Но во время перерыва на чай Мередит опять разнервничался. Бэбз Осборн жаловалась на свои жилищные условия. Ее поселили на площади Фолкнера у Флоренс О'Коннор, чья мать - Бесси Мерфи - в свое время слыла в театральном мире образцовой квартирной хозяйкой: ужин на столе в одиннадцать, горящий камин в спальне, с горячей водой под дверью тютелька в тютельку в полдевятого, за исключением воскресений по случаю мессы.
- Сам сэр Вальтер Скотт ее приглашал на свадьбу, - вставила Грейс. - И, между прочим, по слухам, Джон Голсуорси как-то оставил ей после завтрака пять гиней под селедочным хвостом.
Флоренс была совсем не тот коленкор. У нее тяжелая семейная жизнь. Когда муженек вваливается пьяный после морского клуба, шум такой, что просто представить себе невозможно, если не слышать своими ушами. С этим Бэбз еще кое-как бы смирилась, если бы все остальное было на уровне. Она помахала расслабленной пятерней, будто повредила запястье.
- На той неделе ноготь сломала. С мышеловкой возилась.
- О Господи, - сказала Грейс, - крысы же и мыши на ответственности хозяев.
- Я не получаю писем, - причитала Бэбз. - Станислав звонит, а меня не зовут к телефону. А когда я сама позвоню, нас прерывают на полслове.
- Время поджимает. - Мередит хлопнул в ладоши. Он сам заметил раздражение в своем голосе. Это убийственно для любви, думал он. А когда любовь кончилась - просто смерть. Все, кроме Бэбз Осборн, уже поняли, что ее поляк хочет от нее отделаться.
Через пять минут после начала первого акта Дотти Бланделл забыла слова и щелкнула пальцами, чтоб ей подсказали. Новенькая до того увлеклась, что крикнула:
- Ой, не важно, дальше, дальше! - И все захохотали, Мередит в том числе. Но на самом деле, сидя в своем шикарном кресле у окна, склонив голову - само внимание? - он испытывал странное чувство, что вот отведи он глаза от жестикулирующей перед нам группки, и голова у него отвалится. Он нашарил на груди монокль и стал вертеть, вертеть в пальцах, будто читал розарий.
Сент-Айвз признавался Олуэн, что они с Фредой никогда не были счастливы. По-настоящему. "Брак наш не удался. Никто не знает". В этом месте Дотти в знак сожаления пожимает плечами. Леопардовая накидка в энный раз соскользнула с плеч на ковер. Бонни суетливо бросился ее поднимать.
- Оставь ты, пожалуйста, - рявкнул Мередит. - Ей-богу. Что за жеманные ухватки отставного красавчика.
Почти тут же он подозвал Стеллу и повернулся ко всем спиной. За окном, тоненько взвизгнув, сползал с остановки трамвай. Мередиту самому хотелось визжать.
Девочка подошла сразу, лицо - отражение его собственного, глаза расширены, закушена губа. Он ей велел принести бумагу и ручку, она принесла, он вывел крупными буквами несколько фраз.
- Знаешь, где Главный почтамт?
- Конечно.
- Почерк мой разберешь?
- Наверно.
- Беги бегом всю дорогу и ни слова не меняй.
И сразу же объявил обеденный перерыв. Притворялся, что поглощен своими заметками, пока все выходили из комнаты. Он-то думал, что Бонни задержится, но тот первым выскочил за дверь. Десмонд Фэрчайлд уходил последним.
- А не тяпнуть ли нам по рюмочке коньячку, старик? - спросил он, застегивая замшевую перчатку с дыркой на большом пальце.
Мередит ему не ответил.
Под окном дети в полосатых шапочках гуськом прошли мимо касс. Цветочница у гранитной арки перед подземным переходом затыкала тюльпаны в полумертвый букет. Пройдя под аркой, нащупав ногами спуск, дети припустили рысью, и от грохота отвесно канули вниз голуби. Защищаясь от птиц, брызнувших из темноты, цветочница, как матадор, распахнула огромную шаль; голуби отпрянули, разлетелись, кружили вокруг массивных часов, остановившихся на без десяти десять, взмывали в вихревое небо над схваченной стеклянными клетками и железными ребрами дребезжащей крышей. Тут, вынырнув из детской толпы, в зал вошел Бонни, запнулся, на ходу поправляя пояс плаща, глянул на окно репетиционной. Мередит помахал; Бонни его скорее всего не видел.
Они познакомились в поезде, на третий год войны. Бонни на сутки ехал домой, Мередит возвращался из Хойлейка после недельной побывки. Сидели друг против друга, зажатые матросней, он провожал глазами летящие в темень поля, Бонни неотрывно смотрел в подскакивавший у него на коленках голубой лист почтовой бумаги, из-под которой торчал одинокий цветущий побег кислицы. Время от времени расправляя затекшие ноги, неловко задранные на вещмешке, он пинал Мередита ботинком по голени, бормотал извинения, и Мередит отвечал учтивым вздергиванием плеч. Но потом, когда настала ночь и включенный свет озарил цветных осликов, трусящих по песку Блэкпула, и залив Моркам в лучах восхода, он ощутил посягательства на свое уединение и прекратил эти умиротворяющие жесты. Вдобавок одутловатая бледность щек, обгрызенные ногти, сальное пятно на брюках и оторванная пуговица на мундире красноречиво разоблачали, к какому кругу принадлежит этот тип. Форма рядовых на обоих не могла скрыть, кто по рангу выше.
