- Или, - соревновался Писатель, не желая уступить, - он умирает тут же, у экрана телевизора, как только узнает, что выиграл.
- Да ну вас, - обиделся Змей. - Я вам про живого человека рассказал, а вы начинаете про беллетристику какую-то. Я могу и один к нему сходить, вот в этом доме он живет, - указал Змей на старый облупленный дом, первый этаж оштукатуренный, второй - деревянный.
- Иди, - сказал Парфен, отдавая ему деньги.
И Змей ушел.
- Вот сейчас он поднимается, - сказал Писатель.
- Юрьев открывает дверь, - сказал Парфен.
- Змей говорит ему, что хочет дать ему три тысячи долларов, - сказал Писатель.
- Юрьев ничего не понимает.
- Змей объясняет, как умеет.
- Юрьев начинает понимать. Он в первую секунду радуется: удача пришла.
- Но тут же до него доходит смысл: нет, это не удача, а суррогат удачи!
- И он страшно кричит на Змея. Ему не надо подачек, он играет с судьбой в честную игру!
- Пошел прочь, кричит он и норовит столкнуть Змея с лестницы.
- Тот спускается, на ходу придавая лицу спокойное выражение.
- Нет, выражение легкой досады. И говорит: его нет дома.
И как только Парфен с Писателем закончили этот свой ернический диалог, из-за угла дома показался Змей с выраженьем легкой досады на лице.
- Его нет дома, - сказал он.
- Какая жалость! - воскликнул Парфен. - Может, сходим на работу, в филармонию?
- Не надо. Там эта… Соседка там… Сказала, что он в больнице.
- Тем более! В больницу к нему пойдем!
- Ты дослушай! - рассердился Змей. - Он в больнице, да. А в больнице отделения разные, так или нет? Морг в том числе. Он в морге, в общем.
- Тогда… - начал было Парфен, но Змей с такой обидой посмотрел на него, что он умолк.
- Ладно, - сказал Писатель. - Ходим, ходим, а время обедать. Давайте купим пожрать чего-нибудь и пойдем, Змей, к тебе. Закусим, выпьем слегка.
Так они и сделали. То есть купили по дороге колбасы, сыра, хлеба, бутылочку водки - и вот они дома у Змея, в уютной его комнатушке.
Змей полез под кровать. Шарил. Вылез. Осмотрелся.
- Что? - спросил Парфен.
- Тю-тю.
- Что - тю-тю? - заорал Писатель.
- Нету денег…
Глава восемнадцатая,
в которой Писатель и Парфен обличают Змея, ибо Писатель с досадой подумал, что надо было быстрее хватать эти деньги и нести домой - на радость жене и дочерям, он тосковал, что не увидит теперь их счастливых лиц… с другой стороны, дочери стали до того отчужденными, что, пожалуй, элементарного человеческого чувства признательности выразить не пожелают, так как слишком это для отца большая роскошь, обойдется, впрочем, нет смысла заранее огорчаться - денег-то нет; а Парфен признался себе, что втайне с самого момента нахождения денег представлял себе, в каком изумлении вытянется лицо жены (и без того достаточно вытянутое), а он не сразу, нет, не сразу выложит эти деньги, он сначала скажет, что губернатор вскорости покинет губернию и решил напоследок всех помощников щедро одарить - и даст ей тысячу, когда же она наохается и наахается, он скажет, что давно пора бы к чертям собачьим сменить мебель, она возразит: на это тысячи не хватит, он скажет: "Почему тысячи? У меня еще есть!" - и начнет вынимать деньги, раскладывая их на широкой супружеской постели (он почему-то эту сцену в спальне представил), и жена вслух будет считать, на глазах сходя с ума от радости, - и вот уже вся постель застелена купюрами, они берут их в охапки и осыпают себя, а потом обнимаются и… - но тут Парфен подумал с тоскою, что, увы, пусть подло это, но не жене хотел бы он эти деньги бросить к ногам, а той женщине, которая ушла от него, с нею хотел бы он обняться и… - но денег-то нет!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
- Ты лопух, - сказал Змею Писатель.
- Ты просто идиот, - констатировал Парфен.
- Ты нарочно это сделал! - заявил Писатель.
- Ты, может, их перепрятал? - заподозрил Парфен.
- У него на это не хватило б ни времени, ни ума, - отверг Писатель.
- В таком случае его убить мало! - приговорил Парфен.
- Ты абсолютно нищий духом человек, а еще в Евангелии сказано, что у неимеющего отнимется! - заклеймил Писатель.
- Ты козел, - втолковывал Парфен.
- Ты один раз в жизни в руки получил счастье, но, поскольку оно для тебя в диковинку, ты сумел все сделать для того, чтобы это счастье уплыло из твоих рук! - объяснил Писатель.
- Ты урод, - изгалялся Парфен.
- Ты еще в детстве поражал меня своим неофитством и нежеланием развивать свой ум и интеллект! - огорчался Писатель.
- Ты мундук! - неистовствовал Парфен.
- Ты е. п., ш. т., г. с., в. д. е. к.! - не выдержал Писатель.
- Мы договаривались не выражаться, - напомнил Змей, глядя в пол.
