Еще в некотором отдалении, с причала, "Вастервик" даже в темноте выглядел потрепанным и неухоженным. Теперь же, вблизи, его дряхлость и следы годами копившегося небрежения особенно бросались в глаза. Облупившаяся краска обнажала огромные пятна ржавчины, покрывающей надстройки, двери, переборки. Кое-где пожухлыми струпьями свисали последние клочки краски. В свете одинокого фонаря над трапом они увидели у себя под ногами слой жирной пыли, а неподалеку – ряд ящиков без крышек, переполненных отбросами. Чуть впереди валялся изъеденный ржавчиной покоробленный вентилятор, выломанный из корпуса. Вероятно, не подлежащий ремонту, он тем не менее был бессмысленно, но крепко принайтовлен к палубе.
Дан повел носом и шумно потянул воздух.
– Ага, – подтвердил фотограф, – я тоже чую. Вонь удобрений тягуче поднималась откуда-то из нутра судна.
– Попробуем сюда, – Дан потянул металлическую дверь прямо перед собой и пошел по узкому проходу.
Через несколько ярдов <Ярд – около 91 сантиметра.> проход раздваивался. Направо шел ряд кают – очевидно, командного состава. Дан повернул налево, направляясь к приоткрытой двери, откуда лился свет. За дверью оказался камбуз.
За столом в промасленном комбинезоне сидел Стабби Гэйтс, увлеченный иллюстрированным журналом с пикантными картинками.
– Привет, дружище! Ты кто такой? – встретил он Дана вопросом.
– Я из "Ванкувер пост", – представился репортер. – Ищу человека по имени Анри Дюваль.
Моряк расплылся в улыбке, обнажив покрытые темным налетом зубы.
– Анри недавно здесь крутился, но вроде пошел спать.
– Как, по-вашему, ничего, если мы его разбудим? – поинтересовался Дан. – Или нам лучше повидать капитана?
Гэйтс покачал головой:
– Шкипера лучше не трогать. Он не любит, когда его будят на стоянке. А вот Анри мы сей момент вытащим из койки. – Он взглянул на Де Вира. – А это кто?
– Он будет делать снимки.
Моряк поднялся из-за стола, запихивая журнал в карман комбинезона.
– Ладно, джентльмены. Пошли со мной. Они спустились по двум трапам и прошли к носовой части судна. В полутемном коридоре, едва освещенном одинокой маломощной лампой, Стабби Гэйтс громыхнул кулаком в дверь и, повернув ключ, распахнул ее. Пошарив рукой по переборке внутри каюты, включил свет.
– Подъем, Анри! – скомандовал он. – К тебе пара джентльменов.
Отступив от двери, Гэйтс кивком головы пригласил Дана войти.
Шагнув к дверному проему, Дан увидел заспанную фигурку, пытавшуюся сесть на узкой металлической койке. Он оглядел каюту.
"Боже милостивый, – мелькнуло у него в голове, – неужели человек может здесь жить!"
Каюта представляла собой металлическую коробку не более шести квадратных футов. Когда-то давным-давно переборки были выкрашены унылой охрой, но краска сошла, уступив место ржавчине. И ржавчина, и остатки краски были покрыты сплошной пленкой влаги, гладь которой кое-где нарушалась более тяжелыми каплями, собиравшимися в стекавшие вниз струйки. Большую часть внутреннего пространства занимала тянувшаяся вдоль одной из переборок металлическая койка. Над ней находилась полочка около фута длиной и дюймов <Дюйм – около 2,5 сантиметра.> шесть шириной. Под койкой стояло железное ведро. И все.
Иллюминатора в каюте не было, только в верхней части одной из переборок виднелось что-то похожее на вентиляционное отверстие.
Воздух в каюте был тяжелым, спертым.
Анри Дюваль потер кулаками глаза и уставился на посетителей. Дан Орлифф про себя удивился, как молодо выглядел этот заяц. У него правильные черты круглого лица и глубоко посаженные темные глаза. На Дювале была майка под расстегнутой фланелевой рубахой и грубые брезентовые штаны. Под одеждой угадывались сильные мускулы.
– Добрый вечер, месье Дюваль, – обратился к нему по-французски Дан. – Извините за беспокойство. Мы из газеты. Нам кажется, что ваша история заинтересует читателей.
Дюваль медленно покачал головой.
– С французским у вас ничего не выйдет, – вмешался Стабби Гэйтс. – Анри не понимает ни слова. Сдается, у него все языки в голове перемешались еще с пеленок. Лучше попробуйте на английском, только помедленнее.
– Хорошо, – согласился Дан и, повернувшись вновь к Анри, повторил по-английски, тщательно выговаривая слова:
– Я из "Ванкувер пост". Из газеты. Хотим, чтобы вы рассказали о себе. Понимаете?
Наступила пауза. Дан сделал новую попытку.
– Я бы хотел побеседовать с вами. Потом напишу о вас в газете.
– Почему написать? – В этой первой произнесенной Дювалем фразе прозвучали неуверенность и подозрение.
Дан терпеливо объяснил:
– Возможно, я смогу вам помочь. Вы ведь хотите сойти с судна на берег?
– Вы помочь мне уйти с корабль? Взять работу? Жить на Канада? – коверкая слова, но с откровенной надеждой выговорил Анри.
