Уже первые разрозненные капли взволновали людей и произвели беспорядок в их сонных рядах. Одни стремительно вбегали в первый попавшийся магазин или парадную, другие, остановившись там, где их застигла капля, поспешно раскрывали зонт, и на них с руганью наталкивались те, кто пытался спастись бегством. Очередь за квасом колебательным хвостовым движением переместилась к стене и сразу приобрела стройность. В это время ударил дождь, и запахло теплым мокрым асфальтом, обнаженной штукатуркой, черешней, ржавчиной.
Последней, в бежевых "лодочках", чуть по-мальчишески сутулясь, прикрываясь капроновым мешком и букетиком лиловых гвоздик, перебежала к стене тоненькая белокурая девушка. Андрей поспешно встал с ней рядом.
– Вы последняя за квасом? – спросил он.
– Я, – сказала девушка. Она выставила ладонь под дождь, искоса, как смотрят на летящий самолет, посмотрела на небо и засмеялась: – Сумасшедший день.
И тут он узнал Сашу.
– Саша! – окликнул он.
Она повернулась, опустив сумку и цветы, ее бледные губы были полуоткрыты, она смотрела на него и вместо ответа кивала головой. Наконец, сказала, улыбнувшись:
– Ни за что бы не узнала.
Эта почти ничего не значащая фраза, как бывает, вдруг объяснила ему ту степень наивности и самообольщения, в котором он столько лет пребывал и в которое нередко впадают люди, живущие воображением. Попросту говоря, он понял, что Саша жила и менялась без него все это время и что, если он и оставил ее в том отроческом возрасте, то это совсем не означало, что она в нем осталась. Именно такие простые соображения приходят обычно внезапно и с большим опозданием. Одновременно он понял, что мимолетные воспоминания об этой полузнакомой девочке были, быть может, значительнее и важнее для него, чем он сам до сих пор думал.
Он взглянул невидящими глазами на букетик гвоздик: они оплавились, превратившись в светло-лиловые угольки, которые, казалось, через секунду звонко посыплются на мостовую. Но тут глаза его снова обрели зрение.
Дождь обрызгивал Сашины голые щиколотки и икры, и она растирала щекочущие капли, потирая ногу о ногу. Он поймал себя на том, что пристально смотрит на Сашины красивые ноги, подошвы которых были спрятаны в кукольные "лодочки", и этот инстинктивный мужской взгляд, который давно уже превратился в некий способ самоутверждения и игры, сейчас впервые поразил его своим сокровенно-откровенным смыслом и показался неприличным. Он незаметно переменил положение и, взглянув на небо, сказал бегло и буднично:
– Это, может быть, надолго.
– Нет, – ответила Саша и прижалась затылком к стене. – Это скоро пройдет.
Фразы, произнесенные им и Сашей, тоже вдруг показались ему полными особого смысла, и то, что он не мог понять его, лишь усиливало впечатление.
Они замолчали, поглядывая друг на друга и усмехаясь, как усмехаются незнакомые и симпатичные друг другу молодые люди, делая в танце первые шаги. "Он ли это, – спрашивала себя Саша, – из-за которого я столько плакала, о котором мечтала и которому хотела рассказать всю свою жизнь?" И с радостным волнением сознавала, что ничего не может ответить себе на этот вопрос. Это был он и не он, как и сама она была все той же девочкой из барака, раздувавшей в себе свою несчастную любовь к незнакомому мальчику, и в то же время совсем другой – узнавшей, например, силу своей красоты.
По неуловимым признакам Саша поняла, что и Андрей попал в ее силовое поле. Перемена ролей забавляла. Но в то же время та влюбленная несчастная девочка в ней мешала Саше почувствовать себя хозяйкой положения, и колебания между тем и этим, прошлым и настоящим, узнаванием и не узнаванием и было причиной того особого волнения, которое она в себе ощущала.
Дождь толстыми подрагивающими струями стекал с крыши. Саша снова высунула руку, как бы пытаясь раздвинуть их.
– Как китайская соломка, – сказала она.
– Сегодня уже вторая гроза, – зачем-то сообщил Андрей.
– Да, сумасшедший день, – повторила Саша.
– Шедший, шедший и дошедший… – сказал он.
"Ну что, попалась?" – почему-то весело подумала Саша. Ей вдруг показалось, что еще минута – и она окончательно устанет быть независимой и беспечной и как последняя дурочка прислонится щекой к его груди.
Гроза между тем кончилась. Тучи разорвались над ними неровно, как дряхлая бумага, и поодиночке унеслись в сторону Петропавловки.
Когда они снова встали в очередь, он присвистнул:
– Ого, какой хвост! – И неожиданно для себя предложил: – Может, не будем стоять?
На это неожиданное "мы", которое подразумевали его слова, Саша чуть заметно улыбнулась, но сейчас ее улыбка только придала Андрею смелости.
– Пойдем ко мне, – сказал он. – Матушка на даче у подруги…
– Классическая ситуация, – засмеялась Сашенька чуть не плача. – И это не опасно?
– Опасно, – сказал он. – Очень.
