– Почти нет. Иногда. И равнодушно.
– Так и надо. Я хотел вас спросить… Как там дела у нас на Марсе?
Нет, я читал ваши интервью, но у вас, наверно, есть личные впечатления.
– Есть. Сокровенные.
– В двух словах, для меня.
– Ржаво, – отвечает Космонавт и разламывает сырок на две части. -
Ржаво там у нас на Марсе. Ваша внучка сказала бы: "Оранжево". Ржавая пыль и камни. На фотографиях красиво, на деле – глупо. Посмотришь по сторонам – на зубах хрустит. Нечего там делать. Я там чувствовал себя абсолютным дураком. Хотя, конечно, – родина.
– Зря летали?
– Нет! Один раз стоило слетать, посмотреть. И достаточно. А разок
надо было слетать, чтобы избавиться от мифа, – Космонавт с аппетитом жует свою часть сырка.
– Как вы сказали?… От мифа? Ах, да, да, не объясняйте, я понял.
Я понял: надо избавляться от мифов. Жизнь на Марсе – это очередной миф Древней Греции. Надо избавляться от старых мифов и не создавать новых. Чу! В коридоре опять шаги. Опять Леонард Христианович кого-то вызвал.
Опять кто-то проходит мимо по коридору и стучится в дверь моего прежнего номера.
– Это к вам… Вы кого-нибудь ожидаете? – спрашивает марсианин.
41
Я отвечаю:
– Скажите там кому бы то ни было, что я сейчас занят. Если кому нужен, пусть подождет.
Марсианин выходит в коридор и возвращается:
– Какой-то старичок. Испугался и просил передать, что потом зайдет. Меня многие пугаются.
– Так и надо. Старикашки должны бояться марсиан. Налейте мне еще. Самую малость… Достаточно. А теперь избавьте меня еще от одного мифа. Кто все-таки первым вышел на Марс: вы или Харрисон?
– Оба.
– Но первым-то кто ступил на грунт?
– Вдвоем, – смеется марсианин.
– Но этого не могло быть – шлюз для двоих слишком узкий, кто-то все-таки вылез первым.
– Первыми вышли на Марс мы с Харрисоном. Мы с ним решили отвечать именно так. Хотите подробности? Мы умышленно нарушили программу в этом пункте. Понимаете ли, после посадки нам надлежало вскрыть конверт и узнать, кому предписано выходить первым. Это на Земле так решили, чтобы в полете не возникало зависти. А мы с Харрисоном решили наоборот: приоритета не будет, и первого человека, ступившего на Марс, тоже не будет. Понимаете? Конверт уничтожили, не распечатывая. Телекамеры отключили. Потом подбросили монетку, и один из нас вышел на грунт. Потоптался. Через десять секунд к нему спустился второй. И только тогда мы включили телекамеры. Конечно, мы схлопотали выговор от Центра управления полетом, зато поступили справедливо.
– Монетка какая была?
– Не понял…
– Наша или американская?
– Понял. Десять центов. Я с собой деньги не брал, а Харрисон взял какую-то мелочь на счастье, – марсианин все-таки немного осовел и начал вставлять в промежутки между фразами "понял" и "понимаете".
– А вы что взяли на Марс для счастья?
– Перед выходом надел тельняшку.
– А, ну да… Военно-морская авиация?
– Точно. Кстати, меня все время спрашивают, как я, понимаете, отреагирую, если Харрисон вдруг объявит, что первым на Марс вышел именно он?
– Это невозможно.
– Вы сразу поняли, а немарсиане не понимают. Я им объясняю, что они тут на Земле попривыкли, а там все очень просто. Там нет ножниц между словом и делом. Не понимают. Там слово и дело едины, как пространство и время. Сказал – сделал. Если мы сказали, что вышли на Марс вдвоем – значит, так оно и есть.
Чтобы сравняться с ним, я делаю полный глоток и закусываю сырком с луком. Зубы слипаются, слезы из глаз… Марсианин одобрительно наблюдает. За стеной бормочет Леонард Христианович, вызывая дух… кого бы вы думали?… Иосифа Виссарионовича. Все-таки, я считал, что мои сотрудники умные люди, а они кого вызывают? Ну, придет Сталин, что вы с ним делать будете?
– Еще меня часто спрашивают, не наблюдались ли в экспедиции какие-нибудь таинственные явления, – говорит марсианин.
– А вы что на это? – у меня в шарике все поплыло, поплыло…
– Вам могу рассказать, но при одном условии…
– ?
– Юрий Васильевич! Отдайте наган!
– Нет, товарищ генерал.
– Я сам возьму!
– Не забывайтесь, молодой человек!
– Я возьму! – угрожает марсианин. – Он у вас под подушкой.
– Что ж, возьмите.
Марсианин решительно встает, откидывает подушку и остается с носом.
– Нюх подвел, – комментирует он, возвращаясь в кресло.
– Пить надо меньше.
– Нет, это луком отшибло.
– Пусть луком. Давайте свою таинственную историю.
– Но чтобы, понимаете, между нами.
– Могила!
– Это таинственное явление обнаружилось при подлете к Венере. Дело в том, что нам на всякий случай разрешили взять в экспедицию немного спирта…
– Для внутреннего употребления?! – восхищаюсь я.
