- Вот уже скоро вы уезжаете в Англию, - начала она. - Пора бы взяться за приготовления.
- Какие приготовления? - брюзжала миссис Парриш. - Здесь все выброшу, там все куплю.
- О, - только и сказала Бабушка, вздохнув, и начала подходить с другой стороны. - Вот приходит Ама. Она артистически делает стеганые одеяла. Почему бы вам не поучиться?
- Да, почему бы и мне не поучиться? - повторила безучастно миссис Парриш и пошла бубновой десяткой.
- И я бы поучилась, и вам бы помогла. И мы сделали бы несколько одеял.
- Зачем? - вдруг поняла миссис Парриш. - Кому нужны одеяла? Мне не нужны.
- В Англии у вас есть родные, тетки, кузины. Вы видели, какой счастливой вы сегодня сделали Лиду, да и всю семью. И там ваши родные обрадуются, получив одеяла. И всем будет приятно.
Миссис Парриш на минутку задумалась, размахивая, как веером, трефовым королем:
- Одеяла? Мои родные в Англии все богаты. У них есть одеяла.
- Ну, сделаем для вас только. Как будете укрываться им всякий вечер, вспомните нас, как мы жили дружно здесь.
На этот раз миссис Парриш согласилась, и решено было начать одеяла завтра же.
Потом, когда все уже спали, Бабушка ожидала возвращения Лиды. Она все молилась о Лидином счастье. Конечно, пройдут еще годы до свадьбы, но выбор был сделан, Лидина судьба решилась.
Лида вернулась в два часа утра. Она сияла в полутемной комнате, как утренняя звезда на синем небосклоне.
- О, Бабушка! Все было чудно!
- Сначала сними платье и туфли. Сложи аккуратно, не мни. Потом расскажешь.
- Бабушка, - шептала Лида, раздевшись, - я его очень люблю. Хотите, расскажу, как я его люблю?
- Не надо, не рассказывай. Я и так вижу. И помни, Лида, поменьше говори о любви. Слово унижает чувство.
- Он уезжает, и мы расстаемся. Через неделю. И мы не увидимся скоро. Год, два, три, а может быть, даже четыре. Бабушка, вы слышите это? Четыре!
- И хорошо. С любовью всегда лучше не спешить.
- Мы будем писать друг другу. Часто, Бабушка, часто!
И она заплакала. И у Бабушки в глазах появились вдруг слезы.
- Мы будем писать часто, - говорила Лида и плакала.
Горячие слезы брызнули, сверкая, из ее сияющих глаз; но тихие и медленные они катились из бесцветных глаз Бабушки.
- Он уезжает через неделю! - воскликнула Лида, и ее голова упала на Бабушкину подушку.
- Через неделю? Так ты его увидишь еще, по крайней мере, семь раз. Погоди плакать. Ложись и спи. Завтра вставай красавицей.
Особенной чертой Лидиной любви было то, что она с самого начала не имела никаких сомнений в прочности этого чувства. Ни на минуту она не сомневалась ни в себе, ни в Джиме. Для ее любви могли существовать, она думала, только внешние препятствия: пространство, время, деньги. Что, расставшись, они могут измениться, - такая мысль не приходила ей в голову.
Бабушка не утерпела:
- А какая у него семья? Как они тебя приняли?
- О, Бабушка, я забыла сказать! Они все - чудные! Когда я вошла, его мама сказала: "А вот и симпатия нашего Джима", а его папа сказал: "Рад вас видеть. Делайтесь королевой вечера!" И все мне улыбались. Папа, Джим и его старшин брат танцевали со мной. Были и другие, много гостей. Я им пела, и всем понравилось. Знаете, Бабушка, я вспоминаю этот вечер, и я ужасно счастлива!
- Теперь спи. Если не сразу заснешь, то повторяй молитвы. Благодари Бога, Лида. Ты видела счастье в жизни.
23
На другой день Ама, чьи мысли были все грешнее и все хуже, пришла работать для миссис Парриш. Она сидела на полу, на циновке, и, углубленная в свои мысли и работу, против обыкновения не разговаривала, а как-то зло молчала. Иголка, нитки, ножницы, наперсток - все металось и сверкало в ее руках. Лицо ее было склонено над работой.
Бабушка сидела около, подготавливая работу для себя и для миссис Парриш. На ее вопросы Ама отвечала кратко. Во время завтрака она отказалась от пищи.
- Ты сердита сегодня, Ама?
- Что ж, когда я сержусь, я работаю лучше.
- Но что с тобой?
- Я огорчаюсь. - Она ниже наклонила голову и стала шить с такой быстротой, что ее игла сломалась надвое.
- Постой, Ама, - уговаривала Бабушка, - отдохни немного. Поешь. Отложи работу. Посиди спокойно.
- Я не могу сидеть спокойно. Я огорчаюсь.
- О чем ты так волнуешься?'
- Об одной монашке. О той самой, которую я больше всех не люблю.
- Но это нехорошо. Как это так - вдруг не любить сестру монашку.
