Он откликнулся, чтобы тот не стал сразу стрелять. Чтобы ждал и продолжал целиться.
- А-а, это ты, Петр Петрович!.. Проходи.
Тот, и правда, ждал. Он хотел, чтобы старый Алабин подошел поближе. Он считал Петра Петровича придурком - как и Петр Петрович его.
Очередная старушонка - в профиль. Каролина Людвиговна. Из тьмы окошка. Выставила клюв.
Но и капли лунного света хватило, чтобы угадать ее лицо с характерно выдвинутой челюстью. Еще одна ночная карга... Эта даже не шевельнулась.
Алабин вошел спросить.
- Съехали... Съехали вчера, - повторяла старушонка еле слышно. И еще проводила Петра Петровича (не упал бы - одна, мол, ступенька на выходе совсем плоха!) до самых дверей.
На прощанье (тишайший сторож) все ему шептала... Шелестела:
- Собачку-то не боись... Она у нас добрая... Не покусает!
Подаренная бутылка вдруг стала тяжелить карман. Дармовая водка и напомнила ему о Таське: вот! вот кто!..
В глазах у Петра Петровича взорвалось белым светом. К чертям старух! Пусть спят!.. Старый Алабин, с неожиданной идеей, застыл прямо посреди дороги... Под луной на заборе дрались галки. Он не отрывал от прыгающих птиц возбужденного взгляда... С ума сойти! Таська...
Казалось, лунный свет хлещет из его собственных глаз. Не зря, не зря увидел он тогда эту грудастую пьянчужку!.. С татуированным тихоней!.. С которым она, ясное дело, уже разобралась. Выгнала взашей.
Конечно, с пьянчужкой проблемы. И какая шумная! (И сколько-то Петру Петровичу сейчас стыдно, тоже правда...) Зато верняк.
Зато и на миг не вспомнит он о костлявой, о той, что с косой в руках, когда будет поглаживать голую Таську... Молодую, продрюченную, языкастую и с удивительной, оплывшей грудью.
Он уже высматривал место... Просвет... В Таськином заборе со стороны леса полно дыр. Собачонка Таськина гавкнула, но признала - Петр Петрович ей присвистнул.
Ищущему луна в подмогу. Круглая. Вечная... Сияла!
- Что скажешь? - усмехнулся ей Петр Петрович, замалчивая Аню и свое столь скорое нравственное падение.
А луна ему:
- А ты - что?
Оба помолчали.
Совестливый старик подавил вздох. При такой же точно луне он когда-то похлопывал, поглаживал (и даже, помнится, щекотал) полную ногу Таськи, ее ляжку, тяжелую грудь. И ни разу (ни единого разу) не явилась ему тогда суровая итоговая мысль, что великолепная эта пьянчужка когда-нибудь поблекнет, увянет - и что всё это пройдет...
Одно из окон Таськиной дачи было на ночь открыто. Живой знак! Как выжданная ночная награда. (Вышаганная его старыми ногами! Вымоленная его глазами у десятка других сонных окон...)
И дача не заперта. Ишь как... По осени наша Тася осмелела! Через минуту, заторопившись, Петр Петрович уже был у ее постели.
Как-никак при нем выпивка... Таська любила первые два обжигающие глотка. Петр Петрович обнял ее. Приникая теснее, он болезненно поджимал раненое плечо. Похудела Таська! - успел подумать. И почти тут же острота ее ключиц (у ключицы нежнейшее место) остановила его руку... Неужели?
Алабин отпрянул:
- Кто?
Под рукой было старое тело - он чувствовал!
- Кто тут? - повторил он жестче.
И не слыша ответа, сам знал - кто. Она!.. Она, убить ее мало, и здесь сторожила жилье. Как наваждение... Карга!.. Она охраняла везде. Повсюду!.. Где только ступит его ночная нога!
- Старуха? - то ли сказал он, то ли спросил.
Она в ответ, включив лампу, спокойно ему проскрипела:
- Как в темноте, так еще ничего. А как зажечь свет - уже и старуха!
Петр Петрович молчал.
- Эхе-хе! - Сев на постели, Аннета Михеевна сладко зевнула. - Вот так, голубок. Видно, тебе меня не объехать.
Еще помолчали.
- А Таська, она уже далеко!.. Уже в городе.
Посмеиваясь и не спеша, Михеевна рассказывала - этот татуированный совсем без денег, вот он и учудил: у Таськи же унес ее телевизор... Идиот. Кто в Москве купит телевизор с рук?! Таська - в погоню за ним. На следующей электричке!.. А Михеевну просила, конечно, присмотреть. Потому что этот идиот и ключи ее зачем-то унес. Всё нараспашку!
И заулыбалась:
- А в темноте ты смелый!
Онемевший, Петр Петрович так и не откликнулся.
- Ну что? Хе-хе... Еще разок попытаться не хочешь? Хе-хе, - весело подначивала старая Михеевна. - Или, может, кофейку тебе? Для разбега кофейку сделать?.. Для силы, а?
Мимо дачи проехала машина, стрельнув фарами по окнам. Звук мотора Петра Петровича наконец пробудил - он сразу же к выходу.
- Да не бойсь, не бойсь! Куда ты? - выкрикивала вслед старуха. - Вот ведь некстати засранцы. Вот ведь спугнули молодца! Хе-хе-хе...
Петр Петрович ушел. Сбежал... Водку не забыв, он быстро уходил через сад - и лесом, лесом!.. Раза три он задел веткой раненое плечо. Шипел от боли.
