* * *
На углу Советской и Первомайской Орлов уловил человеческие голоса. Из неплотно прикрытых дверей полуподвального помещения на улицу просачивалась незлобивая, вялая брань.
"Не иначе - магазин оформляют… Интересно, кто такие?"
В помещении стоял полумрак. Сквозь неплотные ставни пробивались жидкие лучики света. Магазинчик был смешанным, промтоварно-продовольственным. Зубная паста, одеколон, ремешки для брюк. В продовольственном отделе - остатки ячменного кофе в голубых пачках, на которых изображен парус и волны; стеклянный бочонок из-под красной икры, объедки которой на дне бочонка, видимо, уже испортились, так как икра в темноте фосфоресцировала, светясь таинственным, неживым светом. Пахло махоркой от раздавленных на полу пачек.
Два нетрезвых мужика стояли за прилавком, держа друг друга за рукава телогреек и переругиваясь.
- Не дозволю хапать! Потому как - государственное! Отлипни, Генка… Для чего я тут сторожем приставлен?! Восемь лет караулил…
- За это тебе, дураку, почет и уважение… Отскочь, Миколка!
- Не дозволю, хоть убей!
- Убьют… И без моей помощи. Отскочь, говорю, моя повидла!
- А я говорю - государственная! Поставь банку, ворюга!
- Дурак ты, Миколка. Жалко мне тебя в лоб бить. Инвалида гражданской войны. Давай-ка лучше "тройняшки" разведем… Советскую власть помянем… - дернул затылком в сторону одеколона мужчина в кепочке по имени Генка.
И тут из тени к прилавку подступил Орлов:
- Не рано ли?
Мужики разняли объятия. Тот, который в кепочке, даже под прилавок нацелился сигануть. Сторож Миколка поскреб пальцем у себя под заячьей шапкой.
- Какое - рано… Поздно уже. Тута до нас не одне побывали. Это я ему из прынципа не позволяю хапать. А так оно, конешно… Немцы вот-вот придут. Не оставлять же им повидлу. Однако по справедливости требуется. Всем поровну. Жителям энтой улицы. Извиняюсь… Не знаю, как вас зовут-величают…
- Я говорю: не рано ли Советскую власть поминать собрались?
- Да это он к слову… Больше из озорства. Нанюхался дикалону и чумит…
Как ни странно, Миколка почему-то теперь защищал Генку, перед которым на прилавке мерцала блестящая жестяная банка повидла.
- Кто такие?
- Инвалиды… Лично я сторожем. А это - Мартышкин. Душевнобольной. Из больницы выпустили.
Парень в кепочке вылез из-под прилавка. Распрямился. Взял с полки пузырек с одеколоном. Отвинтил пробочку, раскрыл рот и стал выливать в него содержимое пузырька. Текло из узкого горлышка медленно. Мартышкин тяжело отдышался, запустил руку в бочонок со светящейся икрой, что-то слизал с пальца.
В глубине помещения магазина, где-то в подсобке, зазвонил телефон. Все трое насторожились. Орлов сосредоточенно щелкнул Мартышкина по козырьку кепочки:
- Вот, пожалуйста! И телефон работает. А некоторые уже Советскую власть отпевают. Язык откушу… - прошептал напоследок Орлов Генке, презрительно потянув его за козырек вниз.
- Лично я за Советскую власть… ногу потерял. Не знаю, как вас звать-величать… - отважился на разговор Миколка. Отважился и чуть за живот не схватился от страху: а что как перед ним немец переодетый?
- Хватит митинговать. Кто-нибудь в городе есть? Из полноценных людей?
Мартышкин от прилавка душисто рыгнул в сторону Орлова. Цветочным одеколоном. Нервно дернул себя за ухо, просипев:
- Одне адивоты в городе, гражданин начальник… Одне адивоты глупые. А кто поумней, тот смылся давно.
Раздвинув полы шинели, Орлов резким изящным движением перемахнул через прилавок. Открыл дверь в подсобку. Там на стене висел старинный, с блестящими чашечками звонков, телефонный аппарат. Орлов повертел рукоятку вызова. Затем со вниманием прижался ухом к трубке.
- Алло, девушка! Здравствуйте, миленькая! Рад вас слышать… Почему это - "треплюсь"? Совершенно трезвый. Просто отвык… соскучился. По телефонному голосу. Да еще такому приятному. Связь с Москвой имеется? Да, да, серьезно! Красный командир! Приказано - не соединять? Каким таким Воробьевым? Лейтенантом? А я, девушка, генерал. Генерал Орлов! Вот так, девушка. Сам Орлов будет говорить. - Орлов назвал номер абонента, переложил телефонную трубку из руки в руку, звонко, голосом некурящего, кашлянул для прочистки звука. - Как вы сказали? Повесить трубку? Позвоните сами? Хорошо.
Ждать пришлось долго. Минут десять. Орлов нашел в кладовке пучок макарон, продул, обтер, решил пожевать немного. Потом позвонила девушка. Пообещала Москву. И Москва - отозвалась!