– Нет, этого я не могу, – покачал головой Дан. – Но то, что я напишу, прочитает множество людей. Кто-нибудь из них, возможно, возьмется вам помочь.
Стабби Гэйтс внушительно добавил:
– А что тебе терять, Анри? Вреда от этого не будет, а может, и к лучшему обернется.
Анри Дюваль погрузился в раздумье.
Внимательно приглядываясь к нему. Дан пришел к выводу, что вне зависимости от прошлого молодого человека в нем, несомненно, чувствовалось природное внутреннее достоинство.
Дюваль наконец кивнул головой в знак согласия:
– О'кей, – просто сказал он.
– Вот что я тебе скажу, Анри, – вступил Стабби Гэйтс. – Ступай-ка умойся, а мы пока с ребятами поднимемся и подождем тебя в камбузе.
Молодой человек вновь согласно кивнул и молча спустил ноги с койки.
Сделав несколько шагов по коридору, Де Вир с нескрываемым сочувствием пробормотал:
– Вот бедняжка, это ж надо…
– Он у вас что, всегда под замком? – спросил Дан.
– Только по ночам, пока мы в порту, – ответил Стабби Гэйтс. – Приказ капитана.
– Что так?
– А чтобы не улизнул на берег. Капитан за него отвечает, понял? – Моряк приостановился на верхней ступеньке трапа. – Здесь-то еще ничего. В Штатах было похуже. Когда стояли во Фриско <Так сокращенно называют город Сан-Франциско.>, его наручниками к койке приковали.
Они вошли в камбуз.
– Как насчет чайку по глоточку? – гостеприимно предложил Стабби Гэйтс.
– Спасибо, с удовольствием, – сказал Дан. Моряк достал три кружки и пошел к эмалированному чайнику, стоявшему на конфорке. Налил из него крепчайшей темно-бурой жидкости, в которую, по всей видимости, уже было добавлено молоко. Расставляя чашки на столе, Гэйтс жестом пригласил газетчиков садиться.
– На таком судне, как я понимаю, можно встретить множество самых разных людей? – спросил Дан.
– И не говори, дружище, – улыбнулся моряк. – Всех видов, цветов и размеров. А также со странностями, понял? Гэйтс многозначительно подмигнул собеседникам.
– А что вы думаете об Анри Дювале? – поинтересовался Дан.
Прежде чем ответить, Стабби Гэйтс сделал большой глоток из своей кружки.
– Приличный парнишка. У нас тут почти все его любят. Не отказывается повкалывать, когда просят. Хотя зайцы и не обязаны. Морской закон, – информировал он их с видом знатока.
– Вы уже были в команде, когда он пробрался на судно? – задал новый вопрос Дан.
– А то! Мы обнаружили его через два дня, как ушли из Бейрута. Тощий, что твоя палка, вот какой он был. Сдается, поголодал, пока не прыгнул на борт.
Де Вир прихлебнул из кружки и поспешно отставил ее в сторону.
– Жуть, а? – радостно спросил гостеприимный хозяин. – Мы этой штукой загрузились в Чили. Пролазит повсюду, куда хочешь: в рот, в нос, в глаза, даже вот в чай!
– Ну, спасибо, – заметил фотограф. – Теперь хоть смогу сказать в больнице, от чего помираю.
Спустя минут десять в камбузе появился Анри Дюваль. Он успел умыться, побриться и причесать волосы. Поверх рубашки надел синюю матросскую фуфайку. Вся одежда на нем была поношенной, но чистой и опрятной. Прореха в штанине, заметил Дан, аккуратно залатана.
– Давай садись, Анри, – пригласил Стабби Гэйтс. Он налил еще одну кружку чая и поставил перед зайцем, который поблагодарил его застенчивой улыбкой. Он впервые улыбнулся в присутствии газетчиков, и улыбка сразу осветила все его лицо, придав ему еще большее сходство с мальчишкой.
Дан начал с простых вопросов:
– Сколько вам лет?
После едва заметной паузы Дюваль ответил:
– Я двадцать три.
– Где родились?
– На корабль.
– Как называется судно?
– Я не знать.
– Откуда же вы тогда знаете, что родились на судне? Вновь пауза. Потом:
– Мне не понимать.
Дан терпеливо повторил вопрос. На этот раз Дюваль кивнул в знак того, что понял. Он сказал:
– Мой мать говорить мне.
– Кто ваша мать по национальности?
– Она французский.
– И где она сейчас?
– Она умереть.
– Когда она умерла?
– Давно очень тому назад. Аддис-Абеба.
– Кто ваш отец?
– Я его не знать.
– Разве ваша мать не рассказывала о нем?
– Он английский. Моряк. Я никогда не видеть.
– И никогда не знали его имени? Дюваль молча покачал головой.
– У вас есть братья, сестры?
– Нет брат, нет сестра.
– Когда умерла ваша мать?
– Извинять. Мне не знать.
Перефразируя вопрос, Дан поинтересовался:
– А вы помните, сколько вам было лет, когда умерла ваша матушка?
– Я шесть лет.
– И кто заботился о вас после ее смерти?
– Я заботиться сам.
– Когда-нибудь учились в школе?
– Нет школа.