* * *
Мог быть рассказ о том, как человек не любил кино и как кино ему отомстило. Сначала экранизировали и опошлили все его любимые книги, и он уж не мог их читать. Потом стали мучить его телевидением. На его работе сотрудники только и говорили об актерах и актрисах, а в довершение всего на его тихой улице со старинными домами, в одном из которых он проживал, по обе стороны улицы начались киносъемки, и под самыми его окнами игрались сценки, и он слушал эту жуткую пародию на живую жизнь. Едва дождавшись отпуска, он решил уехать, бежать. Один. В поисках тишины и отдаленности он бежал через Урал - в Сибирь. Он шел и шел, углубляясь в тайгу и ночуя в маленьких сибирских деревушках. И в одной из них его подстерег инфаркт. Бедный, упал прямо посреди улицы, и - в ожидании врача - местные женщины бережно отнесли его в их киноклубик, ведь там было больше воздуха сравнительно с избой, а больницы своей в деревеньке не было. Ненадолго он пришел в себя, а затем скончался: последнее, что он видел, был киноэкран, правда, пока пустой, белый.
Я расхаживал в прохладном холле, полном портретов кинодеятелей, и думал, почему же так сторонившийся кино, так уходивший от него, я вот уже год как живу в нем, думаю о нем и ведь писать хочу о нем, и даже когда отдыха ради я убегаю в заснеженную деревню, там в эти самые дни непременно ездит по сугробам "рафик", на боку которого написано МОСФИЛЬМ, - что это, если это не месть?
* * *
Мы опять оказались у дверей - я и Перфильев. Он заговорщицки подмигивал мне, и мы поочередно прикладывали ухо к дверной щели, дабы усилить звуковое поле для своих перепонок.
Представитель Госкомитета задавал Вере быстрые вопросы: "У вас была какая-либо личная заинтересованность в этом магаданце?" - "Нет". - "Вы знали, что вызов недействителен без приказа руководителя Мастерской?" - "Да". - "Вы знали, что вызов обязывает нас оплачивать самолет?" - "Да". - "И оплачивать число рабочих дней, которые магаданец потерял?" - "Да". - "Отдавали вы себе отчет, в какое положение всех нас ставите?" Он спрашивал, Вера отвечала, а мы пристраивали ухо к дверям. То я, то Перфильев. По очереди.
Иногда, томясь, мы натыкались друг на друга в коридоре. И, почти столкнувшись, Перфильев басил:
- Н-да… Ждать и догонять - хуже не бывает.
Или сам себе говорил:
- Мы же не просто ждем.
Он имел в виду, что мы все-таки давим на мозги представителя Госкомитета. Давим своим присутствием. А представитель Госкомитета сидел себе там, наверху, и задавал свои быстрые вопросики.
В восемь, как было условлено, я не забыл подойти к телефону - к тому, что у парадного входа. Там на стуле тихим послезакатным сном спала вахтерша; в темной поддевке и в темном полушалке - она спала и клонила голову, как темная лебедь. А швабра, которую она, спящая, сжимала в руках, стояла прямо и ровно. Вместе получалась картина: усталость и долг. Игра линий. В пластическом вкусе Коли Оконникова.
- Ну что? - нервно спросила Аня. Она схватила трубку с первым же гудком. - Ну что?
- Ничего.
- Еще не закончили?
- Нет.
- Но вы (то есть Перфильев и я)… вы хотя бы сказали что-то в защиту? Или вы там как мебель присутствуете?
Я не мог ей объяснить и побыстрее повесил трубку.
* * *
Как раз я приставил к дверной щели свое ухо. А Перфильев был в полуметре - стоял, дышал на меня и ждал черед, чтобы приставить свое.
Вера там вскрикнула:
- Я?..
Дальше голос Веры уже не смолкал: та степень возбуждения, ненависти и крика, которая идет наравне с истерикой.
- Я не ты! - вырывалось у нее с яростью. - Я, может, и грешный человек, но честный!.. А ты обворовывал ребят. Ты пил их кровь…
Как будто прорвало:
- Ты кровь пил. Ты сосал их кровь, подонок и паразит. Дерьмо. Куча дерьма. Куча старого дерьма!
И теперь выкрикивал Старохатов:
- Вы слышите! (Крик в адрес представителя.) Вы слышите - вы теперь понимаете, каково с ней работать!
- Прекратите!
Представитель Госкомитета сказал повелительное слово, когда повеление уже было ненужным. Потому что оба уже молчали. Вспышка была слишком взрывной и стремительной. Выхлоп - и было уже сказано все.
Перфильев и я слушали теперь, как льется вода из графина в стакан. И как позвякивает стекло о стекло. И тут же вежливое воркование представителя Госкомитета - он подошел к ней, он уговаривал Веру выпить воды.
