- Нет. У меня на это не хватит сил. Знаешь, иногда я верю, что бог всё же есть: мстительный, лицемерный бог, который наказывает за счастье. Я была счастлива с тобой, когда думала… - закончить фразу она не смогла. - Как бы там ни было, пройдут годы, прежде чем ты сможешь полюбить женщину. А у меня времени ждать нет.
- Но ты ведь знаешь, что я к тебе чувствую.
- Знаю, - сказала она, и в её голосе больше не было эмоций. - Я знаю, что ты чувствуешь.
Она встала.
- Я возвращаюсь в отель.
Джим тоже встал.
- Я тебя увижу перед отъездом?
- Нет.
- А в Нью-Йорке?
- Возможно.
- Я смогу тебя видеть, я захочу тебя видеть. И ещё… Я не хочу тебя потерять.
- Мы и увидимся, когда я стану счастливее. Спокойной ночи, Джим.
- Спокойной ночи, Мария.
Она быстро вышла из ресторана. Чёрная тесьма платья шуршала у её ног.
Вернулся Салливан.
- Где Мария?
- Ушла в отель, она устала.
- Ах, так? Давай-ка выпьем.
Они выпили. Джим, хотя и грустил, почувствовал облегчение: эмоциям временно пришёл конец. Эти двое измучили его, вытащили на поверхность из потёмок его души. Теперь он с нетерпением ждал свободы. Война его раскрепостила, он начнёт что-то делать и станет другим. Он не может дождаться, когда же наконец начнётся его настоящая жизнь.
Глава 7
1
Джим и Салливан прибыли в Нью-Йорк в середине декабря. Салливан почти сразу же получил работу в одном агентстве новостей, а Джим записался добровольцем в армию. Марию Верлен никто из них не видел, она исчезла.
Джима вначале отправили на сборный пункт в Мэриленд, и пока армия решала, что с ним делать, его отрядили работать в котельную. Он был так зол на плохую погоду и мелочные придирки, что пожалеть себя времени у него не оставалось. Он тупо кочевал из одного чёрного дня в другой и не замечал никого вокруг.
Однажды, проснувшись днём после ночного дежурства в котельной, Джим забрёл в ротную комнату отдыха. Дюжина новобранцев смотрела, как двое из постоянного состава роты играют в бильярд. Устав от одиночества, Джим решил нарушить своё долгое молчание. Он повернулся к стоявшему рядом солдату, мужчине лет сорока, безнадёжно штатскому, с небольшими усиками и печальными глазами.
- Ты здесь давно? - спросил его Джим.
Тот с благодарностью и немного удивлённо посмотрел на Джима.
- Почти месяц.
Голос, ничуть не похожий на гортанный лай большинства молодых солдат, набранных в городских трущобах или в глухой провинции, выдавал в нём образованного человека.
- А ты?
- Две недели. Я завербовался в Нью-Йорке. Ты откуда?
- Из Инн-Арбор, штат Мичиган. Я работал в университете.
- Преподавателем? - удивился Джим.
Мужчина кивнул:
- Профессором истории. Точнее, адъюнкт-профессором.
- Тогда что ты здесь делаешь? Я думал, что такие, как ты, должны носить майорские погоны.
Профессор нервно рассмеялся:
- Я тоже так думал, но, видимо, ошибался. В эпоху демократии наверх пробиваются только мужланы вроде нашего первого сержанта.
- Ты доброволец?
- Да, у меня жена и двое детей, но я пошёл в армию добровольцем.
- Но почему?
- Мне в голову пришла дурацкая мысль, что здесь я могу быть полезным.
Джим, оказавшись в армии, впервые почувствовал жалость не к себе, а к другому. Его порадовало такое бескорыстие.
- Ты влип, - сказал он. - И что, ты думаешь, они собираются с тобой делать?
- Зачислят на должность штабного писаря. Вероятно, это меня ждёт.
- А в офицеры не произведут?
- Может, и произведут. У меня есть друзья в Вашингтоне, но я, похоже, потерял веру в это предприятие. Хотя в армии Потомака дела шли ещё хуже. Это я о Гражданской войне, - добавил он извиняющимся тоном.
- И на фронте того хуже.
Они наслышались всяких ужасов о Филиппинах, где американская армия потерпела жестокое поражение.
- Возможно, - сказал профессор, - но мне в это трудно поверить. Это похоже на ад или ночной кошмар - полная безысходность. Нами управляют безумцы.
К ним подошли два широкоплечих красномордых деревенских парня. Это были неповоротливые и добродушные ребята.
- Привет, профессор! У тебя такой вид, будто ты проигрался в пух и прах. Похоже, они тебя всё-таки одолели.
- Здорово, ребята. Нет, они меня ещё не одолели. Просто я перехожу от мира к войне на свой манер, не торопясь.
