А на воле - такая благодать! Воздух чистый, прохладный… Солнце еще не взошло, а уже окна верхних этажей прямо золотом полыхают. Как в сказке! Такая красота - и не высказать… Чувствую, что сейчас сяду на каменные ступеньки и расплачусь.
- Куда ехать?
Стоит передо мной такой пожилой водила, тачка его фурычит на пандусе. Посмотрела на номера - из четвертого таксомоторного.
- Проспект Науки, двадцать восемь, - говорю.
- Квартира?
- Обойдешься.
- Червончик.
- Нет вопросов.
- Садись.
Я села назад, и мы поехали.
Едем. Вытащила я из сумочки зеркальце, ватку, крем и давай морду протирать. Я всегда перед домом грим снимаю. Это для меня как утренняя зарядка. Будто я из одного состояния перехожу в другое. И чтобы лишний раз маму не нервировать. Она, конечно, ничего не скажет, но… Своих надо беречь.
- Слушай, - говорит мне вдруг водила, - я в прошлую смену одного "штатника" часа четыре возил. И в Павловск, и в Пушкин, и еще черт-те куда. Так у него наших "деревянных" не хватило и он со мной по счетчику "зелененькими" расплатился. Тебе не нужно? Отдам по трехе.
Ах, ты ж, думаю, гад ползучий! Печать на мне, что ли, какая?! Что же он мне с ходу доллары предлагает и не боится ни черта?!
Но я и глазом не моргнула:
- Извините, пожалуйста, но я не понимаю, о чем вы говорите.
- Ну, дает! - заржал водила. - Прямо театр юного зрителя!..
- Вы меня, наверное, с кем-то путаете, товарищ, - говорю.
Он еще сильнее заржал:
- Как же! - говорит. - Вас спутаешь…
И тут мы как раз к моему дому подъехали. То есть не к моему, а к соседнему - к дому номер тридцать два.
У нас внутри квартала, как и во всех новых районах, дорожки между домами узенькие и дальше не проехать, потому что на пути у нас стоит огромная машина "вольво" с рефрижератором. Из "Совтрансавто". Тоже, кстати, деловые ребята… И эта машина тут часто стоит. Наверное, какой-то дальнобойщик живет.
- Ладно, дойду, - говорю я водиле. - Остановись.
Вылезла, положила ему червонец на сиденье (по счетчику трехи не набежало), вынула фирменную сигаретку, чиркнула зажигалкой и говорю этому жлобу:
- Да! Насчет "зелененьких". Статья восемьдесят восьмая, часть первая. От трех до восьми с конфискацией.
- Я тебя умоляю!
- Это ты потом прокурора будешь умолять, а меня не надо.
- А ты по какой статье ходишь?
- А для меня статья не придумана. В нашем государстве это социальное явление отсутствует. Понял, дядя?
Смеется, сукин сын:
- Тогда, может, телефончик оставишь?
- Не по Сеньке шапка, - говорю. - Тут тебе ни "деревянных", ни "зеленых" не хватит. Без штанов останешься. Чао, бамбино! Сорри…
И домой пошла…
В квартире темно. Мы в белые ночи всегда задергиваем плотные шторы.
Сижу на кровати у мамы и совсем не вижу ее.
- Я замуж выхожу, ма… - шепотом говорю я.
- Слава богу. А за кого? - Тоже почему-то шепотом спрашивает мама. Она еще в полусне.
- За Эдика. Эдвард Ларссон.
- Это такой высокий?
- Нет. Высокий - Гюнт. А это - Эдик. Он заезжал как-то за мной, помнишь?
- Как мы тут все поместимся?..
- Я у него жить буду, в Швеции.
- Боже мой! - тихонько прокричала мама. - А я?!
И зажгла свет у кровати. Сидит в своей старенькой пижамке, всклокоченная, худенькая. Руки у подбородка сцепила, а в глазах такая тоска, такой ужас…
Поспать ни минутки не удалось. Мама вздрючилась, взвинтила меня, бросилась готовить мне завтрак. Я накинула домашний халатик, стала делать завтрак для нее, вырывать из ее рук чайник, спички…
Колготимся по кухне, сталкиваемся то у плиты, то у холодильника, то у раковины.
- А что ты видела в своей жизни? - кричу я ей. - Папочку-кобеля, зарплату - сто сорок?! Кооператив однокомнатный!? Это - жизнь?
- Почему, почему ты ушла из института?! - кричит мама и обжигается о раскаленную сковородку.
Я хватаю ее руку, сую под струю холодной воды и приговариваю:
- Потому что я каждое утро в институт на трамвае ездила и объявления в вагоне читала: "Третий автобусный парк… Курсы водителей… Обучение - четыре месяца. По окончании - зарплата от трехсот рублей и выше." А мне нужно было пять лет учиться, чтобы потом сто десять зарабатывать. Да пошел он, этот институт, знаешь, куда?! Много тебе твой институт дал!
- Да, много! - вырывается от меня мама. - Я детей воспитываю и учу!
- Это они тебя учат и воспитывают! Положи тарелку на место, я сама все сделаю!..
Потом (я уже была одета в джинсы и какую-то майку-расписуху, а мама с забинтованной рукой причесана и чуть-чуть успокоена) мы сидели за нашим крохотным столом и завтракали.
