Леночка все это время тоже питалась иллюзорными надеждами. И наконец-то поняла.
А он давно догадывался. Он с младых ногтей ощущает это. Трудно объяснить. Привкус горечи, бедности, тщеты. И фестиваль - очередная иллюзия.
В последнее время на него находило что-то... точнее, он сам как бы выходил из какого-то круга и бросал на все какой-то хищнически беспощадный взгляд, нет, просто беспощадный, в хищничестве страсть, а это был взгляд, в котором остыли нормальные и любые чувства. И тогда люди ему представлялись единицами, структурами, похожими на проволочные фигурки, - силуэты двигались друг за другом, это было нечто вроде хоровода... Нет, хороводы в прошлом. А в настоящем одинокие кружения, одинокие коленца и па, жалкие и бессмысленные, над черным провалом. И взгляд Виленкина наезжал, как око телекамеры, на эту черную бездну, - здесь он всегда останавливался.
3
- Рано выпал.
- Я проснулся, так, думаю, все, опоздали.
- И я, папа?
- Ты в первую очередь.
- Тебе еще положить?
- ...но глянул на часы. Четыре. Еще спать и спать. А светло.
- Галка, не пачкай рукав!
- Может, начались белые ночи?
- Белые ночи?
- Поменьше говори.
- Ну-ка, что там...
- Выключи, пожалуйста, радио, у меня болит голова от вашей музыки.
- И от моей?
- От твоей нет.
- А от чьей?
- Ты уверен, что он справится?
- Потихоньку будет носить по одному полену.
- Надо же. Кошмар.
- Кто будет по одному полену?
- Один человек.
- Такой слабак?
- У него одна рука.
- Однорукий?
- Галка! Папа опоздает.
- Да.
- Как ты думаешь, надевать уже пальто?
- Не знаю. Уже без двадцати...
- Спасибо.
- Допей.
- Тараканы допьют.
- Ч-ч-ч!.. не кричи.
- А что.
- Соседи услышат, подумают... Но мы же их вытравили.
- Еще неизвестно, мамочка. Может, двое-трое где-то засели.
- Не кричи, сказано тебе.
- Я не кричу, просто разговариваю.
- Сама знаешь, какая здесь...
- Как в карточном домике. Поехали! по коням.
- Галчонок, а поцеловаться со своей мамочкой?
- Как будто мы... ну, пошли, пошли. Пока еще разогреешь мотор.
В лифте они спустились, вышли из подъезда. Фу, пахнет, сморщила девочка нос. В подъезде пахло скверно. Зато на улице было свежо. На клумбах, деревьях с желтыми, багряными и еще даже зелеными листьями лежал снег. Девочка в белой вязаной шапочке и желтой куртке протянула руку, взяла с ветки снег. Отец открыл дверцу, достал щетку, смахнул снег. Во дворе гуляла женщина с ньюфаундлендом. Отец завел мотор.
- А ты без шапки.
- У меня волосы длинные.
Она улыбнулась, но ничего не сказала. Он злился, если касались его лысины. В хорошем расположении он говорил, что это еще не лысина, а так, небольшая прогалина. Про меня, думала девочка, Галина. Но какое отношение она имела к его лысине?
- Садись.
- Холодно, пусть еще прогреется, - сказала она, открыв дверцу и пощупав сиденье.
- Знаешь, сколько нам придется ждать, - ответил он, усаживаясь.
- А ты покури пока.
- Садись.
Пришлось подчиниться.
- Держи, - сказал он и сунул ей футляр.
- Положи туда.
- А если упадет.
Он легко раздражался.
- Не упадет. Мне и так холодно. А еще держать футляр.
- Футляр не холодный.
- Ну скоро мы?..
- Еще немного, пусть поработает...
- Видишь.
- Что?
- Ничего.
- Не спорь.
- Я не спорю. Просто я и говорила, что подождем, а ты нет, а вот теперь сам.
- Все. Тронулись.
- Иго-го! "В страну Восходящего Солнца, где бродят косые японцы, смешные, слепые японцы... Император Хирото!"
- Откуда это?
- Денис Слепцов поет.
Они проехали по двору, вырулили на дорогу, под колесами хрустели комья смерзшегося снега, льда. Печка была неисправна. В салоне воняло табаком. Хотя он ей тысячу раз обещал не курить. Проезжали машины с заснеженными крышами, кузовами. Может быть, на самом деле у них начались белые ночи и дни.
Он включил транзистор. Маму это бесит, она говорит, что на работе устает от шума, и всюду ее насилуют: в кухне - радио, в комнате - телевизор, магнитофон, в машине - транзистор, о, боже, с ума сойти. Он обещал купить наушники, а ей - беруши: береги уши. Но не купил. Купил меч зачем-то. Мама чуть...
Но она-то догадывается, зачем. Просто он хочет превратить их карточный домик в замок. Иногда и ей кажется: это комнаты замка, в гулких переходах звучат голоса.
Город, засыпанный внезапным снегом, выглядел странно. Еще совсем недавно горячо светило солнце, ну, не так уж тепло, как летом, но все-таки. Это уже бесповоротно: осень.