В метро они снова замолчали. Каждый подумал о том, что рядом с ним, в сущности, совершенно незнакомый человек, и осознал странность того, что они вместе. "Откуда у нее гвоздики? – неприязненно подумал тогда Андрей. – Что за самовлюбленность – таскаться по улицам с цветами".
А Саша в это же время почувствовала острое недовольство собой. Как бы ни было мало или велико то место, которое он занимал в ее воспоминаниях, но появление в ее жизни кого угодно больше бы ужилось с мыслью о нем, чем реальная встреча с ним. Саша чувствовала, что в его присутствии она потеряла верный тон и то и дело ловила себя на совершенно несвойственных ей мыслях. То ей казалось, что он обратил внимание на ее туфли на гвоздиках, которые уже вышли из моды, то представляла, как расскажет ему, что завалилась при поступлении на французское и работает лаборанткой в школе, и он сочтет ее неудачницей.
Давно, давно Саша не ловила себя на подобном малодушии. Со школьных, пожалуй, лет. И вот теперь эти мысли и то, что она покорно поехала к нему, означали, что она начинала терять самостоятельность и легкость, и Саша принялась придумывать, с какими следующими словами обратится к нему и что сделает.
Так, например, ей захотелось, придя в квартиру, остаться босиком, и она задумала, что непременно так и поступит. И действительно, сделав это, Саша и все остальное стала делать заметно увереннее и почувствовала себя так же почти естественно и легко, как и обыкновенно.
И вот она сидит теперь в его квартире, подперев одной рукой щеку, а другой играя с толстым старым котом, и ей хорошо и спокойно.
– Прости, я не спросил – ты, может быть, хочешь есть? – сказал он. – Яичницу с колбасой?
– О нет, я, знаешь ли, из общества сыроедов, – ответила Сашенька. – Если можно – вот эти листья салата.
– И все?
– Ну и еще сметана. Если есть.
Они быстро приготовили и так же быстро уничтожили все, что было из еды в квартире, и медленно потягивали "ложечку" кофе. По радио уже отговорили последние известия и поставили какую-то знакомую музыку.
– Слушай, а мы случайно не в Париже? – спросила Сашенька.
– А что…, – ответил он.
Саша раскраснелась, волосы, стянутые в конский хвост, растрепались и спадали на щеки, она поправляла их и сонным домашним взглядом посматривала на него.
– Ну, рассказывай, – сказала она, и бледные губы ее чуть дрогнули в незаконченной улыбке.
Он вспомнил, как рекомендовался герой одной пьесы и сказал:
– Совершенно отрицательный тип: не сидел, не выезжал, не имею, не владею, не был…
– Да, да, – закивала Саша, – не имею, не владею, не был.
Он по инерции продолжал:
– Не пью, люблю свою жену…
– Ты женат? – с заметной поспешностью спросила Саша.
– Да нет, – сказал он, с удовольствием отметив Сашино смущение. – Это у Евтушенко, в "Нежности", не помнишь разве: "Не пью, люблю свою жену (Свою, я это акцентирую). Я так…"
– Помню. Я помню. Просто сразу не сообразила, – прервала его Саша голосом, горловым от смущения.
– То-то же, – зачем-то сказал он.
– Ой, ну вы меня купили, сеньор, со своим Евтушенко, – сказала Саша, снова засмеявшись верхним неестественным смехом и вытирая слезы. – Прямо стыдно.
В этом смехе и словах ему почудилось что-то вульгарное и в то же время простодушно-привлекательное, и он сам невольно засмеялся.
– Ну а ты? – спросил он сквозь смех.
– Что я?
– У тебя-то что?
– Я тоже не пью, – вызывая новый приступ нервического уже смеха, сказала Саша. – Ой, ну хватит. А то живот заболит.
Прикрывая глаза рукой и вздрагивая от проходящего смеха, они скоро успокоились.
– А сыроедение?… – спросил он.
– А, – махнула рукой Саша. – Баловство. От нечего делать. Есть у меня знакомая семья – фанатики. Сагитировали, решила попробовать.
Говоря это, Саша принялась перебирать в бутылке гвоздики, с удовольствием после смеха погружаясь в безотчетно грустное состояние.
– Это со свидания? – спросил он.
Саша снова как будто согласно и задумчиво покачала головой. Потом старательно, как представляют образец ответа на иностранном языке, сказала:
– Цветы, сударь, я купила себе сама. На Кузнечном.
Теперь настала его очередь смутиться.
Однако все эти непопадания и вызванные ими смущенности и смех словно бы подтолкнули их друг к другу, и они оба это почувствовали. Саша занялась котом, который подпрыгивал к ней с пола и хищно-ласково разевал пасть.
– У-у, котяра, – напевала она, подсовывая ему палец и резко убирая руку. – Как его?
– Бася, – сказал он.
Глядя, как Саша по-мальчишески озорно играет с котом, повторяя его хищные гримасы, он подумал с нежностью: "Чистый Гаврош!" И снова ему захотелось спросить Сашу о чем-нибудь из прошлого, и он опять малодушно от этого отказался.