ПУМЕРАНГ: Мондини был сантехником, мало что понимал, но работал. Он влюбился в бокс, когда ремонтировал сортир в спортзале. В первую валялся на полу шесть раз. Вернулся в раздевалку, переоделся, вышел и подождал, чтобы встретиться с тем, кто его валил на пол. У этого типа была русская фамилия Козалькев. Мондини не держался на ногах, так был избит, но незаметно следил за ним, пока этот тип не зашел в бар. Мондини отправился следом. Заказал пиво и уселся рядом с русским. Немного выждал и затем сказал: "Научи меня". На счету Козалькева было пятьдесят три боя, он продавал встречи и время от времени договаривался с салагами, чтобы улучшить свой результат. "Иди в жопу", - ответил он. Мондини, сохраняя полнейшее хладнокровие, вылил пиво ему на штаны. Завязалась потасовка с пинками и швырянием стаканами, которую еле остановили и которая закончилась в камере полицейского участка. Целый час они пребывали в полумраке и тишине. Потом русский сказал: "Первое. Боксом занимаются только если очень хочется. Неважно чего". По утрам они изучали, как бить в поясницу так, чтобы рефери не заметил и чтобы заявить, что противник вертится. А между прочим, удар кулаком в поясницу - это такая штука, от которой искры сыплются из глаз.
ДИЗЕЛЬ: Мондини говорил: для того чтобы научиться боксировать, достаточно одной ночи. И нужна целая жизнь, чтобы научиться бороться. Он бросил спорт в тридцать четыре года. Обычная карьера, единственная запоминающаяся встреча. Двенадцать раундов в Атлантик Сити, противник - Барри "Кинг" Муз. Каждый из них - четырежды на полу. Казалось, что они хотели лишить себя жизни. Последний раунд провели, держась друг за друга, в полном изнеможении, голова к голове, руки их свисали вдоль тел, кулаки болтались в пустоте, словно языки колоколов: последние три минуты они занимались тем, что злобно оскорбляли друг друга. В конце концов победу присудили Музу, имевшему связи. Мондини пытается забыть об этом. Но однажды, когда все сидели перед телевизорами - в Атлантик Сити происходило что-то, похожее на убийство, - кто-то слышал бормотание: "Прекрасное местечко, я как-то раз провел там неделю, а другой раз - воскресный вечер".
- Чуть-чуть поправим седину вот здесь? - спросил Вицвондк. В понедельник, когда парикмахерская не работала, он ходил на кладбище, и казалось, что повсюду у него родственники. Дома, по вечерам, он играл на гитаре. Соседи открывали окна и слушали.
ПУМЕРАНГ: Мондини бросил спорт, когда ему было тридцать четыре года. Последний поединок он проводил с негром из Филадельфии, тот тоже решил завязать с боксом. Когда Мондини увидел, как тот поднимается на ринг, то подозвал жену, которая всегда сидела в первом ряду, и сказал:
- Ты взяла деньги?
- Да.
- О'кей. Ставь на меня.
- Но…
- Не обсуждается. На меня. И будем надеяться, что этот тип продержится до конца.
Второй раунд Мондини закончил на ковре, потом вновь упал в седьмом. Он неплохо боролся, но он не мог увидеть, как противник проводит эти ужасные хуки слева. У негра был хороший удар, но никак не увидеть, как он это делает. В десятом раунде Мондини получил такой хук, что зашатался и рухнул замертво. Некоторое время все было как в тумане. Потом он увидел жену, которая смотрела на него, опустившись на кушетку в раздевалке, И тогда он позволил себе улыбнуться.
- Не беспокойся. Мы все начнем сначала.
- Уже начали, - ответила жена. - Я уже поставила все деньги на другого.
На эти деньги он открыл спортзал. И стал Мондини, тем самым Мондини. Учителем. Таких учителей больше не сыщешь.
Мальчик, сидевший прямо под календарем Бербалуца (краски и шампуни), вдруг начал трястись как проклятый. Он дрожал все сильнее и сильнее. Он соскользнул со стула и распростерся на полу. На губах у него выступали пузыри, он скрежетал зубами. С каждым вздохом у него вырывался свист, это наводило ужас. Вицвондк остановился, с расческой и ножницами в руках. Все смотрели, никто не шевелился. Толстяк, сидевший на соседнем стуле, сказал:
- Да что это с ним?
Никто не ответил. Мальчику было по-настоящему плохо, он бился об пол руками и ногами, голова с глазами навыкате ритмично болталась взад-вперед, слюна беспрестанно заливала лицо.
