Я спросил:
- Тебе очень хочется, чтобы я обирал?
- Глупый. - Она засмеялась. - Хотела бы я видеть дяденьку, который даст тебе себя обобрать. Знаешь, что я заметила? Мучаются вопросом, хорошо это или плохо - иметь деньги, как раз те, кто зарабатывать их не умеет.
Так она меня поощряла.
* * *
Сначала я узнал, что Старохатов продал машину, потому что не мог ее водить; подробностей не было. Потом, я узнал про его болезнь: у него болели руки. Его видели. Старохатов был плох. Похудевший и как-то разом согнувшийся - старик, - он брел по улице, как бродят по ней бездеятельные и больные старики. Работы не было. Творческая жилка давно иссякла.
- Да-а. Если нет здоровья, машина не нужна, - поддакнул я собеседнику.
Это был молодой кинематографист. Бойкий. Способный. Даже талантливый. Он-то и купил у Старохатова машину. Он-то мне и рассказывал.
- Бедняга Старохатов бродит по улицам…
- Бедняга, - согласился я.
- Здоровье - это главное, - продолжал молодой кинематографист. - Потеряешь - не найдешь.
И он со вкусом стал рассказывать, как ежедневно гоняет мяч во дворе дома с мальчишками, нимало не стесняясь жильцов, поглядывающих из окон. Потом он уехал. Бойкий. Способный. Даже талантливый.
Я смотрел вслед бывшей машине Павла Леонидовича.
А Вера не сумела работать в школе. Заскучала. Она ушла в какую-то организацию и там (так мне сказали) уже насмерть воевала с большим начальником.
* * *
В пять я шел в детский сад. Приводил Машу. Кормил ее. Она рассказывала свои детсадовские новости - тоже жизнь и тоже страсти. Я посмеивался. Я готовил ужин к приходу жены. Аня приходила. Всегда оживленная. Всегда радостная. На секретарской работе ее ценили все больше.
- Не знаю, в чем дело, - скромничала она, - меня вдруг стали хвалить. Говорят про меня: деловая, энергичная. И даже, - она смеялась, - умная! Ты это можешь себе представить - умная!
- Я это давно знаю.
- Конечно, секретарша - это звучит плохо. Но ведь все зависит от человека, милый. Все зависит от того, как человек работает. А я буду работать хорошо.
И верно. Аня работала хорошо - она так быстро вошла во всю эту круговерть. Казалось, что ее прежние смешные и энергичные начинания вместились теперь в одно, совсем не смешное: она узнавала, запоминала, выясняла, звонила, уточняла. Теперь ее звали Анна Константиновна.
Я вслушивался - откуда что берется. Чистая и отшлифованная речь - это отчасти, конечно, мое влияние, с овцы хоть клок. Великолепный практический ум - это, конечно, свое, природа! - и вот уже слушаешь ее, как мудрого и прожившего жизнь человека, который не скажет банальщины, который говорит и взвешивает слово за словом. И, как бы очнувшись, я с удивлением оглядывался на эту простую девчонку - мою жену, - ставшую красивой женщиной, которая знает жизнь и людей; как не знал, и не знаю, и, вероятно, не буду знать я, хотя и потратил на узнавание лучшие годы.
* * *
Вокруг нас появились люди - они были разные, мужчины и женщины, молодые и сорокалетние, но у всех у них было нечто общее: немыслимая энергия и желание нам угодить, помочь. Ну что такое секретарь директора - ну, посоветует, ну, подскажет, - ну, в лучшем случае ей духи, я так всегда думал. Ну, билеты в театр. Однако тут было совсем иное качество: они предлагали помочь… просто помочь… от чистого сердца.
А тут еще вдруг вышла наконец моя повесть - одна из старых, долго бродивших по редакциям. Так что и деньги какие-то появились.
Мы переехали из однокомнатной в двухкомнатную. В квартире просторно. В квартире вольно. Тело наше и мозг свыкаются с ограниченным пространством гораздо сильнее и сложнее, чем мы об этом знаем. Я ходил из комнаты в комнату, и возникало ощущение отнесенных границ - ощущение шири… Теперь была нужна мебель, разумеется новая.
Энергичные "наши" люди установили прямой контакт с наперед выбранным мебельным магазином. Они трижды разговаривали с некоей Вероникой Петровной, у которой в ходу была все та же магическая и несколько сдерживающая фраза: "Мебель покупается не спеша". День покупки все же назначили - день приближался.
Наконец Аня сказала:
- Иди в мебельный… И будь, ради бога, внимательнее.
Я отправился. Я шел быстро. Однако у входа я остановился и вошел в магазин в меру спокойно - я должен был спокойно спросить про гарнитур у девушки за столиком. И я спросил:
- "Марианну" не привезли?
* * *
- Зачем я рылся в его жизни?.. Зачем искал?.. Зачем вызнавал?
Как вдруг мертвый занавес распахнулся. Сам распахнулся. Сам нашелся ответ!.. Разве меня и мой "магнитофонный" поиск не вело чувство к Вере… Да, вело. Да, нацеливало. Да, давнее-давнее чувство. Остатки того чувства!.. Пусть даже остатки остатков чувства. Вот, стало быть, и суть.
