- Это то, чем мы сейчас с вами занимаемся. В вас какая-то озабоченность, вас тоже обуревает стремление к порядку, тоска о нем, вы спросили о прейскурантах не из праздного любопытства. Я это увидела и решила рассказать. И даже не без удовольствия. Так что вам это обойдется в два доллара. Ибо! - подняла изящный пальчик Мила. - Ничего нельзя делать бесплатно. Это закон коммерции, а я, хотите вы того или нет, занимаюсь коммерцией.
- Да, конечно… Но все-таки, какая загадка в третьем прейскуранте? Почему там ничего не указано?
- О, куда вы! Об этом я никому не рассказываю!
- Я вас очень прошу.
Мила подумала.
- Странно, - сказала она, - но я чувствую, что рассказать о третьем прейскуранте для вас - это как раз начать его выполнять… Клиенты разные. Каждый хочет разного. Некоторые вообще не знают, чего хотят. В лоб спросить: "Чего изволите?" - уличная работа. Я беру дорого, потому что угадываю. За первые несколько минут я должна понять и характер человека, и его наклонности, и потаенные мечты - и так далее. И поразить потом его тем, что - выполнить невысказанные пожелания.
- Просто и гениально.
- Ничего гениального, любая женщина сумеет, если захочет. От меня мало кто хочет только, извините, акта. За этим идут к другим. Но и излишеств задушевного общения тоже не нужно. Ведь приходят иногда те, у кого кроме жены есть и любовница, а то и две. Но там везде ответственность. Связь же со мной - никакой ответственности. И полная тайна. С проституткой тоже нет ответственности, но там только тело. Я же - аманта (так я себя называю), я тело - с душой, я актриса - и хорошая. Абсолютное большинство проституток тоже умеет изобразить страсть, но умный мужчина всегда это знает и, если он уважает себя, не будет иметь дело с ними. Я же, понимаете, именно актриса. Для меня наслаждение заключается не в том, чтобы просто, грубо говоря, удовлетворить клиента, а сделать так, чтобы он поверил в мою страсть. Для этого один путь: самой довести себя до страсти. И очень редко у меня не получается. Обычно я даже люблю того, с кем. На время сеанса. Сложность одна: некоторые жениться предлагают или долгие отношения… Морока, - вздохнула Мила. - Приходится говорить, что я дала клятву никому не принадлежать до тридцати лет.
- То есть… То есть вы в прошлый раз, когда мне казалось…
- Да.
- Потрясающе… А зачем вы мне это рассказали? Ведь актеру, актрисе нельзя на сцене вдруг перестать играть. Вот вы рассказали - и что же? сейчас начнете меня опять охмурять? Но я-то не поверю уже!
- Не буду охмурять. Вы не за этим пришли.
- Да.
- Жениться на мне хотите?
- Да. Или…
- Нет. Поэтому я вам и рассказала. Вы из тех клиентов, с которыми я расстаюсь навсегда. Вы даже здесь умудрились найти ответственность.
Парфен огляделся. Все вокруг, чудившееся до этого очаровательным и лишь для него созданным, показалось таким же производственно-общим, как, например, кабинет стоматолога. Да, у стоматолога хорошее настроение, тебе показалось, что ты ему лично симпатичен, на самом же деле ты для него: челюсть - тысячная, десятитысячная, очередная челюсть!
- Минутку! - воскликнул Парфен. - Но ведь не для одного удовольствия вы работаете! Из-за денег, Мила?
- В первую очередь из-за них. И меня не Милой зовут.
- Но я не просил же, чтобы вы себя так назвали! Вы сами!
- Я угадала, что вам нужно это имя.
- Тогда так, - сказал Парфен, чувствуя себя оскорбленным. - Я плачу втрое больше, раздевайся.
- Ого! Вот этого я - не люблю.
- Тысячу наличными! - швырнул деньги Парфен.
- Хоть десять!
- А если и вправду десять?
- Проваливай, дядя. Вон на улицах стоят, на любой вкус.
Парфен был унижен. Он не привык к этому. И тут Парфен вспомнил, что он представитель власти, в конце концов! У него связи, в конце концов!
- Вот что, милочка! - сказал он, развалившись в кресле и положив ногу на ногу, - если ты сейчас не обслужишь меня по любому прейскуранту за обычную цену, завтра же это гнездышко твое прикроют. Ты ведь не знаешь, кто я…
- И знать не хочу! - прервала Мила. - Он угрожает тут! Завтра? Ты до завтра не доживешь, через полгода твой труп выловят у Астрахани, понял? Ты от моего дома на двадцать шагов отойти не успеешь! Понял, падла, е. т. м., к. б., с. м. в.?
- Ну вот что!.. - грозно поднялся Парфен.
Резким движением Мила ударила его кулаком под дых - с недюжинной, надо сказать, силой. А потом носками острых туфель (очень больно!) гнала его к двери, ударяя по ногам, по ребрам, по голове (гибка, стерва!), распахнула дверь и последним ударом сбросила его на лестницу, по которой Парфен и покатился, а Мила в довершение всего харкнула вслед ему, с треском захлопнув дверь.
