Всемирно известного американского писателя Гарольда Роббинса называют "Мопассаном XX века".
"Голливудская трилогия" объединяет три романа "Торговцы грезами", "Охотники за удачей" и "Наследники", в которых Роббинс в романной форме прослеживает всю историю Голливуда - от его зарождения до наших дней. Романы его похожи на голливудские блокбастеры - в них есть все, что интересно современному человеку: деньги, секс, страсть, карьера, предательства, мечты… И все то, на что способен человек, чтобы сделать мечту реальностью…
Романы Роббинса переведены на 32 языка, в мире продано свыше 800 млн. его книг.
Содержание:
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ - УТРОМ 1
НЬЮ-ЙОРК, 1955–1960 - СТИВЕН ГОНТ 3
НЬЮ-ЙОРК, 1955–1960 СЭМ БЕНДЖАМИН 20
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ - ДНЕМ 35
ГОЛЛИВУД, 1960–1965 - СЭМ БЕНДЖАМИН 40
ГОЛЛИВУД, 1960–1965 - СТИВЕН ГОНТ 52
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ - ВЕЧЕРОМ 67
Примечания 69
Гарольд Роббинс
Наследники
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ
УТРОМ
Я уже собрался пить третью чашку кофе, когда зазвонил телефон. Я не стал брать трубку. Когда телефонного звонка ждешь три года, можно подождать еще несколько секунд.
Я наполнил кофейную чашку, затем посмотрел на восходящее солнце, на окно блондинки, которая жила в доме напротив, и на Стрип, главную улицу Голливуда.
Солнце еще не поднялось над холмом, блондинка еще спала, так как ее окна были плотно зашторены, а по Стрип медленно двигалась одинокая полицейская машина. Наконец я поднял телефонную трубку.
- Доброе утро, Сэм, - поздоровался я.
В трубке молчали. Было слышно лишь прерывистое дыхание.
- Как ты узнал, что это я?
- В этом городе поздно просыпаются, - пояснил я. - До десяти часов все еще в постелях.
- Не спалось, - проворчал он. - Я прилетел сюда вчера вечером и никак не могу перейти с нью-йоркского времени.
- Понимаю.
- Чем занимаешься? - спросил он.
- Сижу, пью кофе.
- Как насчет того, чтобы подъехать ко мне и вместе позавтракать?
- Я не завтракаю, Сэм, ты ведь знаешь.
- Я тоже, - сказал он. - И ты об этом знаешь. Но я не могу спать, и мне надо поговорить с тобой.
- Я тебя слушаю.
- Но не по телефону же! Я и так полжизни провожу с трубкой в руках. Хочу говорить с тобой и видеть твое лицо. - Он помолчал, и я снова услышал его прерывистое дыхание. - Ну вот что, давай ко мне, и мы куда-нибудь съездим. Я даже готов рискнуть прокатиться в этой твоей новой машине, которая, как писали, развивает двести двадцать миль в час.
- Почему бы тебе самому не прокатиться?
- Есть две причины. Первая - калифорнийские водители все сумасшедшие, и я их боюсь, и вторая - я же сказал, что мне надо увидеть тебя.
Какое-то мгновение я колебался.
- Ладно, я подъеду к твоему отелю.
- Через пятнадцать минут, - сказал он. - Мне нужно еще позвонить в Нью-Йорк.
Я положил трубку и поднялся наверх, в спальню. Осторожно открыв дверь, вошел в комнату. Шторы были плотно задвинуты, и в полумраке я видел Китаянку, которая все еще спала. Она лежала обнаженная поверх простыней, вытянув руки над головой, будто собиралась нырять в воду. Ее длинные волосы спадали на спину, укрывая ее, словно одеялом.
Я подошел к кровати и посмотрел на Китаянку. Она была совершенно неподвижна и дышала почти незаметно. По запаху в комнате нетрудно было догадаться, что этой ночью здесь занимались любовью, - он висел в воздухе, как аромат старого вина. Я нежно провел рукой по ее телу, по маленькой, крепкой как мрамор, желтоватой попке. Она вжалась в матрас, и я почувствовал, как от нее пышет жаром. Не поворачивая головы, она проговорила в подушку, и поэтому голос ее звучал приглушенно:
- Как это у тебя получается, Стив? Стоит тебе прикоснуться, как я вся горю.
Я убрал руку и пошел в ванную. Когда я вернулся оттуда через пятнадцать минут, она сидела в кровати, перебирая пальцами между ног.
- Ты уже оделся! - воскликнула она. - Это нечестно! А я-то старалась не остыть до тебя.
- Извини, Китаянка, - ответил я. - У меня встреча.
- Можешь и опоздать, - возразила она. - Давай опять в постель и трахни меня.
Я ничего не ответил. Пройдя через комнату, вытащил из шкафа свитер и надел его.
- У китайцев есть одна старая пословица, - сказала она. - Если утром насладился, дню плохим уже не быть.
Я расхохотался.
- Я не сказала ничего смешного. И ты впервые отвечаешь мне отказом.
