* * *
Работа над портретом по-прежнему не шла. Перерыва ради я попробовал обдумать новую вещь.
Прежде чем приступить к новой повести, я убрал на антресоли большую коробку из-под печенья, бросив в нее последнее собранное о Старохатове. В коробке были записи. Там были отдельные листки с фактами, отдельные сценки на три-четыре странички, зарисовки, магнитофонные кассеты с разговорами - короче, все, что я собрал. На картонном боку коробки было написано крупно: портрет и вкр, что конечно же означало: портрет и вокруг. То есть материалы, непосредственно относящиеся к портрету Старохатова. А также всякие побочные материалы и мысли, которые могли в этот портрет войти, а могли и нет. Беловая и черновая работа в едином месте.
Последнее, что я бросил в коробку, было описанием той поездки за город - посещение дачи Старохатова.
* * *
Коробка еще не была убрана, - помню, Аня ходила и все на нее поглядывала.
- Что, Аня? - спросил я.
- Ничего, - ответила она уныло. - На коробку смотрю.
Нет, сначала, если быть точным, произошел последний наш разговор о Вере. Аня шла в комнату к Машке. Я оглянулся - Аня была в прямоугольнике проема дверей - и сказала:
- Вера все-таки осчастливила нас, навестила…
- А?
- Вера приходила вчера. Вдруг явилась веселая, смеется, шутит, - а сама какая-то фальшивая. Не понравилась она мне.
- Поговорили?
- Немного. Я с ней теперь тоже не церемонюсь. Она сказала, что хочет тебя дождаться, а я ей сказала, что мне пора в больницу к тете Паше.
- Ты ее выставила?
- Нет, - она усмехнулась, - я оставила ее посидеть с Машкой.
- Ну, знаешь, это уж слишком по-женски. - Я покачал головой и рассмеялся. - Вера пришла с тобой пообщаться, а ты оставила ее за няньку. Долго она сидела с Машкой?
- Нет. Около часа… Должна же я была отнести апельсины тете Паше?
- А когда вернулась, поговорили?
- Пять минут. Не получаются у нас теперь разговоры.
Настроение у Ани было, по-видимому, скверное. Коробка стояла на столе. И вот Аня подошла к ней - рассматривала.
- Как всегда… Такая большая коробка, - сказала она насмешливо, - и такая маленькая повесть.
- Пока и маленькой повести нет, - пояснил я.
- Ты мне это уже растолковывал.
Сейчас тут не было таких моих слов, как "замысел", или "сюжет", или "образы", или другого подобного авторского словоблудия - тут была коробка из-под печенья во всей своей красе и беззащитности. Просто коробка. Нечто реальное. Нечто жалкое. Нечто примиряющее во всяком человеке и ясновидца и дельца. Потому что, как ни набирай разбег, как ни маши крыльями и как ни взлетай, рано или поздно оно войдет в берега и преспокойненько уляжется здесь. В коробке. Если в словах моей жены и была некая насмешка, то она не задела бы меня в те наши суровые времена и не обидела. Я ничуть не стыдился приземленности. Не стеснялся вида коробки.
Но насмешки не было. Было другое.
Аня тихонько дотрагивалась до края картона пальцами. Сказала:
- И вот из-за этой коробки мы так трудно и плохо живем?
Голос ее дрогнул и сломался.
Она не добавила ни слова. Ушла в комнату. Было слышно, как она двигает кроватку и как укладывает Машу спать… На кухне темнело. Я сидел в одиночестве. И лишь стояла рядом эта коробка, которую она только что трогала пальцами. И вдруг все стало жестким и ясным, как бывают жестки и ясны выступившие наружу внутренние конструкции. Все стало нагим. И даже штучным. Аня и дочка. Я и моя коробка. Плохонькая квартирка, которую мы имели. И ничего больше.
* * *
Двумя днями спустя, словно в отклик и в ответ этой наготе, на нас обрушилась радость. Она обрушилась неожиданно и почти с небес, как только и может обрушиться истинная радость. Маша стала ходить.
- Сейчас сам увидишь, - сказала Аня.
И я увидел.
Аня выхватила Машку из постели (она там играла) и поставила на пол. Секунду или две ее руки колебались - отпустить или нет? И отпустили.
- Иди к папе.
Я был в шаге. Ну, в двух, если небольших. И вот Маша сделала шесть своих и на последнем шаге упала в мои руки. Потом она сделала восемь. Потом прошла от стенки до стенки. Так это случилось. Несколько дней кряду мы полностью занимали и свои и чужие разговоры одной-единственной темой и новостью - "Машенька пошла". Телефон не смолкал. И письма родителям тоже писались. Со всеми подробностями и мелочами, которые наши родители с каждым следующим годом своей жизни ценят все больше.