Перфильев шептал мне:
- Что она говорит?.. Зачем?
А там вновь раздались крики:
- …не спешила уйти в школу? - горячилась Вера. - Я потому и не спешила. Я ждала, чтобы ты сорвался…
- Неужели? - спокойный голос.
А представитель Госкомитета молчал.
- Только потому и не уходила. Я хотела за руку тебя поймать. Как вора. С поличным…
- Что ж не поймала? - спросил Старохатов.
Он владел собой. Он только чуточку улыбался, посмеивался. Я видел это отчетливо и ясно, хотя и не мог видеть. "Друзья мои! - обычно говорил он, обращаясь и слегка (очень в меру, едва намеченно) протягивая к нам руки. - Друзья мои! Берегите свой талант…" - он говорил и вот так же чуточку улыбался, посмеивался.
- Что ж не поймала?
- Не повезло, вот и не поймала. Не повезло мне! - И тут, задохнувшись от волнения и внезапной мысли, что она уйдет в школу и что теперь уже никогда "не повезет" его поймать, Вера вскипела и вновь стала выкрикивать что-то мстительное, злое. Слова ее уже были явно лишние.
В девять я опять подошел к телефону у входа. Вахтерша спала.
- Ну? - спросила Аня.
- Конец, - сказал я.
- Чего конец?
- Конец фильма.
Я почувствовал, как сердце Ани - там, у нас дома, - екнуло и медленно опустилось на прежнее место.
- Веру выгнали? - Голос ее упал.
- Можно считать - да.
Аня помолчала. Смирилась.
И вздохнула. И уже не захотела ни расспрашивать, ни суетиться, ни даже бросать меня в новую атаку.
- Машенька спит. У нас все тихо, - негромко проговорила она.
* * *
Веру выгнали. Правда, скверную характеристику Старохатов навязать ей не сумел - не вышло. Потому что представитель Госкомитета, может, и не знал всего в их вражде, но он, чиновник, твердо знал нечто, что стоит иногда всех знаний, взятых вместе: он знал, что если примешь крайнее решение, то придется (можешь не сомневаться!) с этим делом возиться еще раз и еще раз принимать решение. Быть может, и в третий раз. И в четвертый. Пока вода не выровняет свои уровни во всех емкостях и трубках. Это он знал, иначе бы он не был чиновным представителем Госкомитета год за годом. И потому он сделал уровни одинаковыми - заранее. Отделил Веру от Старохатова, вот и все.
- Все же мы повлияли, - сказал Перфильев, когда уже расходились.
Он подавал Вере пальто - все трое мы стояли в гардеробной.
- Мы повлияли, - упрямо повторял Перфильев. - Мы как-никак повлияли на характеристику! - Он напяливал кепку и все время что-то долдонил, чтобы поднять общий и свой тонус. Кто знает: может быть, наше топтание и наше томление действительно что-то значили в выравнивании тех уровней.
Для Веры все равно это было поражением. Она не "поймала его за руку" и уже не поймает. Потому что выгнали. Конец.
Вера молчала.
Глава 5
Несколько дней спустя Аня пожаловалась на Веру - Вера Сергеевна почему-то не хочет к нам заходить. И даже звонить не хочет.
- Почему?
- Не знаю, - Аня наморщила лоб, - не знаю, но в отношениях наших что-то стало не так.
- После того, как Старохатов ее уволил?
- Да.
Я попытался успокоить - бог с ней; теперь, дескать, Вера Сергеевна сама по себе: теперь Вере Сергеевне нужно готовиться к новой работе и совсем не нужно воевать со Старохатовым…
- Ну и что?
- Стало быть, ей не нужен я и, стало быть, не очень нужна ты.
Я хотел успокоить, а Аня обиделась еще сильнее.
- Но мы же дружны! - И она уже с горечью рассказывала, как вчера она сама позвонила Вере Сергеевне, чтобы ее поддержать. - И представь, Вера Сергеевна была совсем не рада.
Говорила она с Аней заметно сухо. И сказала, что торопится, хотя Аня говорила с ней всего три минуты, ведь надо было кормить Машу…
- Она говорила со мной так, будто хотела сказать: чего тебе, девочка, надо? Не звони мне больше, сделай милость…
- Ну и не звони.
- Не буду.
И Аня с жаром (и, конечно, с обидой) заговорила о том, что друзьями, видно, могут быть только старые друзья - она говорила о тете Паше и тете Вале. Особенно о тете Паше, которая, как выяснилось, оступилась и сломала ногу.
- Такой человек, такая женщина! - переживала Аня. - И вот ведь - на ровном месте оступилась!
- Бедняжка.
- Сколько пьяниц ходит, и ведь ни один не оступился и не сломал ногу. Ни один!.. Объясни мне - почему если сломал ногу, то это обязательно замечательный и добрый человек?!