Книга Николая Крыщука состоит из двух разделов. Первый занимает повесть "Пойди туда – не знаю куда" – повесть о первой любви. Любовь, первый укол которой, страшно сказать, герои почувствовали в детстве, продолжается долгие годы. Здесь речь идет, скорее, о приключениях чувств, чем о злой роли обстоятельств. Во втором разделе собранны эссе и воспоминания. Эссе о Николае Пунине и Лидии Гинзбург, воспоминания о литературной жизни 70-х годов и первого десятилетия века нынешнего. Читатель познакомится с литературным бытом эпохи и ее персонажами: от Александра Володина, Сергея Довлатова, Виктора Конецкого до литературных функционеров издательства "Детская литература", ленинградского Союза писателей, журналов "Нева" и "Аврора", о возрождении и кончине в начале 90-х журнала "Ленинград", главным редактором которого был автор книги.
Содержание:
О сопряжении слов 1
Пойди туда – не знаю куда - Повесть о первой любви 2
Память так устроена… - Эссе. Воспоминания 32
"Да" и "нет" Николая Пунина 32
Лидия Гинзбург: в поисках жанра 41
"Я вам обещаю, вас помнить не буду" - Александр Володин: эпизоды по памяти 43
Стихи на папиросной бумаге 46
Теория точек - Литературное отступление из ненаписанных воспоминаний о Самуиле Лурье 51
Игра для взрослых - Из школьной жизни 60
Записки совслужащего 71
Николай Прохорович Крыщук
Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания
О сопряжении слов
Кажется, не бывало в России такого времени, на которое бы, "подводя итоги", отечественный писатель смотрел без грусти. Да и в других странах, кого сыщешь, не Шекспира же и не Кафку? Естественный взгляд творца, интеллектуально одаренного, тем паче пожившего не один десяток коварных лет. Таковы неизбывные условия существования художника, настигнутого изматывающим его душу миропорядком.
Сегодня, когда живешь в мире, в котором прежде всего поражает, зачем и почему люди ежечасно лгут – и не только люди публичные, – становится ясным, с какой стати искусство слова оттесняется в нем на обочину развлекательными программами, замещается "зрелищами", тем, что верно именуется "боями без правил". По этой причине заранее отдаешь предпочтение художнику, в таинственном сопряжении слов находящему больше смысла, чем в разгадывании кремлевских ребусов.
Валерий Брюсов наставлял поэтов: "И ты с беспечального детства / Ищи сочетания слов". Марина Цветаева рассердилась: почему это "слов", а не "смыслов"? Со свойственным ей лирическим нетерпением она – точь-в-точь как толстовский герой из "Войны и мира" – недослышала: за словом "сопрягать надо" не различила "запрягать". Брюсовскому "сочетанию слов" предшествует мысль о необходимости "запрягать" их как лошадей – для странствия по кругам рая и ада. Всякий настоящий художник, полагает Брюсов, подобно Данту, является на землю с обожженным "подземным пламенем" лицом. Что и побуждает его искать "сочетания слов": без них осмысление увиденного невозможно, "персональное" не становится "всеобщим".
Любое детство "беспечально", если иметь в виду неизбежные коллизии дальнейшей человеческой жизни. Ленинградское послевоенное детство поколения Николая Крыщука и его самого "беспечальным" никак не назовешь. Что только упрочивало способности к выработке собственных суждений. Речь заводит Николая Крыщука в такие, не предусмотренные обыденным житейским укладом закоулки, в какие никакая социология, никакой сыск хода не имеют – за неумением обращаться ко вторым, третьим и бесконечным смыслам художественных речений.
Есть у Николая Крыщука не включенный в настоящее издание "роман-фантасмагория". Первоначально он назывался "Ваша жизнь больше не прекрасна". И это, кажется, единственно достоверный сигнал, передаваемый современному человеку через атакованные вирусом прогресса подмигивающие дисплеи.
