, она просто продолжала прежнюю игру: она меня не замечала. Ни взгляда, ни улыбки, ни одного ласкового слова - и все это я стоически терпела. И даже считала, что она вправе столь жестоко наказывать меня. Я не роптала, мне это и в голову не приходило: разве она не позволила мне снова считаться ее лучшей подругой? Моя задача была - остаться такой подругой навсегда, а значит, принять любые условия игры.
Только наши отношения уже с трудом можно было назвать дружескими, они сильно изменились по сравнению с прошлым годом, когда мы бывали так счастливы вместе, хохотали до слез и дурачились как дети. Сара взрослела, причем гораздо быстрее меня. Я же оставалась во власти своих грез и бесплодных переживаний, то есть совсем девчонкой. Мне казалось, что я только начинаю жить, а Сара хотела, чтобы я стала взрослой. Совершенно сбитая с толку, растерянная, неспособная дотянуться до нее, я смотрела на себя и казалась себе совсем жалкой.
Само собой разумеется, ее новые друзья не приняли меня в свою компанию, впрочем, вряд ли сама Сара этого хотела. Я ходила за ней по пятам, но все мои усилия были тщетны: ей нравилось меня не замечать. Она жила в бешеном ритме, и развлечения ее тоже стали взрослыми, она разгуливала под ручку с парнями намного старше ее, принимала к сердцу проблемы других, но не мои. Я с трудом поспевала за ней, с трудом к ней пробивалась. Держась обеими руками за прошлое, я мечтала снова покорить ее и порой даже пыталась себя уверить, что ничего не изменилось. На самом деле я просто была слепа и упряма.
Я ждала и надеялась, как полная дура. Сара выглядела такой гордой и неприступной. Она очень много курила, я тоже - мне хотелось казаться старше. Она кокетничала напропалую, я тоже пыталась,но стоило мне увидеть Сару в чьих-либо объятиях, и мои собственные интересы тут же отходили на задний план. Я пыталась жить ее жизнью. Взывать к моему разуму было бесполезно.
Мне становилось все хуже и хуже. Безумие сродни инфекционной болезни или раку: люди не знают, что они больны, пока болезнь не начинает причинять им страдания. И даже пока тебе не так уж и больно, спастись все равно не удастся, болезнь уже пустила в тебе корни.
Но внутренний голос время от времени взывал ко мне, бил тревогу. Вскоре я уже никак не могла от него отделаться:
"Ты только посмотри на нее, Шарлен. Ведь она нарочно тебя не замечает. И делает это весьма искусно. Тебя вроде как нет: она будто бы не видит тебя, но она все продумала заранее, все спланировала, она знает, что ты смотришь на нее, ей это так же хорошо известно, как и тебе. Когда вы остаетесь одни, она может подарить тебе надежду. А потом уязвит в самое сердце, улучив момент, когда вокруг будет много свидетелей. Надо лишь помнить, что сама по себе, без других, она - ничто. И даже без тебя она - ничто.
- Что ты городишь? Я ничего не жду от Сары, это моя лучшая подруга. Мне не в чем ее упрекнуть. Все, что ты говоришь, неправда, я уверена, что она мною дорожит.
- Ошибаешься. Ты только присмотрись, и все поймешь: она тобой играет. Все ее поведение - ложь. Не поддавайся ей. Скажи, по крайней мере, что постараешься. Прошу тебя! Ее же ничего не стоит раскусить.
- Прекрати, замолчи. Это безумие, оставь меня в покое!"
В то лето я из кожи вон лезла, чтобы уговорить родителей поехать на август в Камарг. Наконец как-то вечером я позвонила Саре с радостной вестью: мои родители приглашают ее поехать с нами. Я знала, что она обрадуется. Помнила, как однажды, когда мы еще были неразлучны, мы сидели с ней в ее гостиной и она вынула из какого-то ящика ветхую почтовую открытку. На фотографии - рисовое поле до самого горизонта, в лучах заходящего солнца. Сара сказала, что эту открытку получила от мамы, когда ей было пять лет и она жила с бабушкой и дедушкой. Это была первая весточка от Мартины дочери. Она писала, что когда-нибудь они обязательно побывают там вместе, и с тех пор Сара мечтала попасть в те края. Эту открытку она бережно хранила. Мартина не сдержала своего обещания. Теперь я хотела сделать это вместо нее. Я предлагала Саре осуществить несбывшуюся мечту ее детства.
Мы остановились в нескольких километрах от Арля, там, где как раз начинаются болота - необъятные, простирающиеся на многие гектары.
За ухоженными садиками выстроились в ряд, тесно прижавшись друг к другу, десятки маленьких бунгало со стенами пастельных тонов и красными черепичными крышами. К горизонту протянулась ярко-зеленая луговина - заброшенные рисовые плантации. Мы с Сарой поселились в крошечной душной комнатенке, вмещавшей лишь двухъярусную кровать. Из ее оконца перед нами открывались бескрайние просторы, где свободно гулял ветер. Часто мы, лежа рядом на верхней кровати, любовались быстрым затуханием заката на изрезанной линии горизонта.
У камаргского неба неповторимый цвет. Тускло-белый, металлический, местами замутненный, потемневший, как цвет стали.
Иногда кажется, что над тобой плывут за горизонт огромные паруса, а за этим плотным слоем, словно за москитной сеткой, неподвижно висит солнце - белое или багровое в зависимости от времени суток. Сара любила подолгу смотреть на небо. Цвет ее глаз сливался с его цветом. И тогда казалось, что ее глаза и небо отражаются друг в друге, как два зеркала. Что в их непостижимой глубине - одинаковое безмолвие, одинаковая пустота.
С каждым днем жара становилась все нестерпимее. Комары не давали нам ни минуты передышки. Солнце жгло нещадно, Каждый день превращался в удушающую пытку. Потом наступал странный покой и спускалась ночь, влажная, тяжелая. Сидя на террасе, мы слышали, как постепенно стихает стрекот цикад, потом с первыми аккордами, короткими и звучными, вступали лягушки. Дни проходили один за другим - долгие, мучительные, изнуряющие.
Когда жара совсем донимала нас и мы только и могли что валяться на кроватях рядом с вентилятором, Сара начинала говорить. Очень уверенным тоном она говорила о себе, о своем будущем, которое она уже спланировала в деталях. Я просто упивалась ее словами. Меня поражала такая решительность. Настолько, что я ничего не могла сказать ей в ответ. Мне очень не хотелось молчать и только слушать, я так стремилась тоже высказаться, завязать с ней разговор… Но я была на это не способна.