Правда, христиане! День вражды и ужаса день сей, день гнева и мщения. Но если так, то что с нами будет, когда и земля не тверда под нами и небо над нами неспокойно? Куда убежать с колеблющейся земли? Куда уклониться из-под грозящего неба? Взирайте прилежнее на Голгофу: и там, где видится средоточие всех бед, вы откроете убежище. Тогда, как потряслась и всколебалась земля, дрогнули и подвиглись основания гор, ибо разгневался Бог (Пс. 17, 8), не видите ли, как непоколебимо там стоит неукорененное древо Креста? Тогда, как и мертвые не почивают в гробах своих, не видите ли, как мирно почиет Распятый на кресте Своем, сколько ни старались Его снять самою славою Спасителя: других спасал, а Себя Самого не может спасти; самым достоинством Сына Божия: если он Царь Израилев, пусть сойдет с креста; самым благом веры в Него: пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него ? Итак, утвердим в сердцах наших эту странную и страшную для мира, но радостную для верующих истину: что во всем мире нет ничего тверже Креста и безопаснее Распятого. Ужасы от Голгофы для того и рассеяны по всему миру, чтобы мы, не видя нигде безопасности, бежали прямо на Голгофу, и повергались у ног, и скрывались в язвах и погружались в страданиях Распятого Спасителя. О солнце! Для чего бы тебе закрывать от Него лице свое в полдень, когда великое дело тьмы еще при твоем свете достигло уже своей полуночи, и когда очи Всевидящаго, в десять тысяч крат светлее света твоего, и во тьме столь же ясно видят позор Богоубийства? Так! В твоем негодовании запечатлено было наше вразумление; ты поспешало совершить видимый день вражды и гнева, дабы препроводить нас к созерцаемому дню любви и милосердия, освещаемому незаходимым светом трисолнечного Божества.
Христианин! Пусть тьма покрывает землю! Пусть мрак – народы! Восстань от страха и недоумений! Светись верой и надеждой! Сквозь тьму прийдет свет твой (Ис. 60, 1–2). Пройди путем, который открывает тебе раздирающаяся завеса таинств; войди во внутреннее Святилище страданий Иисусовых, оставив за собой внешний двор, отданный народам на попрание. Что там? Ничего, кроме святой и блаженной любви Отца и Сына и Святого Духа к грешному и окаянному роду человеческому.
Любовь Отца – распинающая.
Любовь Сына – распинаемая.
Любовь Духа – торжествующая силою крестною.
Так возлюбил Бог мир!
О сей-то любви, христиане, да будет позволено ненадолго замолчать пред вами, поскольку сказать о ней даже и не возможно, так что само Слово Божие, чтобы совершенно изобразить её, умолкло на кресте. Сие же Слово и сия любовь да дарует нам и молчать, и внимать молчанию, подобно как дети одной матери её сердцем и её словами взаимно молчат и разумеют молчание.
Итак, кто распинает Сына Божия? Воины? Они почти столь же страдательные орудия, как крест и гвозди. Пилат? Он, кажется, истощил все усилия в защите Праведника и торжественно изъявил свое несогласие на пролитие крови Его: взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего (Мф. 27, 24). Народ? Как мог он искать смерти Того, Которого старался воцарить? Первосвященники? Старейшины? Фарисеи? Они признаются, что не имеют власти ни над чьей жизнью: нам не позволено предавать смерти никого (Ин. 18, 31). Предатель? Он уже свидетельствовал в храме, что предал кровь невинную (Мф. 27, 4). Князь тьмы? Он не мог коснуться и жизни Иова, ныне же сам осуждается и изгоняется. Но кто лучше, чем Распятый, может знать распинателей? И что же глаголет Он? Не ведают, что творят (Лк. 23, 34). Коснулся было истинной причины дела сего Каиафа, сказав, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб : однако и сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником (Ин. 11, 50–51); он прозвучал, как кимвал, в которым в тот день надлежало благовестить для церкви, но и сам же не уразумел своего благовестия. Таким образом, то, чего не хотели, не могли, не знали, пред целым светом совершилось теми самыми, которые не хотели, не могли, не знали.
Впрочем, сие не значит того, чтоб и не было виновных в убиении Невинного! Нет! Кто не мог, если бы только захотел, уразуметь то, что уразумел и проповедал отчаявшийся даже Иуда? Но если бы познали, то не распяли бы Господа славы (1 Кор. 2, 8).