Вряд ли подлежит сомнению: проза Николая Крыщука – философская. Но без обязательного для этого жанра априорно заданного смысла и удушения читателя цитатами из малоизвестных философов.
В эссе о совершенно реальной и всем известной личности, Александре Володине, Крыщук заметил: "Биографы зря стараются", ибо существен лишь "внутренний человек". Чтобы внимание к нему не пресекалось, прозаику удается находить часто сразу запоминающиеся, строго пригнанные друг к другу слова, как, например, в книге об Александре Блоке: "Был в нем какой-то нравственный регистр, неповрежденное чувство правды".
"Правда" – она и есть предмет рефлексии писателя Николая Крыщука. Драма и счастье человеческого сознания, драма и счастье "внутреннего человека" состоят в том, что правда не универсальна. Универсально лишь то, чего мы не знаем. А то, что мы знаем – не универсально. Здесь точка отсчета и точка поисков современного художника, такого, каким мне представляется Николай Крыщук – в этой книге особенно, потому что в ней слиты его основные, произрастающие из единого корня, ветвящиеся от одного ствола жанры – прозаика, филолога, журналиста.
И не только в этой. Таковы вообще его "ненаблюдаемые сюжеты" при наблюдаемой психологической тонкости их трактовки. Например, предшествующий "Тетрадям Трушкина" роман "Кругами рая" на том и стоит, что внутренний мир персонажей, мотивы их поступков или, что еще сложнее, бездействия, даны со скрупулезной психологической достоверностью. Тема романа традиционная – драма "отцов и детей". Тем сильнее впечатляет оригинальность ее трактовки: вместо сведения счетов, персонажей тянет друг к другу "взаимное непонимание", фатально их связующее, обусловливающее жизнь.
В первый круг "рая" входит открывающая книгу повесть "Пойди туда – не знаю куда" – рефлексия об утраченной любви двух достойных друг друга существ. Их тихая драма заключается в том, что каждый из персонажей искал не то, что другой. У героев не получилось ничего, зато у автора получилось все: сказочное "неведомо что" нашел он. В этом радость, в этом художественный успех. Потому как художник призван творить именно "неведомо что", по-своему мерцающие для каждого читателя смыслы.
Пожалуй, в большинстве, а в скрытом виде и во всех, коллизиях, рассматриваемых петербургским прозаиком, найдешь неосязаемый промельк счастья. Влюбленность, его атрибут, у него – "нормальное состояние". Но состояние, переживаемое интимно, в повести выраженное через изящную внешнюю примету – "немого попугая", мелькнувшего в финальной сцене. В сотнях изложенных самыми разными авторами историй, если попугай и является, то непременно "говорящий". А вот у Крыщука "немой". Должен был что-то произнести внятное. Но нет, не произнес. Также и героиня – могла бы прийти, но – о, судьба! – не пришла… Да – судьба: "Из того, что она не пришла, сложилось счастье моей жизни". Дальнозоркий Николай Крыщук автор. Следовательно, понимающий, что в искусстве к чему. То же обречение на влюбленность автор "повести о первой любви" распознал в душевных устремлениях таких разных писателей, как Владимир Соловьев, Чехов и Александр Блок.
"Где найти меру неотменяемости общего и меру независимости личного?", задает устами Лидии Гинзбург вопрос Николай Крыщук. Вопрос этот – онтологический, тысячелетиями стоящий перед мыслящим тростником: в каком пункте "общее" становится "частным"? Неясно до сих пор даже то, не следует ли вопрос ставить в перевернутом виде: где кончаются "единичные сущности" и начинаются "универсалии"? Гармония, видимо, таится в этой безначальной области, обследуемой Николаем Крыщуком.
Имя Лидии Яковлевны Гинзбург помянуто здесь – как и в самой книге – не всуе. По благоприобретенной профессии ее автор – филолог, участник знаменитого Блоковского семинара Дмитрия Евгеньевича Максимова. Несколько раз издавалась его книга "Разговор о Блоке".