***
Ехали тесно и долго, через Пензу, через Казань, через Уральск.
По полсуток стояли на каждой узловой - пропускали с востока на запад встречные воинские эшелоны с танками на платформах, с тоскливыми песнями и гармошечными всхлипами из теплушек.
На разъездах ждали, когда их состав обгонят тихие, с красными крестами санитарные поезда, скорбно двигавшиеся с запада на восток.
Двое суток Юра Коптев помалкивал. На станциях, прихрамывая, бегал за кипятком с собственным эмалированным чайником. На пристанционных базарчиках покупал для себя и для Мики печеную рыбу, горячую вареную картошку с чесноком, холодные соленые огурцы и зеленые помидоры из бочек, подернутых утренним ледком, граненые стаканы топленой ряженки с нежно-коричневой запекшейся корочкой сверху…
Кормил Мику, сам ел - чистенько, аккуратно. Очень по-женски. Тихохонько рассказывал Мике про его отца - Сергея Аркадьевича Полякова. Как он, Юра, ему благодарен, что тот взял его в свою съемочную группу. Никто не брал, как зачумленного, а Сергей Аркадьевич пожалел и взял!.. А ведь точно знал, что Юра "не такой, как все". Понял Сергей Аркадьевич, что это вроде болезни. Причем от роду. И такое не лечится. И никто в этом не виноват.
- Рождаются же шестипалые люди? - шептал Юра. - Или даже с двумя головами! Что же, за это их надо в морду бить?! Или по тюрьмам прятать? Так тюрьмы не для этого строены! Они для ворья разного, для шпионов, для врагов народа… А не для больных людей, вовсе и не виноватых в своей болезни…
А еще Юра поведал Мике, что все деньги Поляковых, выданные ему на содержание Мики, все его документы у него зашиты в кальсонах, а старые золотые сережки, оставшиеся Юре от его покойной матери, ее колечко с небольшим бриллиантиком и цепочка с золотым нательным крестиком вшиты в воротник рубашки. И даже дал Мике пощупать свои драгоценности сквозь грязный, пропахший давно немытым телом воротник полосатой рубахи. Мика брезгливо пощупал и спросил:
- А если стирать?
- А что с этим станет? - удивился Юра. - Выстирал, отжал и надел на себя. Быстрее высохнет. Ты, Мишенька, не бойся - со мной не пропадешь!
Мика слушал, молчал и все ждал, когда (и главное - каким образом?!) этот, как сказал Сашка Райт, "хер голландский" к нему полезет…
А тот все не лез и не лез. И Мика успокоился. И даже стал переглядываться с одной московской девочкой. Она тоже, как и Мика, в седьмой перешла.
Не то к Саранску, не то к Пензе, когда фингал под глазом у Юры совсем исчез, он вдруг заговорил громко. Не с Микой, а вообще с вагоном. Со старухами при внуках, с проводниками, с молодухами, стыдливо пихающими в ротики своих младенцев набухшие белые груди с темными, как пленочка от ряженки, сосками.
Врал, что он кинорежиссер, возмущался тем, что по недосмотру железнодорожного начальства вынужден ехать в общем вагоне, сокрушался, что его ранило в ногу еще в Финскую кампанию и он теперь не сможет больше защищать родину… Хотя сам накануне жаловался Мике на врожденный дефект коленного сустава - дескать, может, от этого дефекта он и "не такой, как все".
Говорил, женственно поводя плечами, поминутно поправляя волосы. Вел себя шумно, курил, изящно отставив "беломорину" в длинных, тонких и нервных пальцах. А при разговорах с мужиками, случайно подсевшими на короткий перегон, заглядывал им в глаза, нижнюю губу прикусывал. И мужики в разговоре с Юрой Коптевым очень даже смущались. Не знали, куда руки-ноги девать. И Мика это отчетливо видел, и ему было жутко стыдно за Юру, за себя, за тех мужиков…
Когда же проехали Кзыл-Орду и уже подгребали к Чимкенту, за грязными оконными стеклами вагона появились юрты, знакомые Мике только по рисункам в учебнике географии.
Вокруг юрт паслись живые симпатичные замшевые ослики и вытерто-плюшевые верблюды.