- Здравия желаю! Орлов у аппарата! Из Энска я! А вот так! К Москве отхожу. Пусто в городе… То есть - никого! Алло, алло! Девушка, дайте договорить. Москва вырубилась? А можно я к вам приду? На станцию? Мне все положено. Я самый главный. Да, да. Генерал Орлов. Соедините меня с райкомом партии. Отключаетесь? Току нет? Девушка, не нужно со мной в прятки играть. Иначе мы поссоримся. А кто с Орловым не дружит, тот после - ой как тужит! Алло! Райком? Кто у аппарата? С кем имею честь? Орлов! Генерал! Кто, кто? Истопник Бархударов? И никого больше? Сейчас я прибуду. Необходимо побеседовать. У камелька…
Вернувшись из подсобки в торговый зал магазина, Орлов обнаружил сторожа Миколку плачущим. Старик сидел на ящике из-под махорки. Негнущаяся деревянная нога высовывалась из полосатой штанины, как белая кость. Миколка сжимал себе лицо пятерней. Плечи его вздрагивали… Мартышкина в помещении не было.
Орлов хотел пройти мимо инвалида. "Докатились, граждане… Парфюмерию едят. Пир во время чумы, понимаешь! А чума пока что стороной прошла, в обход. За дело нужно браться, рукава закатывать! А они тут слезами умываются…"
- Послушайте… Вот вы в гражданскую воевали. Если не сочиняете…
- Во-во-евал…
- А раскисли почему так? Бывалый солдат, стреляный. Кстати, на чьей стороне воевали-то?
- Сы-пер-ва на той… Потом - на энтой… Да я от радости. Сы-пасибо вам, товарищ генерал! За хорошие слова. Я уж думал, не услышу таких слов… Более. За Советскую власть…
Орлов поднял с пола заячий треух сторожа. Прикрыл им сиротливо торчащую лысину инвалида. Нет, что ни говори, а перед ним живая душа! Сейчас и такой дедок - находка. Народу в городе - кот наплакал. А мужиков небось и по пальцам пересчитать можно…
- Разве годится пьянствовать в такое время?
- Да тверезый я вовсе! Зря наговариваете…
- А плачете…
- А плачу, потому как больно! Больно, тошно! Не ускакать мне было отсель… На одной-то ноге.
И опять Орлов про себя улыбнулся: "Живая душенька… Теплая!"
- А вы - молодец! Государственную собственность защищаете. От проходимцев. И правильно. Пока в городе есть хоть один честный человек, власть будет принадлежать нам!
- Кому, если не секрет?
- А нам с вами. Русским людям.
Миколка недоверчиво поднял на Орлова заплаканные глаза. Жалко улыбнулся.
- А ежели немцы придут?
- А хоть папуасы! Земля-то под ними останется русская! Землю-то не переставишь с места на место. Тем более такую громадную, как наша.
- Это уж точно - не сдвинешь земельку!
- Скажите мне… Николай, как вас по батюшке?
- Николаич! - просиял Миколка от уважительного к себе обращения.
- Скажите… Мартышкин этот… Он что, действительно душевнобольной или прикидывается?
- Исключительно прикидывается! Для маскировки. Время пока что, сами понимаете, ни то ни се… Не устоялось. Вот он и чудит. А так вопче - натуральный уголовник. Зловредный. Навязался на мою шею…
- Каким же образом?
- Племянник он мне. Брательника чадо. Я ведь тоже Мартышкин. По пачпорту. И смотри-ка, паскуда! Веселый сделался… Приструнить его некому теперича. Я ему: "Генка, немцы не сегодня-завтра придут. Что делать намерен?" - "Буду, говорит, придурком работать! При любой погоде такая специальность нарасхват!"
- А вы, Николай Николаевич, кем вы собираетесь при немцах жить? Тоже придурком?
Миколка, опираясь на клюшку, с трудом поднялся. Фанерный ящик под ним жалобно заскулил. Бесстрашно и в то же время тактично, без истерического пыла, ухватился Миколка правой рукой за шинель Орлова. Приподнялся на единственной ноге. Приблизил горячие глаза к лицу незнакомца. Выдохнул:
- Человеком жить собираюсь… Меня запугать невозможно. Я смерть вот, как тебя, видел. Носом к носу. Как совесть прикажет, так и буду жить… Нету надо мной командиров, окромя земли родной. По прынципу буду жить! А не по ветру…
И тогда Орлов тихонько, боясь оскорбить пожилого человека излишним к нему вниманием, прижал его к себе. На одно мгновение. А затем развернулся четко, по-военному и вышел на улицу.
Несколько дней улицы городка не подметались. Постепенно скапливался мусор в складках канав и других неровностях. Но упал снег и аккуратно замаскировал изъяны. С ночи слегка подморозило. И вот теперь, когда Орлов выбрался из полуподвала-магазинчика, снег все еще продолжал идти, хотя и не зимний, а как бы случайный, ненастоящий. И если на его поверхности неожиданно появлялось живое существо - черный озябший кот или деловая проголодавшаяся дворняга, а то и упавший камнем с дерева воробей, - любое их движение на снегу моментально фиксировалось взглядом.
И вдруг на Орлова из проулка вышел молодой, здоровый человек. Не сгорбленный дедушка или мальчик верхом на палочке - нет. Возник плечистый, короткошеий малый в стеганке и сером солдатском треухе с упавшим на глаза цигейковым козырьком. На ногах у неизвестного имелись добротные, окиданные грязью русские… нет, вот именно - нерусские сапоги.
Человек этот хотел обогнуть высокую фигуру Орлова, миновать его, как статую, не задерживаясь и не разговаривая с ним. Верткий Орлов качнулся влево, подставив на ход незнакомца твердое плечо.