Сделав большой крюк, он выскочил все-таки на дорогу. Оскорбленный неудачей старик брел меж темных дач без всякой цели, без смысла. По дороге...
- Силы небесные! - ярился он, чувствуя себя и брошенным, и обманутым.
На луну набегали всегдашние ночные облачка - легкие и перистые.
- Что смотришь! - Старик выговаривал луне и сетовал: мол, гоняешь меня без толку. Ноги, мол, уже отваливаются... задохнулся! а спина! а как сердце пляшет!
Он обидчиво шмыгал носом:
- Бросила меня... Предала! Так с другом не поступают!
Остановился, чтобы перевести дыхание. Да, да, Петр Петрович остановился посреди дороги. Весь в обиде... Нашаривая в кармане сигареты. Горестный перекур.
И вдруг услышал голос:
- Дядя!
И снова этот знакомо молодой, слегка садистский смешок:
- Дядя! Ты один?.. Без женщины?.. Разве так бывает?
Его окликал Олежка.
На сердце старика потеплело.
- Смеешься!
- Ничуть, - весело возразил племянник. - Я и сам по тому же делу.
А луна в небе ярко разбрызгивала им свет. Луна тотчас к ним подобрела... Щедрая!
- Ничуть не смеюсь, дядя. Я просто завидую!.. А к кому вы нынче? - спросил он. - Или опять ее имя не помните?!
Это он так пошучивал и одновременно Петру Петровичу льстил. Отчасти держал своего дядю за шиза. Но любил его. Родной человек.
- Заходил на дачу?
- Да... Записку вам оставил.
Оба закурили...
- А сам?
- В Овражки, - мотнул Олежка головой в дальнюю сторону. - Ночь хороша!
Олежка все-таки выжидал, пока стемнеет погуще. Ночь хороша, если глухая! А девица у него в Овражках... Да... С позавчера Олежка ее навещает, хотя дело, кажется, крутое. Мужик у нее серьезный...
Петр Петрович покачал головой:
- Опасно, Олежка... Знаю эти Овражки. Там чужих не любят.
Но молодой ночной гуляка разве убоится?
- А где, дядя, чужих любят?
- Там есть такой Саня, - предупредил Петр Петрович, вдруг припомнив. - Вокруг него людишки слишком мафиозны. Смотри!
- От Сани моя далеко.
Под луной, прямо на дороге старый и молодой Алабины покуривали как два дружка-приятеля. Славно они стояли!.. Олежка еще и поделился - он купил две пачки "Мальборо", одну скинул Петру Петровичу. Курить надо всласть... Сколько можно курить дерьмо, дядя!
Забирая сигареты, старый Алабин пожаловался: у него как раз полоса невезения!
- Ты, Олежка, даже представить себе не можешь! Не поверишь!.. Куда ни приду - старуха в постели... И уже ждет. И не кого-то ждет, а меня... меня!
- Неужели? - смеялся парень.
А Петр Петрович возмущался:
- Олег!.. Со мной происходит какая-то чудовищная нелепость. Какая-то беспрерывная, не кончающаяся подлянка! Всю ночь напролет! Старуха за старухой...
Но молодой хохотал и хватался за живот.
- Ух-ха-ха-ха... Бабульки... Они же бай-бай легли. Прости их... Ух-ха-ха... Ну, что поделать - спят они по ночам.
- Тебе смешно!
- Но, дядя!.. Они же спать ложатся! В постельку... Это ж бабульки. Кто с валерьянкой. Кто с грелочкой. Кой-кто и с молитвой - а ты вламываешься с поллитрой и стоячим елдаком.
Олежка дурашливо грозил пальцем:
- Ты, дядя, их пугаешь. Смотри!.. Бабулька среди ночи помрет!
Он даже слезы вытирал. Слезы смеха.
Да ведь Петр Петрович и сам побаивался ночной промашки. А что, если ночь без луны?.. Уже было так. Ей-ей, Олежка... Особенно одна бабка! Чуть ли не каждый час попадается!.. И такая настырная. Едва не отдрючил в темноте старую сову.
- Ну и отдрючил бы! - смеялся тот. Молодой здоровый смех!
Вдалеке пронесся электропоезд - перетек за платформу желтыми пятнышками окон.
Олежка продолжал:
- Настойчивого бабца не отдрючить - это грех, дядя. Вы не должны таких упускать. Ни в коем случае. Ни одну.
- Я... Я... - Петр Петрович замялся.
- Молодая, старая - без разницы... фишка одна! Все, что шевелится, - все ваше.
- Олег!
- В этом ваш высший замысел - умереть со стоячим. Нет, нет, я, конечно, смеюсь!.. Смеюсь, дядя! - Олег понял, что в насмешке перебрал.
У молодых людей редко глубокое сочувствие. Они не знают, по жизни кого что ждет... Легко живут! - думал Петр Петрович.
- Дядя... - вдруг сказал Олежка. - Береги себя.
Может, он просто так сказал. Но Петра Петровича сразу же всколыхнуло.
- Пока, дядя. - Олег махнул рукой.
И растрогался Петр Петрович. Старику много ли надо!.. Он шагнул, почти бросился к Олежке:
- Ты... Ты береги себя... Что я? Старый поселковский мудак! Моя жизнь уже копейка, говно!.. А ты молодой Алабин. Это важно! Это важно! Береги себя.