7
Я остаюсь в одиночестве, снимаю пальто и опять усаживаюсь в кресло.
Оно крепкое, довоенное, на балансе редакции не числится, я его из дому принес, его из-под меня трудно вышибить. Сейчас я еще раз внимательно прочитаю статью о зубной боли профессора Степаняка-Енисейского и вычеркну из нее все несущие балки и рабочие кирпичи, то бишь все колоритные слова и одесские обороты, которые Дроздов надеется под шумок протащить, хотя я и пометил все эти штуковины в его черновике.
Маринка приносит чай в серебряном подстаканнике N_2 и бутерброды с колбасой. Спасибо, одного достаточно, я уже завтракал.
– Что ты спросила?… – переспрашиваю я. – Кому чай? Ревизору?!
– В порядке подхалимажа, – смеется Маринка.
– Ладно, предложи ему чай, пусть подавится. Человек все-таки с дороги.
Итак, читаем статью…
Где мои очки?
На носу.
Статья называется: "Зубная боль профессора Е."
Странно, почему Дроздов сократил фамилию Степана до единственной заглавной буквы? Впрочем, "Енисейский" это не фамилия и даже не псевдоним, а торжественная приставка в подражание Семенову-Тян-Шанскому или Суворову-Рымникскому, хотя профессор Степаняк прицепил к своей фамилии название великой сибирской реки не потому, что он там родился, воевал или что-то исследовал – нет, Енисей он прославил кончиком своего железного школярского пера, запудрив мозги целому послевоенному поколению научно-фантастической трилогией о светлом будущем Сибири.
В этих романах ("Обь", "Енисей" и "Лена") наши потомки, какие-то глуповатые восторженные личности, настроили в Сибири куполообразные города, своротили русла трех великих рек, установили на Северном полюсе гигантскую трубу-лифт для транспортировки на Луну песка из обмелевшего Северного Ледовитого океана и, гоняясь за иностранными шпионами, мимоходом раскрыли загадку Тунгусского метеорита, – оказывается, там взорвался не метеорит наверху, а газ под Тунгуской!
В то время, как писатель Енисейский покорял на бумаге Сибирь, профессор Степаняк, назначенный директором головного института стоматологии, разгонял спецов, прикрывал последний завод по выпуску вредной и дорогостоящей амальгамы и под лозунгом "плюс химизация всей страны" подписывал приказ о поголовном пломбировании зубов перспективной пластмассой по собственному рецепту…
Лучше бы уже пластилином!
За трилогию Степаняк-Енисейский получил Сталинскую премию и орден "Знак Почета" (у меня есть такой же – до сих пор путаюсь: все-таки, знак или орден?), за развал стоматологии – Государственную премию и орден Трудового Красного Знамени, а когда подули ветры перемен, он развернул свой флюгер и спешно настрочил четвертый роман ("Байкал"), в котором иностранных шпионов разменял на родимых отечественных, трубу на полюсе демонтировал, реки вернул в первобытное состояние, а Байкал спас от нашествия тунгусских пришельцев. Правда, ожидаемого к юбилею ордена "Дружбы народов" Степаняк-Енисейский не получил, потому что в стоматологии он никак не мог протрубить отбой – к тому времени его уже сделали "народным дантистом" и "почетным директором", а все амальгамные заводы страны были растасканы по винтику, по кирпичику – на что Дроздов должен обратить особое внимание в своей статье.
Вообще, я давно заметил, что инженеры пишут фантастику преимущественно о медицине, а медицинские работники – о будущем Сибири. (Историческую же фантастику на тему "что было бы, если бы…" пишут все, кому не лень.) Парадокс? Нет, обычное явление, совмещение профессий – дилетанты всерьез занимаются только чужими делами. Это удобно, а спросу никакого.
Итак, фамилию пишем полностью. Не щадить, бить прямо по фамилии, но без ерничанья. Пусть уж Ашот не обижается, но статья пойдет без иллюстрации – спору нет, челюсть хороша, но из-за этой статьи произойдет большая драка, а драка дело святое… Шутки в сторону, а челюсть в архив.
Где моя авторучка?
Я ощупываю карманы, натыкаюсь сначала на чужой "паркер" с золотым пером, а потом на внучкину "склерозную записку". Сегодня она написана на листке от перекидного календаря. Почитаем, что я должен сегодня совершить…
На листке напечатаны жирное число "28", слова "ФЕВРАЛЬ", "ПЯТНИЦА" и список планет, видимых в предстоящем марте. На обороте красными чернилами и каким-то странным, не Татьяниным почерком записано:
"Не забыть:
1. Звездные войны
2. Мыло, полотенце, паста, зубная щетка"
Мною опять овладевает приступ сосредоточенного туподумия. Я разглядываю календарный листок, как до него разглядывал серебряный подстаканник, черную вывеску, белые обложки, и не могу сообразить: кто написал эту записку, сложил вдвое и засунул в мой нагрудный карман?
Я с опаской оглядываюсь…
За спиной никого, но за полуподвальным окном маячит уже знакомая фигура в смушковом пирожке.
– Маринка! – зову я. – Выйди узнай, что этому старцу от меня нужно.