Мика увидел, как доят лошадь и что-то варят прямо на земле в черном от копоти полукруглом казане, а неподалеку, спиной к стоящему на разъезде поезду, на Микиных глазах по естественной надобности присела старуха казашка, задрав на голову свой чапан…
В Микин вагон вошли три милиционера - два казаха и русский.
Вот они не смутились от разговора с Юрой Коптевым. Наоборот, разболтались с ним весело и участливо. И даже позвали его в гости, в свой вагон.
Звали с собой и Мику. Но тому так осточертело общество Юры, так надоела его безудержная болтовня и беспардонное вранье, что Мика с удовольствием отказался от приглашения.
- Ну, смотри, байстрюк, тебе жить. Была бы честь предложена, - рассмеялся русский милиционер.
***
… Ночью в темном тамбуре Мика до одури, по-взрослому, взасос целовался с московской девочкой. Все лез к ней под платье, упрашивал, умолял, тыкался своими каменными причиндалами в девчоночьи трусики, мокрые от трусливого и нестерпимого желания.
Хрипел Мика в распаленной, неукротимой похоти, постанывал от тупой боли, разливавшейся по всему низу живота и дальше, к промежности…
Даже и не слышал, как открылась дверь тамбура, как ворвалось в тамбур железное лязганье рифленых вагонных переходов, как усилился перестук колес на рельсовых стыках.
Только когда рванули за шиворот, заломили руки за спину, фонарь - прямо в глаза, пистолет - к виску, только тогда и очнулся.
- Ах ты ж, ёбарь кошачий! - злобно проговорил чей-то голос. - Нашел место, поганец говняный!.. Отпусти ему руки, Савчук. Нехай сам свои муди заправляет! За им тут лакеев нету…
Фонарь бил светом в глаза, Мика не видел говорящего. Трясущимися пальцами застегнул ширинку и услышал другой голос, уже обращенный к московской девочке:
- А ты, поблядушка сраная, марш в вагон! Ишь расщеперилась, тварь малолетняя…
На ходу одергивая платьишко, московская девчонка шмыгнула в вагон.
- Я пока подержу его на мушке, а ты, Савчук, обшмонай этого артиста на предмет… Сам понимаешь, - уже спокойнее сказал первый.
Невидимый Савчук грубо обшарил Мику, ничего не нашел и огорченно доложил:
- Два-ни-хуя и мешок дыма.
- А в заднем кармане?
- Вошь на аркане.
- Где документы?! - злобно рявкнул на Мику первый и спрятал пистолет во внутренний карман пиджака.
… Документов у Мики не было. Все бумаги, подтверждавшие законное существование М. С. Полякова на этом свете, были отобраны у него Юрой Коптевым и надежно спрятаны вместе с их общими деньгами во внутренний карман Юриных кальсон. И свидетельство о рождении, и справка об окончании шестого класса средней художественной школы, и бесценное эвакуационное удостоверение, и заверенная киностудией доверенность родителей Мики, выданная Ю. Коптеву на право сопровождения их сына к месту эвакуации предприятия, на котором служил отец "сопровождаемого".
В рюкзаке у Мики оставались только похвальная грамота за участие в районной выставке детского творчества и диплом Ленинградского городского комитета физкультуры и спорта, выданный Михаилу Полякову как чемпиону Ленинграда по спортивной гимнастике среди мальчиков. И все.
- Ишь, чемпион гребаный… - проворчал один, разглядывая диплом и грамоту при свете ручного фонаря. - А почему без фотки? Откуда я должен знать, что ты эти фитюльки не спи… не спер где-то?!
- На такие награды фотографии не клеят, - слегка оправившись от первого испуга, попытался объяснить Мика.
Потом вспомнил всякие разговоры с участковым милиционером Васей о правах и обязанностях советских граждан, осмелел и спросил:
- А почему вы не показываете мне свои документы? Вы не в форме… Откуда я знаю, кто вы? По закону вы…
- А вот счас я тебе покажу - кто мы! - Он даже задохнулся от злости. - Савчук! Волоки этого законника в купейный! Счас мы тебе, сучонок, кой-чего почище документов предъявим… Ты у нас враз закрутишься, как уж на сковородке!!!