За счет трех японских джентльменов в доме было установлено радио. Оно внесло поток звуков. Domei-dispatch ежедневно заявлял о блестящих японских победах. Гремела странная музыка и какое-то нечеловеческое гортанное пение хором. Кто пел и по какому поводу? Была ли это радость победы или похоронное пение? Как оно было загадочно и странно для европейского уха! Гремели речи от новых японских правительственных органов; голоса негодования и воззвание о помощи - "ко всем!" - от раненого Китая. Слышно было Гитлера, глас сверхчеловека из Берлина, и восхитительная музыка из Сгаnd Орега и Lа Sсаlа. И все это говорило о том, что нет единения в человечестве, что различны интересы классов и наций, что больше и больше дробилась прежними веками выкованная христианская и нехристианская мораль и что нет выхода, нет никому оправдания и всем грозит гибель.
И пока наслаждались японцы своим новым радио, ужасалась Бабушка: без радио она не знала, как страшен стал внешний мир.
С ревом радио в доме, с шумом аэропланов, почему-то тренировавших своих пилотов над самым городом, миссис Парриш легко теряла душевное равновесие - и сама подымала не меньший шум. Теперь Бабушка с утра до вечера находилась в комнате миссис Парриш. Бабушка "придумала хитрость. Она играла с миссис Парриш в карты. Когда выигрывала Бабушка, она получала чашечку кофе. Когда выигрывала миссис Парриш, она получала немножко виски. И то и другое было заперто в шкафу миссис Парриш, и только у Бабушки были ключи. В обоих случаях Бабушка старалась растянуть приготовления: то кофе медленно варился на спиртовке, то надо было сначала причесать миссис Парриш и вымыть стаканчик, а потом уже наливать виски. Если миссис Парриш отказывалась причесываться или умываться, Бабушка уговаривала ее, как ребенка. Она имела опыт, воспитав два поколения послушных и милых детей. Вечерком они немножко гуляли около дома. Лима и Собака, шагая за ними, оберегали их безопасность. Уложим миссис Парриш в постель, Бабушка придумала начать ей рассказывать о своей жизни с самого начала. Это была долгая жизнь. Была ли Бабушка хорошим рассказчиком, была ли жизнь ее так занимательна, только миссис Парриш глубоко заинтересовалась с самою первою вечера. Чем дальше развивалась история Бабушкиной жизни, тем глубже был интерес миссис Парриш. Бабушка же повествовала только о фактах, не добавляя ни выводов, ни поучений. История шла, начинаясь в прекрасном доме обширного имения, под безоблачным родным небом, затем перемещалась в столицу, путешествовала по заграницам и, вдруг оставшись без крова, ютилась в тюрьме, в товарном вагоне, в китайской фанзе. Долог, долог был путь от имения "Услада" до пансиона № 11! Иногда, слушая рассказ, миссис Парриш внезапно засыпала. Проснувшись, она повторяла последнее слово, сказанное Бабушкой, испрашивала: "Что дальше?"
Если Бабушки уже не было в комнате, она выбегала в коридор и, свесившись с лестницы, кричала:
- Хо-хо! Бабушка! А когда он сказал: "Готовьтесь!" - что дальше?
И мягкий голос Бабушки отвечал откуда-то снизу:
- Когда он сказал: "Готовьтесь!" - я начала молиться. Но в волнении я забывала слова и только повторяла "Отче наш, Отче наш".
И Бабушка появлялась на лестнице. Медленно всходя по ступеням, она продолжала рассказ.
То были тяжелые дни для миссис Парриш. Доктор Айзик оставил город на целый месяц. Он уехал в район разрушения бесплатно лечить китайцев. Бабушка одна присматривала за миссис Парриш.
- Что вы тут шьете по целым дням? - спросила как-то миссис Парриш.
- Я починяю ваше белье, миссис Парриш.
- С какой стати! Для этого есть амы. [Ама - прислужница.] Я позвоню в католический монастырь, и они нам пошлют аму. Бросьте эту работу!
Ама пришла на следующее утро. Это была приземистая женщина крестьянского типа. Лицо ее носило выражение настороженности и критического отношения к жизни. Шила она прекрасно. Бабушка хотела использовать немножко для себя опыт Амы. Обе они шили, сидя на площадке лестницы, напротив комнаты миссис Парриш. Дверь в эту комнату была открыта, и Бабушка держала, таким образом, свою пациентку под неослабным наблюдением. Работая, она вела разговор с Амой.
- Скажите, Ама, вы довольны тем, что вы - христианка?
Ама бросила исподлобья быстрый взгляд на Бабушку.
- Нет, я недовольна.
Это был неожиданный ответ.
- Почему?
Ама помолчала немного.
- Что бы мне ни понравилось, чего бы мне ни захотелось - все это грех. А Бог наказывает за грех. И он все видит. Невозможно спрятаться. Мне это не нравится.
- Но вы молитесь?
- Мне нельзя не молиться. Иначе не будут держать в монастыре.
- Но вы, значит, не любите молиться.
- Я не люблю молиться? Наоборот, я очень люблю молиться. На это время не дают работы. Очень спокойно и хорошо.
- Кому вы молитесь?
- Я молюсь Божьей Матери.
