Впрочем, вечером он, как всегда, встречал меня у работы, и мы снова были вместе, и снова проводили час или два, и, если я не могла поехать к нему, он не настаивал и провожал меня, и я целовала его в губы и не могла оторваться от него и оставить его этой ночью одного, но все же заставляла себя, зная, что все продолжится завтра. И все действительно продолжалось завтра, и мы скользили по дням и неделям, пока они не перетекали в месяц, а потом в другой, и мне было необыкновенно легко, и ничто не вклинивалось в этот счастливый распорядок, ничто не вызывало вопроса, и поэтому ничто не требовало ответа ни от меня, ни от Марка.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я не помню точно, когда Марк все же спросил меня, где и на кого я учусь, я просто не обратила тогда внимания на этот его несущественный вопрос. Помню только, что мы сидели в простеньком кафе уже вполне сытые, и единственное, что оставалось на столе, были две неполные чашки кофе, да еще хлебница с парой разломанных пополам булочек.
- В Бостонском университете, - ответила я, - на экономическом.
- Что это значит? Я имею в виду, кем ты станешь? - спросил он.
- Если честно, я сама точно не знаю. Но вроде бы в финансовых компаниях делать аудит, рассчитывать налоги или быть финансовым советником. В общем, заниматься разной туфтой типа этого.
- И тебе нравится? - спросил он. Я скорчила гримасу недоумения.
- Нравится? Даже не задумывалась над этим, - попробовала уйти от ответа я, но потом добавила по инерции монотонно: - Нормально.
- А зачем же ты тогда пошла туда учиться? - опять спросил Марк.
- Зачем я пошла туда учиться? - лениво повторила я его вопрос, показывая этим, что мне этот разговор не особенно интересен. - А куда еще? Экономисты везде требуются, работы полно, посмотри газету, куча объявлений, зарплата хорошая. Что еще надо - стабильность и вера в завтрашний день. - Я попыталась свести разговор в шутку, мне не нравилась тема, слишком односторонняя, слишком про меня, и я не хотела продолжать.
Марк мягко улыбнулся, он всегда так улыбался, когда не соглашался, и я поняла, что мне не удастся отделаться формальной отговоркой.
- Но если тебе не нравится.
- Я так не сказала, я сказала "нормально". Не так чтобы я жутко тащилась от всех этих дебетов, кредитов и прочих дисперсмантов, но, я думаю, никто не тащится.
Я потихоньку начала раздражаться, разговор был мне не по душе.
- Я думаю, кто-то тащится. Кто-то наверняка тащится, - повторил Марк. Он говорил медленно, как бы взвешивая слова, аккуратно их подбирая. - И ты всегда будешь проигрывать им.
Это было уже что-то новое, никогда раньше Марк не говорил со мной таким тоном - безапелляционным, давящим.
- Послушай, - сказала я, - я ни с кем соревноваться не собираюсь. Очень хорошо, если кто-то станет лучше меня. Будет кому местную экономику поднимать.
- Зачем начинать, заранее зная, что тебя ожидает неудача? - задумчиво и как бы самому себе сказал Марк. - Это как игрок, который выходит на поле, заранее готовясь проиграть матч. Только для тебя поражение в результате выльется в напрасно потраченные годы, постоянное неудовольствие, и потом невозможно будет что-либо изменить и...
- Хорошо, - перебила его я. - Откуда ты знаешь, что меня ждет неудача? Ты что, считаешь, что я соображаю плохо? Так вот, в качестве информации, я одна из лучших на курсе!
- Малыш, ты только не злись, - сказал он миролюбиво, - мы ведь просто обсуждаем. Я уверен, что ты способная. Более того, ты способнее многих других, которых я знаю. А я знаю много сильных людей.
Я бы подумала, что он шутит, если бы голос его не звучал настолько серьезно.
- Но, видишь ли, когда мы говорим о лучших, в силу входят другие правила. Это как законы Ньютона, которые действительны только на Земле и распространяются на всех, кто здесь находится, но за пределами ее они не действуют. Там, в космосе, властвуют законы Эйнштейна и геометрия Лобачевского, а не Евклида, например.
- Но там нет жизни, как ты говоришь, за пределами Земли, - возразила я.
- Это ты так думаешь, - отмахнулся он от меня. - Так же и среди творческих людей: для них действуют другие законы, -он сделал паузу, подбирая слова, -счастья, гармонии, даже любви - абсолютно другие законы, и конкуренции тоже.
- Ну хорошо, и какие же они, эти законы? - уже скорее саркастически, чем добродушно, спросила я.
Он все так же мягко улыбнулся.
- Все я не знаю, о многих сейчас незачем говорить, но самый простой - тот, о котором мы сейчас спорим, - он опять остановился, опять подбирая слова. - Человек хорош в том, что любит, а любит то, в чем он хорош.
- Это несложно.
- Конечно, несложно, - не понял он моей иронии или сделал вид, что не понял. - Более того, банально, но парадокс в том, что самые простые и банальные вещи как раз из-за своей простоты и ускользают от нас.
Нет, подумала я, все он понял.
