– Ну, что? – Храбореев усмехнулся, глядя на водителя. – Тебе тут загорать, а я пойду на автобус.
– Давай…
Антоха достал кошелёк.
– Сколько я должен, браток?
– Перестань. – Водитель поморщился, трогая ушибленную грудь. – Мы же только отъехали.
2
Профессора Усольцева дома не оказалось. Он был человеком непоседливым, неординарным – этот "заполошный" дядя Никанор. В молодости – будучи моряком – он почти всю Землю обогнул на пароходах. Потом с археологами что-то искал, копался на Кольском полуострове. Потом остепенился – ученую степень обрёл. Книжки стал писать о Русском Севере, и частенько уезжал в командировку.
Антоху встретила жена профессора – Виктория Витольдовна или просто Вика. Вот она-то и "обрадовала" с порога, сказала, что дядьки нет.
– А он телеграмму мою получил? – растерянно спросил племянник, стоя в прихожей.
– Да. – Виктория Витольдовна смотрела открыто, прямо. – Он просил, чтобы вы непременно дождались. Проходите… Снимайте одежду… Промокли?
– Есть маленько.
– Я вам сухое бельё сейчас дам.
– Не надо. Всё нормально. Что я – сахарный?
– Сейчас я чайку приготовлю. Согреетесь.
Храбореев, оставляя мокрые следы от носков, осторожно прошёл на кухню. Сел за стол. Головой покрутил. Какие-то "засушенные кости" желтели на стене – в деревянной рамке. Светло-синий, словно бы ощипанный петух раскрылатился на фарфоровой доске возле окошка с левой стороны.
– А надолго у него командировка? – тоскливым голосом спросил приезжий.
– Теперь уж скоро должны вернуться…
– А куда он укатил?
– Гиперборею ищет.
Антоха постеснялся спросить, только подумал: "Что за хреновина такая? Гипер…бодрее?"
Приподнявшись, он ногтем пощёлкал по фарфоровой доске с петухом.
– Разделочная, что ли?
– Доска-то? Ну, да.
– А что на ней разделаешь? Она же вмиг рассыпется.
Виктория Витольдовна улыбнулась – ямочки по щекам заиграли.
– Декоративная. Для красоты. Работа мастеров из Палеха.
Храбореев промолчал, но видно было, что работа этих мастеров ему как-то не очень…
– А вот эти вот засушенные кости? – серьёзно спросил он, глядя на рамку. – На чёрный день тут, что ли, приберегаете?
Жена профессора захохотала.
– Никанор мне говорил, что вы шутник… – Она пододвинула чашку. – Ну, давайте, поближе, поближе… И посмелее… Угощайтесь, Антон, налегайте. Вы же с дороги. Вам там удобно?
– Нормально.
– Да нет, я вижу, как вы ногами в стол упираетесь. Вы вот сюда, пожалуйста. Тут вам будет удобней.
В недоумении пожав плечами, Антоха перебрался на другую сторону стола и при этом едва не опрокинул чашку с супом – из чашки брызнуло…
– Ну, ёлки! – Он смутился. – Где тряпка?
– Ничего, я сама… Вы попробуйте. Как насчёт соли?
– Да всё путем, – пробормотал Храбореев. – Недосол на столе, пересол на спине.
– Как вы сказали? – Карие глаза хозяйки озарились полудетским изумлением. – Ой, как здорово!
– А что? – в свою очередь изумился Антоха. – Не слышали? Отец у меня так всегда говорит.
– Вы ешьте, ешьте… Как насчет температуры?
– У кого? У меня? Да нормально.
– Нет. Как я подогрела? Хорошо? Или, может, ещё?
– В самый раз.
– Вы говорите, говорите, не стесняйтесь. А то я Никанору погрею, а он…
– Да нет, всё путём, – хмуро сказал Храбореев, начиная терять аппетит.
Виктория Витольдовна – младший научный сотрудник – оказалась бабёнкой приветливой, но беспокойной до ужаса. Беспокойной и энергичной. Очень уж хотелось ей угодить дорогому гостю, чтобы ему было сытно, уютно и приятно в доме дяди Никона. "Профессорша" бегала по дому с тряпкой, подтирала. Потом включала пылесос, который выл при этом на такой заунывно-отчаянной ноте, как будто нервы на кулак наматывал. Потом хозяйка фартук надевала и вдохновенно суетилась на кухне: что-то варила, жарила и стряпала. Потом она рубаху чуть ли не силком содрала с Антохи – стирать. Потом носки потребовала.