Нам должно приметить здесь то, какую ничтожную паутину составляло все сплетение видимых причин, произведших великое Голгофское событие. Как же эта паутина в первых нитях своих не разорвалась или от дохновения гнева Божия, или даже от ветра суеты человеческой? Кто связал ею льва от Иуды? Как сделалось то, чего не хотели, не могли, не знали, и что столь удобно было и уразуметь и отвратить? Нет! Хулители Голгофские также не знают, что говорят, как распинатели не знают, что делают; в самом же деле не люди здесь надругаются над Божьим величием – Божий Промысл посмеивается безумию человеческому, без нарушения свободы заставляя его служить высочайшей Своей Премудрости. Не лукавые рабы перехитряют Господа – Всеблагий Отец не щадит Сына, чтобы не погубить рабов лукавых. Не вражда земная ранит любовь небесную, – небесная любовь скрывается во вражду земную, чтобы смертью любви убить вражду и распространить свет и жизнь любви сквозь тьму и сень смертную. Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин. 3, 16).
Кажется, мы, и приникая в тайну распятия, и усматривая в страданиях Сына Божия волю Отца Его, более ощущаем ужас Его правосудия, нежели сладость любви Его. Но это должно уверять нас не в отсутствии самой любви, а только в недостатке нашей готовности к принятию её внушений. Боящийся несовершен в любви (1 Ин. 4, 18), говорит ученик любви. Очистим и расширим око наше любовью, и там, где оно смежалось страхом Божия суда, насладимся зрением любви Божией. Бог есть любовь (1 Ин. 4, 16), говорит тот же созерцатель любви. Бог есть любовь по существу и самое существо любви. Все Его свойства суть облачения любви; все действия – выражения любви. В ней обитает Его всемогущество всей полнотой своею; она есть Его истина, когда осуществует возлюбляемое; она есть Его премудрость, когда учреждает существующее или существовать имеющее, по закону истины; она есть Его благость, когда премудро раздает истинные дары свои; наконец, она есть Его правосудие, когда степени и роды ниспосылаемых или удерживаемых даров своих измеряет премудростью и благостью, ради высочайшего блага всех своих созданий. Приблизьтесь и рассмотрите грозное лицо правосудия Божия, и вы точно узнаете в нем кроткий взор любви Божией. Человек своим грехом заградил от себя вечный источник любви Божией, и эта любовь вооружается правдой и судом, – для чего? – чтобы разрушить сей оплот разделения. Но как ничтожное существо грешника, под ударами очищающего Правосудия, невозвратно сокрушилось бы, подобно сосуду скудельному: то непостижимый Душелюбец посылает единосущную Любовь Свою, то есть единородного Сына Своего, чтобы Сей, держащий все словом силы Своей (Евр. 1, 3), принятой на Себя плотью нашей, кроме греха, понес и тяжесть наших немощей, и тяжесть движущегося на нас правосудия: и Один истощив стрелы гнева, заостренные на все человечество, в крестных язвах Своих открыл бы незаградимые источники милосердия и любви, которые должны напоить всю, проклятую некогда, землю благословениями, жизнью и блаженством. Так возлюбил Бог мир.
Но если Отец небесный из любви к миру предает единородного Сына Своего; то равно и Сын из любви к миру предает Себя Самого: и как любовь распинает, так любовь же и распинается. Ибо хотя Сын ничего не может творить Сам от Себя, но ничего также не может Он творить и вопреки Себе. Он не ищет Своей воли (Ин. 5, 19, 30), но потому, что есть вечный наследник и обладатель воли Отца Своего. Пребывает в Его любви, но в ней и сам принимает в Свою любовь всё, Отцом любимое, как глаголет: возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас (Ин. 15, 9-10). И таким образом любовь Отца небесного, через Сына, простирается к миру: любовь единосущного Сына Божия вместе и восходит к Отцу небесному, и нисходит к миру. Здесь имеющий очи да видит глубочайшее основание и первоначальный внутренний состав креста, из любви Сына Божия ко всесвятому Отцу Своему, и любви к человечеству согрешившему, одна другую пресекающих, и одна другой придержащихся, по-видимому разделяющих единое, но воистину соединяющих разделенное. Любовь к Богу ревнует по Боге, – любовь к человеку милует человека. Любовь к Богу требует, чтобы соблюден был закон правды Божией, – любовь к человеку не оставляет и нарушителя закона погибать в неправде своей. Любовь к Богу стремится поразить врага Божия, – любовь к человеку вочеловечивает Божество, дабы посредством любви к Богу обожить человечество и, между тем как любовь к Богу возносит от земли Сына человеческого (Ин. 12, 32, 34), любовь к человеку отверзает объятия Сына Божия к рожденным на земле, эти противоположные стремления любви соприкасаются, сорастворяются, уравновешиваются и слагают из себя то дивное средокрестие, в котором прощающая милость и судящая истина сретаются, правда Божества и мир человечества лобызаются, через которое небесная истина возникает из земли, и правда уже не грозным оком приникает с небес; Господь дает благо земле , и земля дает плод свой небу (Пс. 84, 11–13).