– Да. В лечебных целях. Немного. Одну бутылку. На четверых. Такая зеленая опечатанная бутылка. Там разгуляться все равно не дадут. Так вот, все шло по программе. Бутылка стояла в аптечке, а мы подлетали к Венере, чтобы от нее с ускорением повернуть к Марсу. Через Венеру к Марсу иногда ближе… – Космонавт показывает этот маневр на столе между стаканом и бутылкой.
– Я в курсе.
– А я, пожалуй, еще выпью… – Космонавт загребает бутылку в кулак и наливает полстакана.
– Вы не устанете? Завтра у вас Большая Игра, – напоминаю я.
– Ничего. Главное, равнодушно. Так вот… Понимаете, любой из нас мог воспользоваться этим спиртом как лекарством и никому специально не сообщать. Но о спирте никто из нас не думал, потому что ТАМ как-то странно думать об этом деле… – Космонавт щелкает пальцем по горлу. – Там черт знает о чем иногда думаешь, но только не об этом. Так вот… Однажды я погнался за непривязанным бортжурналом, тот залетел в аптечку, и я увидел, что спирта в бутылке убавилось.
"Значит, кто-то из ребят подлечился", – подумал я.
Еще через сутки мы сбросили на Венеру зонд, а второй заклинило, и мне выпало работать снаружи часов пять без передышки… наконец я не выдержал, схватил кувалду… да, да, был у нас и такой инструмент… и зонд отделился. Помню, я его еще ногой отпихнул и подумал:
"А не выпить ли мне для бодрости капель двадцать?"
Только потом я понял, что пить мне совсем не хотелось, но во мне уже сидел мелкий бес подозрения. Маленький такой бесенок. В общем, заглянул я в бутылку… Так и есть! Уровень спирта опять понизился!
И началось! Подозрения хуже отравы. Тут мы к Марсу поворачиваем, дел невпроворот, времени нет, а я опять туда же – инспектировать бутылку. Мать моя родная! За два дня спирта убавилось ровно на треть! Кто-то опять причастился, да так, что концов не найдешь!
"Кто из них? – мучительно гадал я. – Харрисон? Брэдли? Или мой лучший друг Коля Дашкиев? Может, они втроем пьют, а меня не приглашают?"
– Чувствую, что начинаю звереть, – продолжает Космонавт. – Пока я работаю, кто-то пьет! Меня не уважают! С кем я на Марс лечу?! С какими-то подзаборными алкоголиками! Сегодня жрут неразбавленный спирт на борту космического корабля, а завтра что? Марихуану на Марсе? И вот, когда бесенок моего подозрения вымахал в громадного пса коммунально-квартирного скандалиста, я сказал себе:
"Стоп! А кто Я такой? А не дурак ли я? Тут что-то не так. Первая марсианская экспедиция не должна закончиться катастрофой из-за бутылки спирта. Остановись! Человеческая природа, конечно, противоречива, и на корабле возникла отвратительная психологическая ситуация – а что может быть оскорбительней для настоящих мужиков и ковбоев, если кто-то из них втихомолку пьет, и все подозревают друг друга? – но я не могу поверить, чтобы кто-нибудь из нас тайком потягивал этот паршивый спирт, потому что мы здесь не просто человеки, а как бы представители человечества. Тут что-то не так!"
И тогда мы созвали профсоюзное собрание. Устроились на потолке и начали митинговать. На повестке дня один вопрос: "Кто пьет?" Пусть честно признается, ему за это ничего не будет! Американцы божатся, мы с Колей клянемся, что никто к бутылке не прикасался. Кто же тогда? Пушкин? Проверяем бутылку, а она уже пуста! Мы верим друг другу, но не можем понять, куда исчез спирт. Мы перебираем все мыслимые варианты, вплоть до пробития бутылки микроскопическим метеоритом, и все немыслимые, вплоть до присутствия на корабле пьющей нечистой силы, как вдруг американцы начинают, что называется, "ржать"… Совсем, как эти…
За стеной в Танькиной комнате ржут истерическим первобытным смехом.
– Что это с ними?
– Навызывались, – объясняю я. – Вызывали дух Сталина, а явился Степаняк-Енисейский.
– Пойду взгляну.
Марсианин выходит и вскоре возвращается, вводя в номер перепуганного Степаняка. Опять он не в ту дверь вошел.
– У него коньяк есть, – сообщает Космонавт.
Степаняк суетится и ставит на стол бутылку армянского.
– А закусить? – строго спрашиваю я.
И закуска есть. Из дипломата с готовностью появляется полпалки копченой колбасы; от ее запаха у меня начинает течь слюна, как у собак Павлова.
– А хлеб?
И хлеб у него есть.
Марсианин тоже принюхивается.
– Почему вы решили, что здесь с вами будут пить и закусывать? – спрашиваю я.
Степаняк– Енисейский конфузится. Марсианину тоже неловко. Он пытается телепатировать:
"Юрий Васильевич, что вы задумали? Кто этот старикашка?"
"Мой личный Трифон Дормидонтович", – как можно отчетливей отвечаю я.
"Отдайте наган! Зачем вам оружие? Вы даже не умеете им пользоваться".
"А что тут уметь? Вставил патрон – и русская рулетка готова".