"Придётся босиком бежать отсюда!" – невесело подумал Храбореев и, прихвативши профессорский зонтик, пошёл бродить по городу, изучать окрестности. Это он любил.
3
Город Мурманск, а точнее Романов-на-Мурмане – так назывался он тогда – оказался последним городом, основанным в Российской империи. Через полгода после революции это был уже Мурманск. Пустивший корни на скалистом восточном побережье Кольского залива, город пошёл разрастаться вдоль берега – одно крыло расправил в сторону моря, а другое в сторону материка. Первые дома здесь были – точно так же, как в большинстве молодых советских городов – элементарные деревяшки. Унылые, серо-зелёные, тюремно-барачного типа. Новые дома, конечно, тоже были – каменные туши поднимались там и тут. И вот что интересно: там и тут видны сады, палисадники, в которых полно берёз, одетых в красновато-желтые осенние платья. Рябины там и тут краснели, под ветром тугими кулачками постукивая по заборам.
У Храбореева это вызывало недоумение. Мурманск, этот крупнейший в мире город, находящийся за северным Полярным кругом, в глазах новичков создавал несколько обманчивое представление о Заполярье. Он смотрел на осенние листья, на красное мокрое мясо рябин, пожимал плечами и усмехался: "Ну-у, дядя! Зря только пугал! В таком-то Заполярье – чего не жить".
Он полюбил приходить на причалы. Душа замирала, когда Храбореев смотрел на большие красивые пароходы, впаянные в зеркало залива. Большая красивая жизнь чудилась ему на пароходах. Даже не на них самих, а там – откуда они пришли, куда опять уйдут, поднявши якоря. Запах моря, острый запах рыбы несказанно волновал Антоху. Он сидел в пивной – с хорошим, картинным видом на корабли. Пивко сосал, водчонкой душу баловал. Голова приятно чугунела. Стихи всплывали в памяти: "Каждый день я прихожу на пристань, провожаю тех, кого не жаль…"
Храборееву тоже хотелось уплыть – куда подальше. И он с какою-то сосущею тоскою вдруг подумал, что рано женился. Не перебродила в нем дурная кровь. "Может, моряком пойти? В торговый не возьмут, не протолкнешься, там народ в загранку ходит, большими деньгами ворочает. А на траловый нужны ребята, там надо пахать…"
Так однажды вечером сидел он возле окна, скучал. Смотрел, как дождь гвоздит по подоконнику – серебряными звонкими гвоздями. Прохожие скользили по мокрому асфальту. Изредка падали. Ветер подхватывал зонтики – будто крупные тряпичные цветы – теребил, закидывал в кусты. Один какой-то дурик побежал за своим "черным тюльпаном". Чуть под машину не попал. Легковушка резко затормозила. Резина противно заныла, досуха вытирая мокрый асфальт. Раздался приглушенный удар – и над капотом легковушки закудрявился пар из пробитого радиатора. Дурик, тот, что гнался за черным зонтиком, исчез куда-то. Разъяренный водитель выскочил. Растоптал ногами "черный цветок", лежавший неподалеку. Вскинул руки в небо и что-то прокричал. Присел, посмотрел на поломку. Легковушка свернула железное рыло о бетонный четырехугольный столб. Мотор не заводился. Водитель плюнул и пошел в пивную.
– Это не Кольский – это Скользкий полуостров, – сказал ему Антоха, когда водитель взял пиво и уселся – напротив.
– Да я бы ему ноги вырвал!
– Кому?
– Козлу тому… с черным зонтиком. – Водитель был – кудрявый здоровяк. Пивная кружка смотрелась как наперсток в костлявой волосатой лапе.
Разговорились. Здоровяка звали Софроном.
– Ну, и сколько ты будешь дядьку своего дожидаться?
– А что?
– Есть идея! – Софрон пустой пивною кружкой пристукнул по кудрям. – У меня весь чердак завален идеями! Ты знаешь, что такое Русская Лапландия?
– Слышал. Дядька рассказывал.
– Поехали. Работа есть.
– А кем я там буду работать?
– Дедом Морозом… – Софрон засмеялся. Он был языкастый, умел уговаривать. Нарисовал такую перспективу – коммунизма не надо.
Храбореев слушал, слушал и согласился.
– Чёрт с тобой! Поехали! Только давай ещё по сто. На посошок.
– Замётано! Люблю рисковых! – похвалил Софрон. – Сейчас я другу позвоню. Пускай он эту колымагу… – Здоровяк глазами показал на разбитую легковушку, – пускай заберёт и поставит в гараж. Некогда возиться. Я лучше новую себе куплю.