Я продолжаю изучать календарный листок. Узнаю, когда сегодня взошло и зайдет солнце, восход и заход луны. Узнаю, что в марте "Венера не видна", "Марс виден сегодня в юго-восточной части неба в созвездии Весов как звезда нулевой величины. В 22 ч. 12 мин. Луна на короткое время закроет своим диском планету", "Юпитер восходит за два часа до рассвета в созвездии Стрельца", "Сатурн – после полуночи в созвездии Весов", "20 марта в 13 час. 24 мин. московского времени Солнце вступит в зодиакальный знак Овна, наступит начало весны".
Такой вот гороскоп.
– Это какой-то ненормальный, – смеется Маринка, заглядывая в кабинет.
– А в чем дело?
– Стоит, мерзнет… Я пригласила… Отвечает, что не смеет войти в наш… как его?… священный храм науки и мысли.
– Я так и думал.
Я подхожу к окну, разглядываю этот листок на просвет и вижу обычные водяные знаки-звездочки.
Значит, сегодня начинаются звездные войны.
8
Я догадываюсь, кто подсунул мне эту повестку…
Вернее, мне хочется, чтобы это был именно он – удивительно похожий на меня издательский швейцар в фуражке, которому я много лет назад продал свою душу прямо в вестибюле "Перспективы". Конечно, меня засмеют, если я начну объяснять, каким способом пробил в Госкомиздате "Науку и мысль". Легенду о потустороннем швейцаре я не рассказывал даже внучке – Татьяна погладила бы меня по редким волосенкам и с восхищением сказала бы:
– Ты, дедуля, у меня писатель-фантаст!
Но о швейцаре я молчу не потому, что меня засмеют, а потому, что разговор с ним воспринимаю серьезно. Он сидел в вестибюле рядом с газированным автоматом, всех сердито спрашивал, куда идут, и всех пропускал. Я всегда боялся швейцаров за их швейцарскую психологию, но этот вдруг участливо спросил, когда я после официального отказа Госкомиздата искал в кармане копейку для газированной воды:
"Что, дедушка, не везет? На, выпей водички с сиропом… – и протянул мне трехкопеечную монету. – Не бойся, не простудишься".
Я выпил за его счет сладкой негазированной воды и вдруг, уж не знаю зачем, пожаловался, что не могу пробить жизненно нужный научно-популярный журнал в его швейцарском издательстве.
"Жизненный? – с неподдельным интересом переспросил швейцар. – Нужный, научный и популярный? Тогда вот тебе, мил-человек, мой добрый совет: дай кому надо на лапу".
"Что значит?!… – изумился я. – Дать взятку? Ты что, старик, сдурел? Кому?"
"Кому, кому… Мне, – просто и серьезно ответил швейцар. – Мне. Я же тебя, мил-ты-мой-человек, насквозь вижу. Ты тут третий день без толку груши околачиваешь… Я вас всех насквозь вижу лучше всякого рентгена. Я всю жизнь состою в швейцарах. Я – потомственный. Даже на войне по болезни имел белый билет и служил швейцаром в дипломатическом корпусе. Даже французскую медаль получил от чрезвычайного посла Франции. А когда с де Голлем отношения испортились, мне эту медаль было вспомнено, и отправлено меня на понижение в Лейпциг… в ресторан "Лейпциг", – уточнил швейцар. – Ну, а здесь уже по старости…"
Насчет швейцарства в дипломатическом корпусе он не уточнил, полагая, наверно, что дипломатический корпус это такое высотное здание с архитектурными излишествами и с большой крутящейся дверью. Но эти мелкие неточности несущественны, – в остальном, в главном, швейцар был исключительно правдив:
"А ты, мил-человек, одного со мной года рождения… ровесник, значит. Вон у тебя Звезда Героя сыцилистического труда, ученый академик, личный автомобиль завода имени Молотова… а я тут издательские чернильницы сторожу. Кто я такой по сравнению? Червячишко. Но зато я вас всех насквозь вижу, а ты не понимаешь простых вещей. Ладно уж, сделаем так… Мне завтра туда пора, – швейцар указал пальцем на потолок. – Дай мне на бутыловку водовки, и я за тебя замолвлю ТАМ словечко, за твой журнал".
"Где это "там"? – опять удивился я и оглядел потолочную лепнину с барельефами Архимеда, Ньютона, Дарвина и Ломоносова. – В Госкомиздате?"
"Бери выше, – усмехнулся швейцар. – Госкомиздат такие рисковые дела не решает. Выше. Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц… Значит, не понимаешь? Санкта симплицитас… По-латыни тоже не понимаешь? Святая простота, то есть. Ты хотя бы "Фауста" читал?"
"Гете, что ли"
"Вот! – обрадовался швейцар. – Амадея Вольфрама Гете. – С именами он тоже напутал, но это мелочи. – Понял теперь, что я тебе предлагаю? Я буду между вами посредником. ОН тебе сделает журнал. Разрешит. Выдаст патент с высочайшим соизволением".
"Кто, Гете?"
"При чем тут Гете?… Еще выше… Не называем имен. ОН сделает тебе журнал, а ты ЕМУ отдашь за это… ну, ты меня понимаешь, да? Это слово не произносим".
"Душу, что ли?" – захохотал я, на что швейцар обиделся и наставительно произнес: