- А ты как с луны свалился. Будто в твоей роте нет ни "сынков", ни "дембелей" - все одинаково пашут. У нас, на "гражданке", и то… Если молодой - завгар тебя на старый "захарий" садит, а покрутился в гараже, прошел огни, воды и медные трубы - получай новенький ЗИЛ. А в армии - тем более, я на своей шкуре испытал…
- Вот и продолжай в том же духе, если тебе так нравится, - поставил ноги на подножку младший сержант. - Езжай-ка, братец, своей дорогой, не по пути нам! - соскочил он на землю и с силой захлопнул дверь.
- Ну, дела, - развел руками шофер, - прямо чокнутый какой-то. Ты чего, впрямь обиделся?! - высунулся он из окна. - Кончай, лезь обратно, до аэропорта добрых пять кэмэ будет!
Младший сержант, не оглядываясь, шел по обочине. Шофер, посигналив несколько раз и поняв, что напрасно старается, махнул рукой и газанул так, что, не отскочи парень вовремя в сторону, самосвал обдал бы его грязью с ног до головы. Младший сержант помахал вслед грузовику кулаком и крикнул:
- Все равно не уступлю!..
Эта привычка - говорить "не уступлю!", когда надо выдержать соблазн и отстоять свой принцип, появилась у Глеба Антонова на втором курсе техникума, после смерти отца, которая его очень потрясла. Отец был еще совсем молодым, жизнерадостным. Готовясь к своему сорокалетию, шутливо говорил Глебу: "Отметим, сын, мой день на твоей дискотеке. Думаешь, не найду там себе пары? Еще как, почище твоей Натальи будет!.." Он заразительно хохотал, и Глеб тоже смеялся, зная, что ни на какую дискотеку отец не поедет, тем более в город, хоть это и недалеко. А о женщинах вообще не могло быть речи - одну он только любил, маму.
Но мамы Глеб не помнил. Он часто вглядывался в ее портрет, висевший над письменным столом в комнате отца, пытаясь разгадать в облике улыбающейся ему чернобровой девчонки со вздернутым носиком и короткой стрижкой ее характер.
В семье их было трое мужчин, и все - казаки, как любил подчеркивать дед Гавриил, некогда глава большого рода, высохший от невосполнимых утрат: горевал он порой о том, что хозяйку свою пережил, а больше - о четырех сыновьях и дочке, положивших свои головы на лютой войне. Сам он живым остался и даже раненым не был, хотя врагов приходилось шашкой рубать. Только младший его сын, отец Глеба, родившийся уже после демобилизации старшины Гавриила Антонова, утешал старого вояку… А из мамы вот казачки не получилось: бросила она и отца, и Глеба, и деда, уехала из станицы в столицу с каким-то заезжим художником. Глебу и трех лет не было тогда.
Однажды в классе шестом Глеб высказал отцу все, что он думал об изменнице-матери. Отец выслушал его истерику спокойно и отрезал жестко: "Не смей осуждать мать. Никогда! Подрастешь - поймешь…" Но Глеб еще долго удивлялся, как можно часами сидеть перед портретом женщины, предавшей тебя, советоваться с ней, радоваться ее редкому письму или открытке. Кое-что начал понимать, когда познакомился с Наталией Чичко из параллельного курса и влюбился в нее по уши…
В тот вечер отец пришел домой сам не свой. Молча, как был в пальто и фуражке, прошел в свою комнату, не обращая внимания на хлопочущих на кухне деда и сына. Глеб торопился на электричку, чтобы поспеть на свидание с Наташкой. Они собрались на концерт популярной "Машины времени", нежданно осчастливившей их захолустный донской городок.
- Батя, что стряслось? - обеспокоенно заглянул он в комнату отца, увидев его за письменным столом в отрешенной позе. Отец повернулся, посмотрел на Глеба пустым взглядом:
- Ничего, сын, оставь меня.
Уходя из дому, Глеб слышал, как отец что-то бубнил за своей дверью. "Пусть побеседует, успокоится", - легкомысленно подумал он. А когда поздно вечером веселый и довольный Глеб возвратился, отца уже не было в живых. Обширный инфаркт. Причиной его, как потом выяснилось, явилась крупная неприятность у отца на работе. Он был агрономом, земля и хлеб - выше ценностей для него не существовало. А директор совхоза настаивал, требовал сдать в счет плана семенное зерно. К весне обещал восполнить закрома. Каким образом? Это тебя, агроном, мол, не должно волновать. И батя, человек по сути своей мягкий и доверчивый, в конце концов сдался, уступил. Однако пришла весна, а сеять было нечем. Поднялся шум-тарарам, вмешался в дело райком. Директор сумел выкрутиться, а агронома исключили из партии.
Глеб возненавидел совхозное начальство, райкомовских, как он считал, бездушных чинуш, косо глядел на своих преподавателей, наставников, сокурсников - весь свет ему в те дни был не мил. Тогда и начал он твердить: "Не уступлю!" И матери так сказал, когда та, приехав на отцовы похороны, умоляла его уступить ее просьбе, переехать к ней в Москву. И еще вырисовалась в его характере черта, о которой он раньше и сам не подозревал. Всех и вся он обличал, не прощал никому ошибок и просчетов. В техникуме его стали считать если не "трудным", то, по крайней мере, неудобным учащимся.