- Но я не об этом. Получается замкнутый круг: чем больше ты любишь то, чем занимаешься, тем лучше это делаешь. А чем лучше делаешь, тем больше ты это любишь. В результате человек поднимается над собой, даже над своим талантом, и конкурировать с ним становится сложно.
Теперь я поняла, что меня раздражал даже больше, чем сама тема, его тон. Он говорил со мной, как с ребенком, - поучительно, даже назидательно, - и говорил бы что-нибудь оригинальное, а то, действительно, общие места. Я хотела сорваться на резкость, чтобы закончить наконец этот ненужный разговор, я уже приготовила фразу, но в последний момент все же сдержалась и промолчала. Вместо этого я перешла на еще не забытый московский, более развязный тон.
- Ну ты романтик. Тебе бы все о высоком. Какие там любишь не любишь, тоже мне ромашки! Выжить бы, - вдруг вырвалось у меня в сердцах. - Ты бы посмотрел, где и как я живу, пашу на двух работах, чтоб прокормиться, занимаюсь по ночам, сплю четыре часа!
Меня понесло по-настоящему. Все, что накопилось во мне, вся усталость, разочарование, бессмысленное ожидание чего-то, постоянные ограничения и нехватка - все это из-за дурацкого разговора вдруг наслоилось одно на другое и рванулось из меня, и я не в силах была сдержаться.
- Ты знаешь, когда я последний раз к зеркалу подходила? Когда у меня время было накраситься? - я почувствовала слезу у себя в голосе. - Хорошо еще, что в этой стране и краситься-то не надо, все равно никому дела нет. - Вот уже и на страну покатила, подумала я. - Если бы я родилась здесь, я бы, как ты, думала о высоком, о космосе, о душе, а не о том, как мне за квартиру заплатить и на что зуб, который, сволочь, уже вторую неделю болит, залечить.
Я остановилась, чтобы сдержаться и действительно не расплакаться, очень уж стало жалко себя, особенно из-за этого зуба.
- Ты, Марк, с кем разговор этот затеял? - все же кое-как взяла себя в руки я. - Творчество-шморчество! Ты с друзьями своими йельскими об этом поболтай, а со мной о чем-нибудь более земном, например, где будильник достать, который звонит погромче, чтоб завтра полшестого не проспать. Я наконец замолчала. Он смотрел на меня все то время, что я говорила, смотрел прямо в глаза, уже не улыбаясь, подперев голову рукой и закрыв ладонью подбородок. Взгляд его, став мягким, светился нежно-голубым теплом и, мне показалось, даже нежностью.
Зачем я все это наговорила? Глупо, подумала я.
- Я тебе завтра позвоню в полшестого, разбужу, - абсолютно серьезно сказал он.
Я улыбнулась, это было мило. Хорошо все же, что я не расплакалась, было бы совсем по-дурацки. Мы замолчали. Я постаралась успокоиться и снять с себя напряжение и досаду спора.
- Я понимаю то, о чем ты говоришь, - сказал наконец Марк. - Я знаю это ощущение. Оно вызывается не только эмиграцией, но и многими другими, вообще любыми поворотными событиями.
Лицо его, все так же лежащее на ладони, склонилось теперь ближе к столу, и взгляд сосредоточился на хлебном мякише, который он катал двумя пальцами.
- Видишь ли, - он говорил как бы самому себе, - любой большой шаг в жизни человека есть отступление, которое зачастую приводит к потере. Не только эмиграция, но и рождение ребенка, смена профессии, что еще, наверное, женитьба, - вообще любое значимое движение, которое совершает человек, отбрасывает его назад, каждого по-своему, но все равно отбрасывает, лишает чего-то. Либо привычного стиля жизни, либо интересов, либо системы ценностей, планов, надежд, да чего угодно. В какой-то момент начинает казаться, что потеряны время, силы, что для восстановления, возвращения в исходную позицию потребуется вся длина оставшейся жизни. Но это ошибочное ощущение, и дело даже не в том, кто восстанавливается быстрее, а кто медленнее, а в том, что некоторые выходят из своего отступления в результате более сильными, чем были прежде. То есть они, кто возвращаются, сразу перескакивают прежние, исходные позиции, переходя как бы на новый виток спирали.
- Как Монголия из феодализма в социализм, - перебила я его еще заученным в школе.
Я опять начала злиться: ну зачем он снова возвращается к этой теме?
- Что? - не понял он.
- Нет, ничего, - мотнула головой я.
- Понимаешь, кого-то отступление отбрасывает назад навсегда, а кого-то обогащает и поднимает над теми, кто не знал поражения.
- А поражение-то здесь при чем? Поражения-то вроде не было, - опять съехидничала я.
- Ну ладно, - наконец-то он понял, что разговаривать со мной бесполезно, - давай закончим, пока.
- Да, давай закончим. Только один вопрос, - как бы вдруг спохватилась я.
- Конечно, - согласился наивный Марк.
- Ну-ка, признавайся, сколько детей ты успел народить, и все небось от многочисленных законных жен.
Он пожал плечами, не понимая.