Один из парней тут же отпустил скабрезную шутку, и профессор, подделываясь под них, громко загоготал, с готовностью становясь посмешищем. Джиму стало грустно от того, что этот человек корчит из себя шута. Важно было оставаться самим собой. Хотя он и не мог открыть им своё истинное лицо, но притворяться, что он такой, как все, он не собирался. Ему было больно видеть, как унижается другой, особенно когда в этом нет нужды.
Профессор смешил красномордых, рассказывая им о своих похождениях во время суточного наряда на кухню. Время от времени они посматривали на Джима, смеётся ли он, но Джим никак не реагировал, и им это не нравилось. К счастью, он был выше их.
Вошёл первый сержант, коренастый человек лет пятидесяти, и в помещении воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком бильярдных шаров.
- Мне нужны двое, - сказал он. - Два добровольца, чтобы вымыть этот чёртов сортир. Какой-то сукин сын там всё обосрал, и теперь мне нужны два человека.
Его выбор пал на Джима и профессора.
- Вы двое, - сказал он.
- Конечно, сержант! - ответил профессор, вскакивая на ноги. - Если где что нужно добровольно, я первый.
Они два часа убирали сортир, и за это время Джим немало узнал об американской истории и о тирании в демократических армиях.
2
В феврале Джима перевели в Джорджию. В течение трёх следующих месяцев он проходил общую военную подготовку. Физическая сторона армейской жизни его устраивала: Джиму нравилась её активность, хотя мелочные придирки и продолжали ему досаждать.
В мае его приписали в воздушные войска "рядовым необученным" - обычная классификация для не имеющих специальности - и отправили на военно-воздушную базу в Колорадо, где он был назначен в штаб авиакрыла, которое входило в состав соединения, которое, в свою очередь, входило в состав Второй Воздушной армии, которая занималась главным образом подготовкой пилотов и бомбардиров. Из двухсот человек личного состава крыла большинство служили при штабе. Сержантский состав обычно жил со своими жёнами за пределами базы, в Колорадо-Спрингс.
Джима и его товарищей встретил первый сержант - высокий тощий человек, который прежде торговал хозяйственными принадлежностями.
- Вы теперь в ВВС! - сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал пугающе. - Может, вам кто рассказывал, что у нас строгости поменьше, чем в других войсках, но это враньё. Вы меня поняли? Поняли, что я сказал? У нас здесь дисциплина круглые сутки, потому что это очень важный штаб, не забывайте об этом. Генерал у нас крутой, а потому - не лезть на рожон, делать, что положено, и всё у вас будет хорошо.
Но служба в ВВС была полегче, чем в пехоте. О дисциплине нередко забывали - штабные везде штабные, и Джим к ним относился с некоторым презрением. Хотя деревянные, покрытые толем казармы выглядели мрачно, а кормили их отвратительно, жизнь была сносной. В первые месяцы ни Джим, ни его товарищи вообще не общались со штабными. Они самонадеянно пытались сохранять свою индивидуальность и независимость.
Один день ничем не отличался от другого. Ранним утром из громкоговорителя на стене доносились звуки подъема. Солдаты зевали и чертыхались. Первый сержант проходил по казарме, громкой бранью поднимая на ноги спящих. Затем они пробегали по морозному воздуху двадцать ярдов до сортира, а потом отправлялись на завтрак в столовую. Джим автоматически поглощал пищу, даже не чувствуя, что ест.
После завтрака первый сержант назначал солдат на работы. Работа нередко была тяжелой: строительство казарм, погрузка мусора, ремонт взлетно-посадочных полос. Но тяжелой работы было немного.
Нередко выдавались дни, когда Джим вообще был предоставлен сам себе. И тогда он отправлялся к длинным взлетно-посадочным полосам и смотрел, как взлетают и садятся В-17 и В-24. Экипажи бомбардировщиков явно были довольны тем, что делали, в отличие от солдат, которые равнодушно выполняли порученную им бессмысленную работу.
В особенности Джима поразил один пилот, неугомонный блондин, очень популярный у наземных экипажей. Он напевал популярные песенки громким невыразительным голосом, участвовал во всех шумных играх и вообще наслаждался жизнью. Однажды Джим столкнулся с ним лицом к лицу. Джим отдал честь, но пилот, улыбнувшись, хлопнул его по плечу и сказал "Привет!", как один мальчишка другому. Джим был ошеломлен, но этим все и кончилось. Их разделяло офицерское звание летчика. Это было грустно.
Друзей у Джима не было. Он избегал мужских компаний, собиравшихся по вечерам в казарме. Вместо этого он ходил в кино или читал книги, среди которых ему попался и роман Салливана. Он прочел, и ему показалось, что это написано кем-то совершенно ему незнакомым.
Время от времени он ездил в Колорадо-Спрингс, где ему встречались солдаты с голодными глазами, рассчитывающие увидеть такую же жажду в глазах кого-нибудь еще. Но Джим не обращал на них внимание. Секс его не интересовал.
В конце концов один из офицеров-кадровиков обратил внимание, что Джим был тренером по теннису, и перевел его в специальную службу на должность инструктора по физической подготовке.