Папа говорит, напиши о лете, раз не хочется про осень. Раз ты ее не любишь. Люби холод, школу, сольфеджио...
Он посигналил облезлому псу.
Тональность до мажор. Неустойчивые звуки (ступени I, II, III, IV).
Чи-жик, чи-жик...
- Папа, мне мешает твой приемник.
- Мешает?
- Обдумывать.
Он выключил и не спросил, что именно обдумывать, а ей не хотелось самой выклянчивать. Мог бы догадаться, что ей все кишки выматывает это сочинение. У нее и так голова кругом. На носу сольфеджио, и вообще...
Они ехали уже по центру. Откуда-то снизу всплывали купола собора. Весной он сводил ее туда. Упросила. Старики, свечки, кресты, картины-иконы, - ее это все слегка напугало. Но потом они развеселились. Дело было так: вышли в "прихожую" собора, там висел ящичек вроде почтового деревенского, только побольше, потолще раза в два, и, оказывается, в прорезь нужно бросать деньги, а не письма - но кому письма? - и папа ей говорит: брось это, - дает мелочь, а она еще так посмотрела и переспросила: прямо здесь? - и он ей кивнул, и она размахнулась - думала, ритуал такой - и брызнула со звоном монетками по плитам, монетки рассыпались в разные стороны, покатились под ноги вошедшим. Вошедшие онемели. Папа схватил ее и потащил прочь. Но он же сам сказал: брось.
Собор всплывал как будто со дна. Озера. Или моря.
Чижик-пыжик, где ты был. Сейчас Слепцов начнет духариться. На Фонтанке водку пил. Алена Аркадьевна озвереет. Сначала сделает вид, что не слышит. А потом... Автомобиль свернул на другую улицу, и вырастающий из-под серых вод собор пропал. Эта, новая улица была, как седло. Автомобиль скользнул вниз. Лучше бы ее отдали в конную школу, она же просила. И дед был за нее. Нет. Теперь считай зубы Алены Аркадьевны - у нее большой рот. Черный бант, коротенькая юбка. Папа говорит, что она не такая уж старуха, не ври. На самом деле - древняя, как баба Яга. Вся в духах - потом два дня в носу этот запах. Кошмар.
Справа двухэтажный бледно-желтоватый дом. На втором этаже на левом балконе всегда допоздна цветы, каждый год разные: красные, или желтые, или белые; большие, пышные, высовываются сквозь решетку, как узники. В эту осень белые. Сейчас завалены снегом. Теперь им конец. Кто там живет. Никогда не удается увидеть хозяйку. Для кого она цветы разводит. Поздние.
О лете можно много рассказывать. Однажды вечером в деревенском доме они укладывались спать - и вдруг раздался непонятный звук; и повторился, как будто на крыше кто-то по-космически чирикал. Отец сказал, что это она привлекла пришельца. Вечером она упражнялась перед открытым окном. Ее приходили послушать деревенские, две сестры и их маленький брат, наголо остриженный, в болячках, измазанный зеленкой. Звук далеко разносился по деревне, они услышали и пришли, попросили сыграть. Ничего не поделаешь. Сыграла им Жигу... чью-то... Папа ругается, если она забывает. Смешно. Не все ли равно, чья музыка. Главное, какая. Есть, как бабочки и стрекозы. Есть нудная и мрачная, как соборные плиты.
В одном городе жила-была (был такой город или не был) в городе Юхдирчисвентойе девочка, миллионерша, по имени Хелли, Хелли Бенсон. У нее был любимый сад. Как ни странно, город был черный. Какая жалость.
Но на самом-то деле Хелли Бенсон не миллионерша, она работала на радиостанции (как папа). Она была племянницей Джины, приехала погостить. На пляже она как-то повстречалась с Тедом. Вскоре она стала работать служанкой в доме у Кепфеллов. Тед и Хелли полюбили друг друга. Джина стала любовницей Мейсона и пыталась убить Сиси во время его болезни: отключила аппарат, который поддерживал... Автомобиль затормозил.
- Приехали.
Отец не уезжал, пока она не дошагала до тяжелой двери музыкальной школы (ах, если бы за дверью было лошадиное стойло, пахло бы овсом, сеном, седлами, и гулкие удары копыт раздавались бы под сводами) и, оглянувшись, кивнула ему - он уже курил - но! Поезжай! Дверь открылась и закрылась, папа исчез. Впереди за освещенным столом сидела вахтерша, седая, в очках. Девочка покорно подошла к ней, поздоровалась - та, как обычно, только взглянула, а может, даже и нет. Надо было успеть до начала в туалет, а то потом придется терпеть или отпрашиваться. Она торопливо разделась.
Итак, сначала сорок пять минут сольфеджио, затем сорок пять минут специальности. Иго-го...
- Привет.
- Привет.
Шепотом:
- Алена ревет.
- Ревет?
- Сакс Федоров не пришел.
- Не пришел?
- Болен.
- Чем?
- Грипп.
- Ну и что?
- Шшш!..
Алена Аркадьевна. Юбка, бант, румяна, туча духов. И глаза злые, красные. Ну, сегодня она им даст! Мама говорит, что она типичная истеричка.
Чижичек
Детская песенка
Музыка Г. Лобачева
Оживленно.