- Не Иисусу Христу?
- Редко. Есть вещи, которые не скажешь мужчине.
И это было неожиданно. Бабушка прекратила вопросы, и некоторое время она работала молча. Миссис Парриш появилась на пороге:
- Скажите, Ама, вы уже монахиня?
- Нет. Мать игуменья говорит, что я не 'гожусь. У меня грешные мысли. "Ты лучше выходи замуж, - так она мне говорит, - может, твои дети будут хорошими католиками". И еще она находит, что я говорю много: "У разговорчивой женщины меньше шансов сделаться святой".
- Если так, то почему же вы живете в монастыре?
- Мне нравится. Спокойно. Поработаешь и помолишься. Опять поработаешь и помолишься. И это все.
- Но молиться можно везде.
- Как-то лучше выходит в большой компании. Монахини - славный народ. Хорошая компания.
- А как случилось, что вы пришли в монастырь?
- Я не шла, меня монахини на руках несли. Мои родители продали меня за два доллара. Я была еще очень маленькая, больше двух долларов и не стоила. Был голод. Почтенным родителям надо было купить буйвола, чтобы пахать землю. Они продали меня и моих сестер.
- И у вас нет в сердце обиды?
- Я очень счастлива, что родителям от меня была польза. Они ведь купили быка.
- А вас купили монахини?
- Нет, это не так было. Очень плохие люди скупали девочек. Монахини тогда сказали: "Лучше мы купим". Дали дороже и купили.
- Бабушка, - звала миссис Парриш, - идите! Пора играть в карты!
- Извините меня на сегодня, - просила Бабушка, - мне нужно закончить платье для Лиды.
- Но я хочу играть в карты!
- Я позову дочь Таню. Она поиграет с вами.
- А она хорошо играет?
- Нет, я думаю, плохо. Без практики.
- Ну, тогда я согласна. Дайте сюда ключи от шкафа. Я буду получать награду.
- Вспомните уговор, миссис Парриш. Ключи всегда у меня. Когда вы выиграете, кликните меня. Я приду и выдам награду.
За два часа Бабушка выдавала награду пять раз. Пришлось посадить Мать за работу над Лидиным платьем, а Бабушка пошла играть в карты. Миссис Парриш не сразу согласилась. Ей нравился новый партнер.
Теперь Ама говорила уже Матери:
- Да, у меня грешные мысли. Но что тут делать! Хороший тон в монастыре - это молиться о других. А этих других очень много. Некогда думать о себе. И вот получается 'так: другие живут в свое удовольствие, а как только Бог захочет их наказать, тут я должна молиться, чтоб Он их простил. И так иногда зло берет на этих других. Вот и теперь я в душе говорю Богу: "Ты видишь, что делают японцы? Смотри, хорошо смотри. Не забудь ничего из того, что Ты видишь. Начнешь наказывать - хорошо их накажи". Пока что не вижу, чтоб Он начал наказывать. Вы знаете, у Него к грешникам много терпенья. А вот к тем, кто уже христиане, терпенья меньше.
- Да, Ама, вы странно рассуждаете о Боге.
- Я уже сказала, что у меня грешные мысли. В монастыре всем это давно известно. Мать игуменья даже хотела наложить на меня обет молчания. А потом махнула рукой. Слов не будет, мысли останутся. К тому же я хожу шить. А как шить без разговора?
- Кто научил тебя так хорошо шить? - спросила Мать, чтобы переменить тему.
- Монашки научили. И говорить по-английски научили. Немножко писать и читать то, что я написала. Я еще умею вязать. Когда сравниваю себя с другими, вижу, что я - образованная девушка.
- А книги вы не читаете?
- Пробовали меня учить, но это подымает мои грешные мысли. В монастыре читают только книги о святых. Мне очень нравится. Но когда я потом рассказываю, что я поняла, монахини сердятся и разбегаются от меня. Мать игуменья раз даже топала на меня: "Не прикасайся к книгам. У тебя грешные мысли". Мне даже запретили задавать вопросы, если я не понимаю того, что нам читают вслух. А много интересного!
- И вы сожалеете, что вам не дают читать?
- Нет, не очень. Больше читаешь, больше знаешь. Меньше знаешь - легче. Согрешишь и не знаешь, что грех. Не надо каяться. Удобно.
И голоса замолкли надолго.
"Что это Тани не слышно? - думала Бабушка. - Где она?"
Она вышла из комнаты миссис Парриш. Мать стояла в какой-то странной неподвижности у окна и сосредоточенно смотрела на что-то находящееся внизу.
Бабушка подошла к ней, но Мать не слыхала ее шагов. Она все стояла и смотрела в окно, выходившее в чужой, соседний сад. Этот сад был полон прекрасных цветов. Как неподвижное розовое облако, склонялась над домом мимоза. В ее тени молодая женщина полулежала на кресле. У ее ног, на траве, сидел господин и обмахивал ее для прохлады круглым прозрачным веером. Неподалеку стоял маленький изящный столик с чайным прибором. Китаец-слуга, весь в белом, разливал чай. От всего этого веяло счастьем.
- Посмотрите! - сказала Мать, задыхаясь от " слез. - Почему мне не дано этого? Как хороша жизнь, если видеть ее оттуда!