- Хочу свой дом, свою машину!.. Хочу зайти в магазин и купить ту шмотку, которая мне нужна, а не переплачивать фарцовщикам втридорога!.. Хочу мир увидеть! Разные страны… И не по телеку, не в программе "Время", не в "Клубе кинопутешествий". Своими глазами, своими руками пощупать, а не слушать наших телекомментаторов. Они там по пять лет прокантуются - поленом не вышибешь, - а потом возвращаются в Союз и начинают поливать все на свете!.. А сидя здесь, на этой кухне, я хрен что увижу! Но у меня тоже кое-что есть другое, ма! Поверь мне. Я - женщина. Так почему бы мне…
- Но, Танька!.. Доченька! Это же - торговать собой…
- Правильно, - уже спокойно сказала я. - Правильно, мам. Ну, кто не торгует собой? Кто не стремится подороже продать свою профессию, свой талант? Кто не хочет получать вознаграждения за свои достоинства? Писатель торгуется с издательством, у художника покупают его картину, конструктор получает гонорар за изобретение…
- Но книги, изобретения, живопись приносят народу счастье! Физическое и духовное…
- Во, во! - разозлилась я. - Привыкли мыслить только глобально - в масштабе народа, континента, космоса! Ничуть не меньше. А отдельно взятая личность одного человека никого не волнует!..
- Какого человека?
- Того же Эдварда Ларссона - одинокого шведского инженера. Если его женитьба на мне осчастливит его, разве этого мало?
- Ну почему для этого нужно уезжать?! Пусть он переедет к нам. Потеснимся, потом поменяемся…
- Мама! Представь - художник много лет создавал картину и мечтал, что когда-нибудь ее оценят. А когда картина была готова и ему предложили персональную международную выставку, его мать сказала: "Нет! Никаких выставок! Пусть она висит только на нашей кухне!.."
- Да ты-то тут при чем?!
- А чем я хуже, черт бы тебя подрал!!!
И тут мама заплакала. Я посмотрела на часы. Нужно было мчаться на работу. Но я не могла оставить маму в таком состоянии.
- Успокойся, мамуль, - я поцеловала ей руку, а она меня машинально погладила. - Успокойся. Я буду приезжать к тебе по нескольку раз в год. Так все наши девочки делают, кто туда замуж вышли. Это во-первых. А во-вторых, все это произойдет еще так нескоро. Как говорится, "курочка - в гнезде, а яичко…" Знаешь, где?
- Танька! - возмутилась мама.
- Все, все. Молчу, молчу.
Я посмотрела на часы, поднялась, набросила на плечи старенькую курточку и стала запихивать в большую черную сумку кое-какие шмотки. Во-первых, нужно было что-то захватить на работу - как-никак, а я заряжаюсь на сутки без продыху, - а во-вторых, еще до работы нужно было успеть по дороге заскочить в одно замечательное местечко…
- Но ты его хоть любишь? - С надеждой спросила мама.
Тут на меня навалилась такая усталость, что ничего не захотелось выдумывать:
- Не смеши меня, ма. Надо будет - полюблю.
К счастью, в это время раздался звонок. Мама вскочила из-за стола, рванулась к дверям.
- Сиди, - сказала я. - Открою. Это - Лялька.
Конечно, это была Лялька - бывшая мамина ученица, моя соседка по лестничной площадке. Ляльке - восемнадцать. Хорошенькая - спасу нет. В прошлом году завалила вступительные в медицинский, и я устроила ее к нам санитаркой для рабочего стажа.
- Здрассьте! - Сказала Лялька с моими интонациями. - Ну, ты даешь! Я тебя жду, жду внизу…
- Лялечка! - Обрадовалась мама. - Здравствуй, детка!
- Ой, извините, Алла Сергеевна! Доброе утро.
- Мамуля, мы пошли…
- Подожди! - мама метнулась в комнату, потом обратно и стала пихать мне два рубля. - Ну, возьми!..
- Да есть у меня деньги.
- Ты уходишь на сутки - тебе необходимо нормально питаться!
- Ну, мама…
- Не спорь! И Лялю покорми.
- До свидания, Алла Сергеевна.
- Привет, ма…
К отделению милиции мы с Лялькой подкатили на какой-то халтурной черной "Волге". Уже из машины я увидела "картину маслом": Зинка Мелейко во всем своем вечернем боевом обличии, на высоченных каблуках, подметала вместе с несколькими ханыгами двор, а школьница, взгромоздившись на колченогую стремянку, мыла снаружи высокие окна первого этажа. Помогали ей две жуткие патлатые бабы. Рожи опухшие, в синяках. Ткни пальцем - бормотуха так из ушей и брызнет!
- Погоди, шеф, - сказала я. - Сиди, Лялька, не высовывайся. Один момент!
Я выскочила из машины. Достала из сумки свитер, джинсы и куртку, протянула их Зинке.
- Отвернись! - Крикнула Зинка пожилому милиционеру, который приглядывал за всей этой компанией.
Тот сплюнул и отвернулся. Зинка натянула на себя джинсы, сняла кофточку, под которой не было даже намека на лифчик. Ханыги заржали. Зинка даже не посмотрела в их сторону, надела свитер, освободилась от юбки и закурила.