- А вот и не люблю. Эта сестра Агата как увидит меня, то и начинает размышлять вслух - христианка я или нет. Она посмотрит на меня кротко и скажет обязательно что-нибудь неприятное, и чем неприятнее, тем лучше у ней голос: "Сестра Таисия, - она скажет, - помнишь ли ты, что имеешь бессмертную душу? Старайся ее спасти". Потом вздохнет глубоко и скажет: "Работай с миром! Я помолюсь о тебе!" - "Что ж, - я как-то ответила ей, - давай вместе читать "Отче наш" наперегонки. Я прочитаю три раза, пока ты успеешь прочитать один раз". А она закачала головой: "Вот, вот… Это я и имею в виду".
Ама стала сердито почесывать в голове тупым концом иголки. Потом спохватилась:
- Я не должна этого делать. "Оставь голову в покое. Забудь, что у тебя есть голова", - сказала бы сестра Агата.
Ама вздохнула и продолжала рассказ о своем огорчении.
- Вот что случилось. Сестра Агата была послана в деревню, в миссию, с поручением. И вот она исчезла - и туда не пришла, и сюда не вернулась. Ходят слухи, что она и еще другие католики захвачены хунхузами в плен. Может, их мучили, может, уже убили. Мать игуменья распорядилась: для всех нас добавочные молитвы о спасении сестры Агаты и о ее благополучном возвращении в монастырь.
- А тебе не хочется об этом молиться, - пыталась угадать "грешные мысли" Бабушка,
- Мне не хочется об этом молиться? - воскликнула Ама. Она даже подскочила на циновке. В ее взгляде появилось даже презрение к подобной недогадливости: - Я молюсь вдвое больше, чем приказано, я постничаю: да вернется сестра Агата! Разве я ела завтрак? А ведь были китайские пельмени. Я ем теперь раз в день, Мои колени болят от молитвы. "Иисус, - я прошу, - да вернется сестра Агата. Верни ее невредимой. Пусть ни один волос не упадет с ее головы. Пусть вернется в прекрасном здоровье!" Я и сейчас молюсь. Шью и молюсь. Видели - сломала иголку.
- Но чем же ты огорчаешься, если так молишься?
- Чем? Если ее убьют, она - мученица и святая. Для нее не будет чистилища. Сейчас же на небо! И она там станет рассказывать обо мне. Хуже еще, - Ама даже закачалась от огорчения, - как только она станет святой, я должна молиться ей, игуменья прикажет. Я буду стоять на коленях и молить: ''О, святая сестра Агата"… А она будет поучать меня сверху: "Сестра Таисия, не так молишься! Ну как тебя взять на небо!"
Она стала мрачно и быстро шить. Но, начав говорить, не могла остановиться.
- Всю мою жизнь, - зашептала она горьким шепотом, - всю мою жизнь я мечтала попасть туда прежде сестры Агаты. Пусть бы она жила сто лет. Я бы встретила ее у Небесных Ворот: "Это ты, сестра Агата? Долго же ты зарабатывала вход в Небесное Жилище! Что ты такое сделала? Тайный грех?"
Бабушка уже и не знала, как на это ответить.
- Ама, Ама! - сказала миссис Парриш, появляясь в дверях. - Как твои мысли? Лучше?
- Хуже, - мрачно ответила Ама. - Недавно я спросила одну сестру китаянку, которая мне очень нравится: "Что мне делать, если у меня грешные мысли?" Она ответила: "Молчи, и никто не будет знать. Тут тебя будут любить, и там (Ама показала иглою на потолок) у тебя нет свидетелей".
- А почему, Ама, ты просто не выйдешь замуж? - спросила миссис Парриш. - Ты говорила, что игуменья тебе советовала это же самое.
- А за кого я выйду? За язычника? - Нельзя. За протестанта? - Нельзя. За белого? - Не возьмет. А как вы думаете, сколько в Китае молодых китайцев, холостых и католиков? Я еще не встретила ни одного. Если он хороший католик, то он - монах. Значит, не жених. Но я тем утешаюсь: редко замужние женщины делались святыми. Девство ценится очень. Были святые, о которых только известно: молчали и не вышли замуж. Но молчать мне труднее, чем не выходить замуж.
- Кто выходит замуж? - спросила Лида, входя. - Ама, это вы выходите замуж? Вы очень любите своего жениха?
- Шт… Шт… - зашипела Ама в страхе и даже отшатнулась, как будто бы ад с его дымом и пламенем раскрылся у ее ног. - Мне запрещено думать о любви. Мне сказано: попробуй начать думать о любви - и ты уже не сможешь остановиться.
- Довольно, - сказала Бабушка. - Мы достаточно наговорились на сегодня.
- Из-за Амы у нас у всех появились дурные мысли, - смеялась миссис Парриш.
24
- Миссис, - обратился Кан к Бабушке, - у калитки стоят три черные дамы. Они спрашивают, можно ли им войти.
Бабушка быстро поднялась со стула:
- Таня, это, наверное, игуменья приехала. Скорее постели белую скатерть. Кан, вскипяти чайник. Дима, уведи собаку из дома. Лида, не ходи в халате, оденься. Петя, ты - старший в семье. Пойдем со мной встречать игуменью. - И торопливо, но с достоинством она направилась приветствовать прибывших.
Три черных фигуры стояли в рамке раскрытой калитки. Впереди - игуменья, несколько позади - две монахини