…Парфен привел себя в порядок, ощупал: все цело.
Ладно! - мысленно сказал он веско, будто не Миле, а всему поганому и опоганившему его, Парфена, человечеству.
И я-то знаю, что означало это отчаянное и зловещее "ладно" и во что оно вылилось, читателей же покорнейше прошу потерпеть.
Глава двадцать пятая
Искушения во власти. Провал театрализации. Полный провал. И вообще опять тю-тю.
- Искушал кого-нибудь? - спросил Писатель Парфена.
- Хренотень это все! - ответил Парфен. - Искушения эти… Впрочем, напоследок хотел бы я на реакцию некоторых посмотреть!
- Почему напоследок? - спросил Змей.
Парфен не ответил, а прямиком повел друзей к большому административному зданию. Парфена внутрь согласились пустить беспрепятственно, на Писателя выписали пропуск по паспорту, который он всегда носил с собой на всякий случай, а вот у Змея паспорта не было ни с собой, ни вовсе. Он его потерял где-то лет пять назад и с тех пор не нуждался в нем. Решили, что он посидит в вестибюле под охранительной сенью милиционера-привратника, а они быстренько обернутся.
Зайдя в одну из комнат, Парфен свойски сел к компьютеру и настучал короткий текст и распечатал несколько бумажек. В другой комнате у секретарши взял с прибаутками гербовую печать и тиснул на бумажках.
А потом зашел с Писателем в один из кабинетов.
Там деловито сидел лысоватый человек в очках, одной рукой что-то писал, а другой говорил по телефону. Он разрешающе кивнул, и они вошли.
Кончив говорить, но продолжая писать, лысоватый вопросительно посмотрел на Парфена. Парфен молча положил перед ним расписку и две тысячи. И приготовился объяснять. Но не пришлось. Лысоватый, шевеля губами, прочел: "Я… согласен продать душу черту… тысячи долларов… Печать, подпись…" И опять занял делом обе руки: одной подписывал бумажку, другой теребил доллары, считая. Бумажку вручил Парфену, доллары прикрыл папкой.
- У тебя все? - спросил Парфена.
- Вообще-то…
Зазвонил телефон, лысоватый начал говорить.
Писатель и Парфен постояли и вышли.
- Да… - сказал в коридоре Писатель.
- Да… - сказал Парфен. - Вот тебе и театрализация злодейства. Вот тебе и артефакт, как говорит твой Гений. Ладно, еще в один кабинетик сунемся.
Человек в другом кабинетике, похожий на самого Парфена, но чуть потолще, обрадовался ему как родному:
- Парфеныч навестил! Проходи, дорогой! Где был с утра?
И Писателю вежливо кивнул, глянув потом на Парфена: следует ли знакомиться? Нет нужды, ответил взглядом Парфен.
Двойник Парфена, видимо, до этого бездельничал, потому что гостям был рад искренне. Чаю налил, пепельницу подставил, анекдот рассказал.
- Тут такая история, - приступил Парфен. - Выдвигаем нового кандидата.
- Кого и куда?
- Это я тебе потом. Но странное условие, понимаешь. Надо черту душу продать.
- Чего?
Парфен положил перед двойником бумажку.
Тот прочел, вспотел и потянулся к телефону.
- Не звони. Приказано с каждым беседовать отдельно. Вот человек из Москвы уполномочен.
- Но условие действительно странное. Парфеныч, объясни, свои же люди! И деньги живые?
- Вот, - выложил Парфен.
Двойник пересчитал и вспотел еще больше.
- И с каждым отдельно?
- Отдельно. Все знают, что другие знают, но никто не знает, кто именно знает. Умные молчат и не задают вопросов.
Двойник совсем взмок. Он встал и начал расхаживать по кабинету. Принял решение. Сел за стол. Сказал строго:
- А вы знаете, что это такое? Ты, Парфеныч, знаешь, что меня мама крестила и я - вот! (рванул из-под галстука, из-под рубашки) - крестик не снимаю?! Ты знаешь, что я пощусь, в церковь хожу, что я Богу своему истинному… - тут голос двойника истерически сорвался.
- В общем, - успокоился он, - две тысячи - это смешно. Небось другим по десять отламывают.
- Всем по две, честное слово. Ну, тысячу могут еще накинуть.
- Но не мне, значит?
- Могу и тебе, - Парфен доложил оставшуюся последнюю (не считая, естественно, тех тридцати, что у Змея) тысячу.
Двойник пересчитал, поставил подпись.
- Что же это за времена! - горько сказал он. - Неужели других методов нету к прогрессу?
- Нету.
- Скурвишься с вами!
- Расписочку-то отдай, Димыч.
- Какую?
- Расписку! Димыч, не шути!
- А я разве не отдавал? - изумился двойник Димыч.
- Он ее потихоньку на пол сбросил, - с мальчишеским ехидством сказал Писатель, приметивший это сразу, но сберегавший увиденное до времени.
- Случайно, ей-богу! - перекрестился в запале правдивости Димыч.
Парфен поднял расписку, положил ее в карман, сказал:
- Прощай, иуда! Мало тебе людей продавать, ты теперь и душу свою бессмертную продал!