- Не выражаться? - завопил Парфен. До этого он сжимал в руке один из шаров, увенчивающих допотопную металлическую кровать Змея. Когда-то шар плотно был привинчен, потом резьба стерлась и разболталась, Змей еще в детстве, балуясь, отвинчивал-привинчивал шары, - и вот теперь шар держался на штыре нахлобучкой. И Парфен дернул рукой и ощутил шар в руке и, вне себя от ярости, бросил его в Змея.
Он промахнулся. Шар шарахнулся в стенку, проломив ее, реечно-штукатурную, - и тут же исчез в дыре.
Писатель подошел, осмотрел и сказал Парфену:
- Ты его убить мог.
Змей поднял голову, сунул палец в дыру и сказал:
- Да.
- Я мимо бросал, - сказал Парфен, мгновенно вспотев и зная, что говорит неправду.
Змей подумал о чем-то и вдруг закричал:
- Мама! - и выбежал.
Парфен и Писатель молчали.
Через пару минут Змей влетел в комнату:
- Пошли! Еще есть шанс! Ах, мама, мама, маманюшка!
На бегу объяснил: да, в его комнату никто не входит. Кроме матери! А мать - дело понятное, про нее и говорить вроде не надо было. Она, оказывается, решила убраться, увидела сверток. А у Змея, человека очень чистоплотного, о чем не раз упоминалось, есть привычка: остатки еды и всего прочего сворачивать в аккуратные бумажные свертки, а потом выносить в мусорный бак. Вот мать и подумала, что это очередной мусор, и вынесла.
- А когда баки эти увозят? - спросил Писатель.
- Когда вздумается.
- Обычно утром или вечером, - с надеждой сказал Парфен.
- У нас ничего не делается обычно! У нас все делается как попало! - закричал Писатель с гражданской болью.
Глава девятнадцатая
Фима Досталь по кличке Достаевский. Было три, стало семь. Хохот и денежный полет. Нервный шофер. Свалка. Эксперт и проницатель. Чуть не убили.
Мусорный контейнер оказался пуст.
Они стояли вокруг него, глядели на дно.
Прилипший обрывок туалетной бумаги выглядел оскорбительно.
- Спокойно, - сказал Парфен. - Безвыходных ситуаций не бывает.
И он ринулся куда-то, а Писатель и Змей поспешили за ним, почему-то сразу и безоговорочно поверив, что именно Парфен, человек дела и политики, сумеет вернуть деньги. Мы вот всё ругаем политику, думали они второпях, а она иногда - нужна. На кнопочки какие-то нажать - и дело в шляпе. Какие кнопочки надо нажимать, они не знали, но имели представление о том, что в политике происходят самые фантастические чудеса, почему же не случиться чуду заурядному и не в политической, а в человеческой жизни?
Парфен, наменяв мелочи для телефона-автомата, влез в будку и стал по памяти набирать нужные номера. Голос его стал озабочен, но не бытовой озабоченностью, не личной, а какой-то особенной, в которой слышалась энергичная и строгая печаль о людях вообще. Он спрашивал о чем-то каких-то Иванов Петровичей и Петров Ивановичей. И добился истины.
- Этот участок убирают машины АТХ-1, начальник Иван Иваныч Низовой. Свозят на свалку за город, за Жареный Бугор. Если поедем сейчас туда, то успеем как раз к разгрузке, а то и раньше. Змей, лови мотор!
Змей тут же выскочил на дорогу и поднял руку.
- Дурак, смотреть надо, кого тормозить! - одернул было его Парфен, но - поздно.
Змей, не помнивший, когда последний раз он пользовался услугами такси или частников, не разбираясь в иерархии машин, указывал остановиться не чему там нибудь, а длинному автомобилю представительского класса, мерцающе-зеленого цвета, с темными стеклами.
А ехал в нем не кто иной, как Фима Досталь по кличке Достаевский, один из крупнейших легальных бандитов Саратова. Глянув в зеркало заднего обзора и не увидев других машин, Фима понял с изумлением, что эти оборванцы останавливают, как извозчика, именно его! Достаевский возмутился всеми ста пятнадцатью килограммами своего тела. Немотря на тучность, он был ловок в вождении машины (хотя статус не позволял ему слишком часто ездить самому, его обычно шофер возит), он не хотел насмерть давить нахалов, а только - напугать. Вот этого горбоносого, который на проезжую часть вышел и махает клешней. Достаевский сбросил скорость и замигал поворотником, якобы намереваясь остановиться. Горбоносый опустил руку и ждал спокойно, что-то говоря своим спутникам. Тут Достаевский дал скорости (колеса взвизгнули) и рванулся вперед. Удара ощутимого не было, но некое соприкосновение Достаевский ощутил телом машины. Он затормозил и вышел: ему желалось убедиться, что задуманное было выполнено чисто.
Горбоносый стоял, скорчившись.
- Задел? - спросил Достаевский.
Змей, решив, что человек сделал гадость ненарочно и вышел извиниться, сказал правду:
- Слегка. Но ощутимо.
- Что и требовалось доказать! - удовлетворился Достаевский, вынул из бумажника долларовую сотню и сунул горбоносому за пояс штанов. - Лечись!