Он попытался уснуть, но слишком галдели резавшиеся в покер матросы. Пришлось изучать отражения в стекле; собственный когтистый, мутящийся нос, шрам, будто ножом полоснули по лбу, оставленный дурацкой фуражкой, которую он снял еще в Кру, и теперь она лежала под ногами среди окурков; задранные плечи картежников, веерами распущенные у подбородков карты. Ого, Мадам Баттерфляй, подумал он, когда скользнул взглядом по солдату напротив и заметил, что тот плачет, зажав в кулаке письмо и шурша своей веткой.
В Вулвергемптоне чуть не все вытряхнулись из вагона, осталась только женщина, сонно баюкавшая теннисную ракетку. Перед самым Нанитоном, когда поезд слепо громыхал мимо насыпи, солдат всхлипнул громко.
- Простите, - сказал он. Нос он утирал рукавом, но голос был интеллигентный.
- Плохие новости? - спросил Мередит и сунул ему платок.
Письмо было от отца Бонни о том, что бомба попала в сад. Вообразив материнские задворки в Хойлейке, веревку, провисшую под бельем между тополей, Мередит готовился к известию о смерти. Очень живо представил себе, как простыни в саже, сдернутые с кольев и распарываемые на бинты, парусят над наперстянкой. Приняв траурный вид, он сказал:
- Очень, очень вам сочувствую. Нет-нет, оставьте платок себе.
- Дубу было триста лет, - сказал Бонни. - Тисовой изгороди и того больше. И добро бы налет. А то бомбардировщик просто решил облегчиться, потому что с трудом добирался до берега. Еще бы миля, каких-нибудь тридцать секунд, и бомбы благополучно попадали бы в Ла-Манш.
- Ужасно, - сказал Мередит.
- Робин лежал в саду с оторванной ногой.
- Что тут скажешь, - бормотнул Мередит. - Просто нет слов.
- Отцу пришлось его пристрелить.
Мередит так и не простил ему - большого дома, велосипедных прогулок по Франции на каникулах, дорогого образования, изувеченного пони и нежных родителей. Сам он не знал отца, явясь порождением некоего господина с сигарой, подцепившего девицу из машбюро компании "Кьюнард" в 1913 году.
Десмонд Фэрчайлд торчал в коридоре, когда Мередит вышел из репетиционной. Он допытывался, когда их запустят на сцену. Пристал, как банный лист, буквально вцепился Мередиту в рукав.
- Уж простите, господин хороший. Здесь я просто не могу вжиться в образ.
- Это я заметил, - буркнул Мередит, оттиснул его и бросился вниз но главной лестнице - искать Бонни.
И нашел в станционном буфете. Горбатясь над стойкой, он жевал сладкий тост. Рядом стоял некто в зияющих башмаках.
- Немудрено, что ты так паршиво выглядишь, - сказал Мередит. - Надо есть по-человечески.
- Я не обладаю твоим аппетитом, - сказал Бонни. - Ни твоим изысканным вкусом.
- Господи, ну и вонь, - охнул Мередит, выхватил у Бонни тарелку и переставил на столик у двери.
Бонни поплелся за ним.
- Ну зачем ты так, - ворчал он. - У людей, между прочим, тоже есть самолюбие.
- Постоял бы с ним еще, к вечеру весь бы чесался.
- И кожей твоей чувствительной я тоже не обладаю.
- Вот это верно, - сказал Мередит и, не в силах впрямую извиниться за свой срыв на репетиции, пригласил его ужинать в "Коммерческий отель".
- Лучше я книжку почитаю, - сказал Бонни.
- Придешь пораньше, раньше уйдешь, - обольщал Мередит и так, будто его только что осенило, вслух поинтересовался, не стоит ли прихватить и Харбера.
- Лучше не надо, - сказал Бонни, отводя глаза. - Успеется.
- Я сегодня был с ним не ахти как любезен.
- Ну, в этом он не одинок, - ласково пожурил Бонни.
Это добродушие не понравилось Мередиту. Его взорвало. Он уничтожающим взглядом окинул бывший военный мундир.
- Спишь в нем? Признайся.
- Только в зимнее время года, - подхватил Бонни. - По-моему, все дело в Хилари.
- Я сегодня дважды звонил. Не добудиться. Соня.
- Ну, может и отлучиться человек.
- В восемь утра?
- Возможно, у Хилари мать заболела. Сам же ты говорил, у нее слабое здоровье.
- Все возможно, - хмыкнул Мередит. - Только спорим на что угодно - не заболела она.
- Мог телефон, между прочим, испортиться. Могли за неуплату отключить.
- Да уплатил я, - рявкнул Мередит. - Я за все плачу! - Закурил следующую сигарету и свирепо пыхнул на Бонни, глядя, как он дожевывает последний тост.
Рваные ботинки прошаркали к двери с допотопным баулом. Увидев, что Бонни роется в кармане плаща, Мередит перегнулся через столик, схватил его за руку.
- И не думай, - шикнул он. - Самому побираться впору.
- Я спички искал, - буркнул Бонни.