Да, да, суть! Меня, мою мысль и мой поиск вела остаточная любовь к женщине, к Вере. Почему нет?.. Вот что толкало изнутри. Вот что было мотором. Мне ведь и впрямь по фигу был Старохатов. По фигу его чужая, не интригующая ничем жизнь. Но еще больше по фигу его портрет - серенький, общепитовский неинтересный мне ни с какой стороны!
С ясностью приоткрылась теперь первая, изначальная наша с ней сценка. Когда Вера еще только жаловалась мне на вражду со Старохатовым. Когда в самом конце разговора она, довольная итогом, спросила:
- Ты согласился помочь?.. Не ожидала, если честно. Пришла… Просить просила, но не ожидала.
И повторила:
- Согласился?.. Почему?
И подойдя ближе (я сидел на стуле) - руки мне на плечи. Красивая. С ароматом былых наших встреч.
А я снял ее руки с плеч, трусливо снял. И что-то пряча, словно топча ногой в траве, затаптывая, поспешно ответил:
- Как почему?.. Из справедливости.
Это была ложь. Я тогда точно знал, что это ложь. И я вполне знал, что именно я скрывал и что затаптывал.
Знал. А потом забыл. Да, да, забыл. И затоптанная, запрятанная, убранная с глаз долой моя давняя любовь к этой женщине стала жить самостоятельно. Без хозяина. Без меня. Но стала жить…
* * *
И вот почему мне не дался его портрет. Я и не мог его написать. Ну, неинтересен был мне господин портретируемый… Всё пустота, кроме женщины.
Не умел я написать этот портрет, потому что не хотел. Сам себе в этом не признаваясь. Я только и хотел помочь Вере. Сам себе не признаваясь.
* * *
Остатки остатков любви. Это был какой-то новый для меня образ… Как подземный ручеек на глубине, который все бежит и бежит… Вливаясь в колоссальные подземные воды всего забытого.
Остатки жили и незримо, под землей работали. Как незримо работает в нас всякое неокончившееся чувство.
Мысль обнажилась.
* * *
Вот почему я так рьяно искал. И не сковырнуть, не устраивать ловлю и не разоблачать старого киношника я хотел - я хотел дать Вере что-то в помощь. Это не я, а остатки затоптанной любви так страстно шли по следу Старохатова. Это не я… Это затоптанная любовь наметила схватить "врага" за руку. Хотела схватить и схватила.
Старохатов прав, в человеке немало тайн и глубин… Столько настоящих неподсудных проблем, что вопрос, почему человек брал деньги или не брал - вопрос смешной… нелепый… в этом вопросе нет ничего, кроме самого факта. Да и факт, только как оружие для Веры. "Топор" в помощь.
* * *
Почему нет?.. Крохи чувства, затененные, запрятанные, не обнаруживаясь вполне, нашептывали моему подсознанию.
А подсознание, тоже не включая яркого света, подсказывало, что и как делать… Как отслеживать шаги Старохатова. Как и с кем говорить "под магнитофон". Как следить. И как не терять времени.
Остатки былой любви постояли за себя до конца и устроили эту слежку-погоню. Почему нет?
* * *
На поверхности эти остатки остатков любви были мало заметны. Немножко ностальгии. Иногда странная проваливающаяся мягкость в разговоре с Верой. Даже по телефону… Слегка магнитило… Не более того.
* * *
Зато не раз и не два - в десятках случаев - мое поведение определялось подсказками моего подсознания.
Самое поразительное - предфинал… Когда Вера шла к нам домой, смутно чувствуя поживу… Или когда я (неумышленно) подсказал ей, что моя Аня ненадолго уйдет и оставит ее, Веру, одну наедине с коробкой записей. С коробкой, на боку которой "Портрет и вкр"… Кто как не я, поощряя Веру, дал ей понять, что и меня в этот час тоже не будет в родных стенах. И что весь "Портрет и вкр", вся коробка будет беззащитна - бери не хочу!
- Но если тебя не будет, - со странным волнением в голосе сказала Вера. - Мне будет скучно у вас.
- Пойди, пойди. Может, и не будет скучно.
Она подумала и еще раз интонацией проверила - мягко ли ей будет там, у нас, ступать босой ножкой.
- С Аней поболтаю.
- Поболтай.
- На полчаса-час. Выпить чаю зайду.
- Да, да, пошушкайся с моей женкой… А кстати, и с Машей….
Ступать ей там будет мягко. Как четко сейчас я помнил свои слова. Я ведь их Вере растолковывал даже. Разжевывал.
- Ты, Вера, можешь побыть с Машей наедине. Не помню… Но вроде бы Ане куда-то надо уйти.
- Уйти?
- Кажется, в больницу к тете Паше.
- Да?
- Да. На какое-то время… Побудешь с Машей за няньку. Недолго.
И, помню, была небольшая, но ощутимая пауза. Я слышал, как она сглотнула ком волнения. Я указывал ей путь. Я не осознавал. Но я это делал.