- Это когда-нибудь должно было случиться, Китаянка, - сказал я.
- Перестань называть меня Китаянкой! У меня есть имя, и ты его прекрасно знаешь.
Я посмотрел на нее. На ее лице, еще спокойном минуту назад, появилось недовольство.
- Остынь, Китаянка! Даже я не верю таким именам, как Мэри Эпплгэйт.
- Но меня так зовут.
- Может быть. Но для меня ты выглядишь как Китаянка.
Она укрылась простыней.
- По-моему, мне пора.
Я ничего не ответил.
- Ты надолго? - спросила она.
- Не знаю. Может, на пару часов.
- К тому времени я уже уеду.
Я посмотрел на нее:
- Денег у тебя хватает?
- Перебьюсь как-нибудь.
Я кивнул.
- Ну что ж, тогда - пока! Буду по тебе скучать.
Я закрыл за собой дверь и сбежал вниз по ступенькам. Выйдя на улицу, я заметил, что солнце уже взошло над холмом, и от яркого сияния зажмурился. Я надел темные очки и, обойдя дом, направился к стоянке. Мой лимузин сверкал на солнце, как черная жемчужина в витрине Картье. Ее маленький "фольксваген" стоял рядом, похожий на смешного жука. Он выглядел жалким и покинутым.
Может, именно так я чувствовал себя, когда видел такую машину. У всех этих красоток есть подобные машины. У такого автомобильчика есть колеса, он дешевый и возит их туда-сюда по делам, а между делом стоит припаркованный в чьем-нибудь гараже, пока хозяин возит ее на своем "линкольне-континентале". Но рано или поздно время больших автомобилей подходит к концу, и маленькие "фольксвагены" снова принимаются за работу. Как сегодня утром.
Я вернулся в дом и, пройдя в кухню, отыскал клейкую ленту, чтобы прилепить две стодолларовые бумажки к ветровому стеклу "фольксвагена", там она их непременно заметит.
Я подъехал ко входу в отель на тридцать минут позже, а он все еще не спустился.
Сидя в машине, я проклинал себя за глупое поведение. Китаянка была права - все-таки надо было ее трахнуть.
Он вышел из отеля через пятнадцать минут. Швейцар открыл дверцу машины, и он влез в нее, отдуваясь. Дверца захлопнулась, и мы посмотрели друг на друга.
Пауза затянулась, затем он наклонился и поцеловал меня в щеку.
- Я скучал по тебе.
Я тронул машину с места, отъезжая от отеля, и не проронил ни слова, пока мы не остановились на красный свет на бульваре Сансет.
- Кто бы мог подумать!
Он воспринял это гораздо серьезнее, чем я предполагал.
- Ты ведь знаешь, что это так. Сколько мне пришлось всего сделать.
Загорелся зеленый, и я направил машину в сторону Санта-Моники.
- Сейчас это не имеет значения. Три года прошло. - Я бросил на него взгляд. - Куда тебя отвезти?
Он пожал плечами.
- Куда скажешь. Это твой город.
Я продолжал ехать.
- Наверное, ты спрашиваешь себя, почему я позвонил, - продолжал он.
Я ничего не ответил.
- Я чувствовал себя твоим должником.
- Ты мне ничего не должен, - быстро возразил я. - Весь капитал у меня. Твой капитал, капитал Синклера.
- Мог бы не говорить, что ты богат, - сказал он. - Все это знают. Но деньги - это еще не все.
Я повернулся к нему.
- Вы только послушайте его, - улыбнулся я. - Зачем же ты это сделал?
Его темные глаза сияли за отполированными стеклами очков в черной оправе.
- Я не мог поступить иначе. Я боялся, что все полетит к черту.
Я горько рассмеялся.
- А тут подвернулся я. Как раз тот парень, что надо. Отличная комбинация.
- Ты помнишь, что я тебе тогда сказал? Когда-нибудь ты будешь благодарить меня за это.
Я продолжал смотреть на дорогу, ничего не говоря в ответ. Хотя мне было за что благодарить его. Тут, правда, есть одно "но" - ничего этого мне не было нужно.
- Знаешь, как поется в одной старой песне? - спросил он. - Как больно тем, кого мы любим.
- Не надо петь. Еще слишком рано.
- Да-да, - сказал он с жаром. - Всем делаем больно. Думаю, тебе это непременно должно быть известно.
- Ладно, ты мне об этом сказал, и теперь я знаю.
Неожиданно он разозлился:
- Нет, не знаешь. Ты ничего не знаешь. Я помог тебе стать богатым. Так что не забывай об этом.
- Поостынь, Сэм, - оборвал я его. - Ты только что сказал, что деньги - это еще не все.
Секунду он помолчал.
- Дай мне сигарету.
- Зачем? Ты ведь не куришь. - Я ухмыльнулся. - К тому же я видел эту уловку раз тысячу, не меньше.
Он знал, о чем я говорю.
- Я хочу сигарету.
Щелчком я открыл отделение для перчаток.
- Бери.
Его пальцы дрожали, когда он неумело прикуривал.