Среди радостного угара мы с Аней не раз и не два бросались друг к другу и ликовали - говорили сами себе, что как-никак мы победили. И что трудные времена позади. И что настанут лучшие времена и пойдут пироги, мы тем более будем счастливы - мы будем счастливы, и проживем долго, и умрем в один день. Аня охотно шла на эту жертву, несмотря на разницу в возрасте.
Однако первый день, когда Маша стала ходить, врезался в память особо.
- И все-таки мы выстояли, Аня! - сказал я. Сказал среди нашего ликования.
И вот тут это произошло:
- Мы?
И она еще раз переспросила. Резко и жестко:
- Мы?!
Я сказал. Очень осторожно:
- Да, мы - а что же тут такого?
- А ничего, - отрезала она властно и по-бабьи. - Не бери чужого.
Я сказал:
- Перестань.
Но она стояла на своем:
- Разве я не права?
- Перестань!
Она заплакала: чуть что - сразу в слезы. А я был взвинчен: девчонка, пацанка, соплюшка и уже берется делить семью на "мое" и "твое"… Но попасть она попала. Я подошел к ней. Я согласился с ее правотой. Я стал успокаивать. Я был в те времена уверен, что женщину всегда можно успокоить, если только не полениться.
* * *
В те дни Аня дала согласие и стала работать на новом месте - стала секретарем директора завода. Одной из трех секретарш.
Работа над портретом не шла. Вчерне я уже закончил новую вещь, которую в шутку называл "повестью отдыха ради", - я закончил, вернулся к портрету, но дело, увы, не ожило. Я чувствовал, что могу работать над чем угодно, но не над портретом Старохатова. Такой вот тупик.
Прошла неделя.
Прошла другая.
Глава 6
Разговор со Старохатовым был своеобразен.
- Игорь, - он сказал в трубку, как это говорят все и всегда, - здравствуй. Как твои дела?
Тон был подходящий, будничный и даже с некоторым желанием пообщаться запросто, - не деловой тон.
- С дочкой играю да на жену кричу, - этак с ленцой ответил я, - какие наши дела!
А он сказал:
- Пусто. Выгнал я ее, Игорь, а теперь как-то пусто вокруг.
- Смысл жизни пропал?
- Вот-вот! - Он засмеялся.
- Привыкнете.
- Разумеется… Но пока мне пусто без нее. Я рад, что расправился с ней: это было необходимо. Но когда многолетней распре подводишь черту, ощущение неважнецкое…
- Да, - осторожно поддакнул я.
- Когда кто-то ежедневно тебя ненавидит, ты чувствуешь, что ты живешь.
Мы говорили о том, что человек всегда недоволен. Грызется с кем-то - плохо, не грызется ни с кем - опять плохо. Мы жевали эту смолу минут пять или даже десять. Потом я шагнул чуть в сторону.
- Если вы тоскуете по былому, - сказал я, - могу вам сосватать подходящую личность.
- Кто это?
- Моя соседка. В нашем подъезде живет.
- Злая, что ли? - Он понял, что шутка. Засмеялся. Разговор пошел свободнее. И безответственнее. И тут я начал тихую и легкую подмену:
- Я тоже, Павел Леонидович, разобрался до конца с одним человеком - и тоже на душе как-то пусто.
Он сам вспомнил:
- С тем, который тебе не давал покоя, - с тем, в котором загадка?
- Точно.
- Разгадал?
- Вроде бы да.
- Это любопытно, - откликнулся он.
И я спешно - ловя на слове - пошел на приземление. Вниз. С облаков.
- А вы приходите, Павел Леонидович, если время, конечно, есть.
- К тебе в гости?
- Я собрал о нем большой материал. Интересный. Действительно интересный.
- Прийти? - Он призадумался.
- Прийти, послушать и оценить мой кропотливый труд, - сказал я и этак засмеялся. Вроде как скромничал и одновременно пытался шутить. Есть такая интонация. Шучу, дескать, потому, что смущаюсь. И тут же довольно прозрачным намеком подсовывалось вот что: вы ведь как-никак мой учитель, Павел Леонидович, вот и послушайте меня, оцените, явите милость.
И был еще намек, совсем дальний, приглушенный: может быть, из этого материала можно сделать сценарий?
И в намеке наживочка, уже вовсе еле различимая: может быть, совместно, а?
Но все это, разумеется, было размыто основной разговорной интонацией - проникновенной и, сколько можно и уместно, просительной. Потому что я именно просил Старохатова - просил, хотел любой ценой его зазвать. Заполучить. Заманить к себе. И вот все вместе сложилось в слова:
- Послушать и оценить мой труд - приходите, а?
- Сейчас?.. Прямо сию минуту? - Он засмеялся.
- Да… Если можете.
Я повесил трубку. И тут же быстренько выдворил из дому Аню. Старохатов на машине, минута - и будет тут. Аня встрепенулась:
- С Машенькой?.. Уходить?.. Погулять?
- Да. Да. Да.