Николя больше не слушал, обрадовавшись, что говорит кто-то другой. Броатье передали новый макет проекта.
- С этим шрифтом он сразу становится… неожиданным и внушающим доверие одновременно.
Сидящие за столом казались абсолютно согласными с этим определением - "неожиданным и внушающим доверие одновременно".
- Вероятно, - добавил он, - нам следует доверить это дело месье…
- Гредзински, - подсказала Алиса.
Николя кивнул, и это стало сигналом к окончанию совещания. Он вышел первым, во что бы то ни стало стараясь не встречаться глазами с Барданом. В лифте он подумал о миллионах солдат, лежащих в земле, с тех пор как человек изобрел войну. За всю историю человечества только горстка людей пошла на фронт, остальные всю жизнь ждали, когда что-нибудь произойдет. Николя поклялся себе, что никогда больше не будет одним из них.
- Женщина, которая сидела вчера рядом со мной, вот здесь, вино пила, в одиночестве.
Бармен "Линна", задумавшись, замер с шейкером в руке. Николя быстро надоели разглагольствования Маркеши за аперитивом, и он первым покинул клуб, направившись на улицу Фонтен, все еще переживая по поводу своей вчерашней неловкости.
- Она вон за тем столиком, в глубине зала, справа.
Присутствие Лорен в ночном баре два вечера подряд больше говорило о ее образе жизни, чем все вопросы на личные темы, которых она так упорно избегала. Он залпом выпил рюмку водки, не распробовав ее, не дав нёбу и вкусовым сосочкам насладиться. Беспокойные люди никогда не научатся смаковать. Молекула этилового спирта, или этанола, или CH3CH2OH, едва успела войти в его жизнь. Он обращался с ней, как с игрушкой, которой надо наиграться, пока не сломалась. На дне стакана он наконец нашел то, что искал, - жидкую, прозрачную смелость.
- Мне не важно, кто вы, просто хочу выпить с вами.
Ее светлые глаза уже приняли предложение, но сама Лорен помариновала его еще минуту, прежде чем предложить присесть. Он дал себе слово выражаться предельно ясно, чтобы избежать вчерашних недоразумений.
- Проснулись с трудом?
- Я последовал вашему совету - выпил пива, а потом все пошло как по маслу. У меня странное ощущение, что я прожил целых три дня вместо одного.
- Вы всегда верите всему, что слышите в барах?
- Я наконец понял то, что другие знали всю жизнь: в яде содержится лекарство, и наоборот. Самое ужасное - это мрачные взгляды коллег.
- Не только они вас осудят, не забывайте о друзьях и родственниках, а главное - о детях.
"Не делай поспешных выводов, что у нее есть семья и дети".
- Не стоит на них за это обижаться, - добавила она. - Те, кто вас любит, беспокоятся, что вы пьете, а те, кому на вас наплевать, успокоятся.
- Успокоятся?
- Тем несчастным, чья жизнь сера и скучна, кому некого любить, не о чем думать, нечего дать окружающим, остается последнее развлечение - пороки других. Увидев, что вы пьете, они успокоятся - сами они еще не пали так низко.
Он не сформулировал это так четко и ясно, но подумал именно так, глядя на Мерго, который застукал его сегодня утром с банкой пива в руке.
- Другой совет, но уж этому следуйте обязательно: что бы вы ни делали, не выставляйте это напоказ. Не потому, что стыдно, а просто чтобы не доставлять им удовольствия.
В разговоре с Лорен все казалось возможным, любая экстравагантность. В его жизни не хватало именно такой фантазии, как не хватало ему живительной силы, которую он нашел в рюмке водки.
Случайности и маленькие радости разговора - пустяки перемежались серьезным, одна история сменяла другую, и Николя отдался на волю этого бесшабашного серпантина, не опасаясь больше указателей "личная жизнь". Через пару часов он к слову упомянул свою коллегу Сесиль, которая "способна нарисовать в разрезе метро Шатле со всеми входами и выходами", и возвел ее в ранг "гения промышленных чертежей". Лорен уцепилась за слово "гений", которое, по ее мнению, стоило использовать гораздо аккуратнее. Они оба начали вращение по орбите вокруг идеи гениев, и разговор обрел второе дыхание.
- Гении - это моя страсть. У меня их целая коллекция.
- Что вы имеете в виду?
- У меня их целый книжный шкаф. Я забочусь о них, охочусь за тем, чего о них не знаю, иногда нахожу новых, но довольно редко.
- А кого вы подразумеваете под столь категоричным словом "гений"?
- Это не личное мнение, я руководствуюсь энциклопедией. Я имею в виду знаменитостей, не вызывающих сомнений, - Моцарт, Шекспир, Леонардо, ну и все остальные вне подозрений, те, перед которыми мы вынуждены преклоняться. Я прочла все, что можно по этому вопросу, не специальную литературу, а так - биографии, науч-поп… я слежу за их развитием, читаю про разные периоды их жизни, собираю всякие истории про них, которые потом впариваю своим знакомым.