- Фу, как мерзко, придурок!
Толстяк поднялся, посмотрел на распростертого перед ним мальчика и вытер руки о пиджак, как будто хотел их вымыть. Он был бледен, на лбу блестел пот.
- Вы прекратите или нет? Это безобразие.
Вицвондк не мог сдвинуться с места. Кто-то еще поднялся, но приблизиться не отваживался никто. Маленький старичок, который продолжал сидеть, промямлил что-то вроде:
- Требуется искусственное дыхание…
Вицвондк сказал:
- Телефон…
Мальчик продолжал биться головой об пол, он не издавал ни единой жалобы, только убийственный свист…
ДИЗЕЛЬ: Отличный спортзал. Спортзал Мондини. Во избежание недоразумений, прямо над дверью было написано красными буквами: ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. Кроме того, там висела фотография Мондини в молодости, на которой он показывал кулаки, и фотография Роки Марчиано с автографом. Ринг был голубого цвета, немного меньше, чем положено по регламенту. И повсюду лежали различные приспособления. Зал Мондини открывался в три часа. Первым делом он повесил часы, которые отмеряли раунды. У часов была только секундная стрелка, они звенели через каждые три оборота, а затем на минуту останавливались. У Мондини выработалось что-то вроде условного рефлекса. Когда часы звонили, он сплевывал на землю и улыбался: как будто вышел сухим из воды. Он жил в своем собственном времени, разбитом на трехминутные раунды и минутные перерывы между ними. Закрывая спортзал поздним вечером, последнее, что он делал, - останавливал часы. А затем возвращался домой, словно корабль со спущенными парусами.
ПУМЕРАНГ: Несколько салаг боролись за то, чтобы попасть в сборную, ребята без особого таланта, но он работал с ними очень хорошо. Он изматывал их тренировками до изнеможения, затем, когда они "созревали", усаживал перед собой и начинал говорить. Обо всем. И среди прочего - о боксе. Через полчаса они вставали и ничего не смогли бы повторить. Но когда они поднимались на голубой ринг, чтобы молотить кулаками, все всплывало в памяти: как держать защиту, как проводить удар, как поворачиваться, если противник - левша. Прислонившись к канатам, Мондини молча смотрел, не упуская ни одного движения. А затем, ни слова не говоря, отправлял домой. И на следующий день - все сначала. Ученики верили ему. Из каждого ему удавалось извлечь лучшее. А если они не делали ничего лучшего, чем наедаться дерьма при каждой встрече, однажды вечером - обычным вечером - Мондини подзывал их в сторону и говорил: "Я отвезу тебя домой, о'кей?" Они загружались в его ветхий седан двадцатилетней давности, и, болтая о всякой всячине, Мондини отвозил их домой. Выходя из машины, они, можно сказать, выходили на ринг. Это было известно. Кое-кто говорил: "Учитель, мне очень жаль". Он пожимал плечами. И все. Так продолжалось шестнадцать лет. А затем появился Ларри Горман.
Мальчик описался. Все штаны были мокрыми, и струйка мочи потекла по плиткам пола. Толстяк вертелся рядом, совершенно выведенный из себя.
- Сукин сын, ну и мерзость… да какого хрена, прекрати, ублюдок, прекрати же.
Больше никто и не думал приближаться, поскольку мальчик продолжал корчиться, а толстяк держал всех в страхе своим бешенством. Он продолжал выкрикивать:
- А ну, кончай, ублюдок, ты слышишь меня? Кончай, он обоссался, этот маленький ублюдок, дерьмо, обоссался, как скотина, сучий потрох…
Он стоял над мальчиком и вдруг неожиданно пнул его ногой в бок, затем посмотрел на ботинок - на нем были черные мокасины, - увидел, что запачкался, и это окончательно вывело его из себя.
- Сукин сын, вы только посмотрите на эту мерзость, это же невозможно, такая мерзость, а ну, остановите его!
Он начал пинать его ногами. Тогда Вицвондк сделал два шага вперед. В руках у него были ножницы. Он держал их словно кинжал.
- А теперь прекратите, господин Абнер, - сказал он.
Толстяк даже не слышал. Как сумасшедший, он пинал бесчувственное тело мальчика. Орал и пинал. Мальчика все еще трясло, лицо было залито слюной, иногда у него вырывался свист, но все более слабый, удаляющийся. Люди оцепенели. Вицвондк сделал еще два шага вперед.