- Твоя правда-матка похожа на старческую болезнь, - упрекнула его и Наталия после комсомольского собрания, на котором Глеб в пух и прах раскритиковал работу комитета комсомола, в составе которого числилась и она.
- Почему? - искренне удивился Глеб.
- А сам не догадываешься? Ворчишь, ворчишь, соломинки подмечаешь, а в своем глазу…
- Что ты хочешь этим сказать? - вспыхнул Глеб.
- Только то, что самокритика больше характеризует интеллект, культуру и, следовательно, воспитанность человека. А быть эдаким чистюлей-прокурором, клеймящим и требующим расправы над злом, не видя собственных прегрешений и не прикладывая своих рук для борьбы с ним, - нет ничего проще…
После этого разговора Глеб замкнулся, ушел в себя. С Наталией встречался все реже и реже. Вскоре он вообще перешел на вечернее отделение техникума - надо было зарабатывать на жизнь. Много времени отнимали и занятия в досаафовском автоклубе. Пока не закончил учебу, ему давали отсрочку от призыва в армию. А когда получил повестку, нагрянул к Наталии, которую не видел больше года, и выпалил с порога:
- Давай, Наталия, распишемся…
Посидели поле загса скромно с дедом Гавриилом, родителями Наташи и друзьями. А утром молодая жена проводила Глеба на сборный пункт. Смеялась, а в глазах стояли слезы. Поправляя ремни рюкзака на его плечах, пошутила:
- Держитесь теперь, милитаристы, солдат Антонов на часах стоять будет!
Дед Гавриил вырядился в красные революционные шаровары, которые получил еще в гражданскую из рук самого Буденного, на голову натянул казацкую фуражку с малиновым околышем, а на пиджак нацепил все свои награды - от Георгия IV степени до ордена Славы.
- Служи, казак, как в нашем роду заведено, - сказал он. - Живота своего не жалей, а за женку не бойся… Даст бог, не помру, дождуся тебя, - прижался он сухонькой грудью к Глебу…
…Обрадуется дед, подумал Антонов уже у здания аэропорта. И Наталия рада-радешенька будет. Сама хотела приехать, а тут - такой сюрприз!
- Эй, служивый! - увидел Глеб бегущего к нему от стоянки автомобилей шофера, с которым он не нашел общего языка. - Чего скажу… Тебе куда лететь-то?
- Не все ли равно, - отмахнулся Глеб.
- Да погоди, я же по-хорошему, помочь хочу! С билетами туго, я узнал, сезон местной элиты. Прут фрукты ящиками, за каждое место в самолет на "лапу" отваливают будь здоров сколько!
- И в Ростов? - обеспокоенно воскликнул Глеб.
- А ты думал? Если не ошибаюсь, один рейс туда. Пошли, у меня кассиром чувиха моя работает, быстро все устроит.
Уже подходя к кассам, у которых толпился народ, Глеб в нерешительности остановился:
- Послушай, получится, что билет мы сейчас вроде как по блату возьмем? - сказал он парню, поморщившись.
- А ты думал… - ухмыльнулся тот, вклиниваясь в очередь и увлекая за собой Глеба. - Пропустите, товарищи, орденоносца…
Глеб оторопел от такого нахальства. Как ошпаренный отскочил в сторону и, краснея и смущаясь, встал в хвост очереди, которая неодобрительно загудела. К нему подлетел шофер:
- Нет, ты точно ненормальный! Давай проездные документы…
- Слушай, двигай-ка ты отсюда подобру-поздорову! - резко оборвал его Глеб. - Брехло!
- Чего, чего?!
- Что слышал, - демонстративно отвернулся от парня Антонов.
Уже в самолете, откинувшись в уютном кресле, Глеб размышлял с досадой: нет, все-таки неправильно он поступил с этим шофером и в первом, и во втором случае, грубо отбрив его. Ну хорошо, проявил характер, устоял перед ухарем. Нет ничего проще, как сказала бы Наталия. Но ведь сам-то парень ни черта не понял, ушел разобиженный, уверенный в своей правоте. Да еще, наверное, подумал о нем, Глебе, как о злюке-задаваке, из которого прет правильность. Будет с дружками перемывать его косточки, гогоча над его принципиальностью. А как надо было бы Глебу поступить?.. Встать в нравоучительную позу и продекламировать стихами Маяковского, что такое хорошо и что такое плохо? На смех поднял бы парень-шофер Глеба в ответ. Да и читали ему наверняка в детстве эту книжку. Дома, в детском саду, в школе… А может, надо было схватить его за шиворот и тряхнуть как следует, выставить напоказ: мол, смотрите, люди, на ловчилу! А он бы в ответ начал брыкаться, еще завязалась бы потасовка. И вряд ли из очереди кто-либо пришел на помощь, одобрил такое действо Глеба. Почему-то в последнее время не очень-то любят заступаться. Иной норовит не заметить, пройти стороной свару, если она его не касается. В лучшем случае позовет милиционера навести порядок. Да к тому же "тряхнуть" - не метод воспитания, Глеб уже убедился на своем опыте.