- И давно вы этим занимаетесь?
- Начала, когда мне было лет четырнадцать - шестнадцать. А так как я ни творец, ни ученый, то не боюсь отбрасываемой ими тени. К тому же меня интригует раннее развитие, талант, доведенный до крайности, возможность бесконечной работы. Каждый из них - это реванш общей лени, всемирной снисходительности. Это заслоны для самодовольства и презрения к другим. Каждый из них подвигает меня посмотреть на себя со стороны, понять свои пределы и принять их.
Николя слушал ее, скрестив руки на груди и уставившись в одну точку. Он восхищался ее способностью говорить о себе и ничего не рассказать о своей жизни (все, что он узнал походя, - у нее есть книжный шкаф и знакомые), но говорить при этом сердцем, рассказывать о том, что ее волнует.
- Лорен, я плачу за ваш следующий бокал, если вы расскажете мне какую-нибудь из жемчужин своей коллекции.
- Какой вы смешной, - развеселилась она. - Это может занять много времени.
Николя заказал еще водки и бокал белого сансерра:
- У меня вся ночь впереди.
Они уже счастливо избежали многих подводных камней, но это мгновение было самым приятным - каждый чувствовал, что в эту минуту собеседник не желает оказаться в другом месте.
- Выбирайте сами из моей коллекции, у меня нет предпочтений. Шекспир? Бетховен? Паскаль? Микеланджело?
У него была вся ночь, но и ее не хватит.
ТЬЕРИ БЛЕН
Надин беспокоилась по поводу бессонницы Тьери. Он рассказывал невесть что, и это невесть что звучало гораздо правдоподобнее, чем истина. А истина была настолько безумна, так непросто было признаться в этом, она походила на плохую шутку или сонный бред, рассеивающийся с первыми лучами солнца: "Завтра утром я встречаюсь с Родье, чтобы начать слежку".
Чего? Слежку? Все эти слежки существуют только в грошовых детективных романах, дешевых американских фильмах да в фантазиях параноиков, но в реальной жизни?.. Часам к четырем утра Блен спустился на землю, в свой мирок ремесленника, который живет там, где за людьми не следят на улице. А существовал ли в реальности тот, другой мир? Обращались ли ко всяким Родье мужчины и женщины, чтобы узнать секреты других мужчин и других женщин? В окружении Тьери не было никого, кто хоть раз обращался бы к услугам частного детектива, ни разу ни один из его знакомых не упомянул не только что он обращался в агентство, но и его друг, друг его друга… В 4.20 он почувствовал себя жертвой фарса, причем заблуждался он один. "Не беспокойтесь, я там буду", - сказал ему Родье. Это была одна из самых тревожных фраз, которые Тьери слышал за всю свою жизнь. Он прижался к спине Надин, слегка коснулся губами ее затылка, положил руки ей на бедра… и, однако никто, никакая пара в мире, не были дальше друг от друга, чем эти двое. Надин простила бы его, если бы он проиграл все их сэкономленные деньги в покер, переспал бы с ее лучшей подругой, публично высмеял бы ее фотографии, но как простить то, что он исключил ее из своей жизни, из своей мечты, которая становилась реальностью?
- Ты встаешь?.. Уже?
- Чем ворочаться без сна, лучше схожу в мастерскую, у меня там куча работы накопилась.
- Поцелуй меня.
Они поцеловались неожиданно нежно. За эти несколько секунд он чуть не лег обратно к ней и не забыл все это безумие.
Метро в семь утра. Тишина, позевывание, полузакрытые глаза. Солнце едва показалось, когда он вышел на станции "Сен-Жермен". Он приехал на десять минут раньше. Родье был уже тут, сидел в своем синем "фольксвагене", припаркованном напротив дома номер 70 по улице Ренн. Блен протиснулся на пассажирское место, они молча обменялись рукопожатием. Внутри было чисто, впереди - аккуратно, на заднем сиденье громоздились журналы и начатые пачки печенья. Родье был одет так же, как накануне - бежевые брюки и черная кожаная куртка. Его улыбка была как у священника - сдержанная и успокаивающая.
- Перед семидесятым домом нет кафе. Придется сидеть в машине, пока он не выйдет.
- Кто?
Родье достал из потертого кожаного портфеля ксерокс фотографии, на которой парень лет двадцати улыбался в объектив на фоне моря.
- Это самая последняя фотография, которая нашлась у его родителей. Его зовут Тома, он живет тут в мансарде. Не ходит на лекции и не подает признаков жизни. Его родители убеждены, что он вступил в секту или что он гомосексуалист, кажется, для них это практически одно и то же… Они хотят знать, куда он ходит, как проводит время.
- Уверены, что он там, наверху?