– Подошла она к этой торговке, вот, мол, решила показаться. Торговка опять говорит: "Да, замечательно сидит пальто, прямо на вас сшито". Профессорша отвечает: "Я вам очень благодарна, может, у вас мужское пальто найдется, мужу моему трудно подобрать, он маленький у меня и круглый, ему бы горчичного цвета, драповое". – "А воротник?" – тетка интересуется. "Воротник нужен черный. Каракулевый. И шапка такая же. Круглая". Пока они пальто обговаривали, мальчонка к прилавку подбежал, крикнул: "Мам, дай ключи". Торговка спрашивает: "Какие ключи, ты почему не в школе?" – "Физрук заболел. Отменили". – "А математика как?" – "Не вызывали". – "Врешь". – "Не вру". Ключи она отдала, сказала: "Смотри там". – "Смотрю". Он убежал, торговка вздохнула. И поделилась с профессоршей заботой: "Были у малого ключи, да потерял, в школу не ходит, по математике двойки". Профессорша вдруг говорит: "Я могу с ним математикой заниматься. Хотите? Я очень хорошо объясняю". Торговка удивилась. "Так вы учительница? – спрашивает. – Не может быть". Профессорша отвечает, что нет, не учительница и не работает нигде, муж работает, он ученый. "Но объяснять я умею, – говорит профессорша. – Можете не сомневаться". – "Да зачем вам?" – "Из благодарности. И на будущее. Не хочу связь с вами терять. Мало ли что понадобится". Торговка сказала: "Нет, спасибо". Отказалась наотрез. Профессорша ушла. И тут к прилавку подошел мужчина. Долговязый, жилистый, глаза черные. Спросил тихо торговку, чего тут женщина крутилась. Торговка объяснила, а мужчина сказал: "Ну ты пригласи ее домой в другой раз". И посмотрел на торговку. Вот так. – И Василий Иванович посмотрел на жену мрачно.
Она усмехнулась:
– Прямо страшно.
– Ты слушай.
– Слушаю.
Ретушер молчал все время рассказа. Да и после тоже молчал.
А Василий Иванович рассказал, как явилась профессорша к торговке, в Сокольники, и там встретил ее черноглазый, впустил в дом и дверь запер, и никого более в доме не было, кроме него. Профессорша не испугалась. Смотрела весело. Сказала черноглазому, что узнала его и без бороды, еще на рынке узнала. То есть не только он там ее приметил, но и она его. И сказала, что хочет работать с ним, быть в доле. Черноглазый поверить не мог, но смолчал. Она сказала, что будет наводчицей. Рассказывать про квартиры богатых московских людей, что там есть и в какое время и как лучше проникнуть. "Я не по квартирам", – сказал черноглазый. Она не поверила и улыбнулась. Сказала: "Если надумаешь, звони". Телефон оставила. Еще сказала: "Я понимаю, что ты мне не веришь. Но если бы я была агент, я бы на рожон не лезла, я бы поостереглась. В общем, как знаешь, одно только не могу тебе не сказать: моего знакомого летчика-героя квартира сейчас без призора, а ключи я знаю у кого, и могу слепки снять. Думай". И с тем ушла.
– Бедовая, – только и заметила Тамара. Она уже забыла пшено перебирать, смотрела на Василия Ивановича, открыв рот, будто бы и не знала вперед все, что он скажет.
– Черноглазый – он тоже бедовый был, рискнул, ключи получил, квартиру взял, и так хорошо у них пошли дела, любо-дорого. Жила профессорша по-прежнему с мужем в театры ходила, в концерты, домработнице выговаривала, если кофе вдруг холодный. Все по-прежнему, только иногда вдруг смеяться начинала без причины. Сидят, к примеру, с мужем за завтраком, а она вдруг хах-аха. Профессор смотрит, не понимает, а профессорша рукой машет, ничего, мол, так. Здоровьем она укрепилась. Профессора своего любить стала слаще. Не жизнь, а радость.
– А другим горе.
– Она только на богатых наводила, от них не убудет.
– А черноглазого как, тоже сладко любила? – спросила Тамара, будто не знала ответ.
– Люди говорят, что нет. Не допускала к себе. Он ее полюбил, а она – нет; я замужем – так говорила. Держала оборону.
– Молодец.
– Черноглазый тоже молодец был. Не отступал.
– Насильно мил не будешь.
– Он силу не применял. Обращался вежливо. Будто она царица.
– Делился с ней?
– Пытался. Она ничего не принимала, ни деньги, ни подарки.
– Видишь.
– Но он такой подарок ей приготовил, что не могла не принять. Пальто мужское горчичного цвета на коротконогого мужа. И воротник из каракуля. И шапка круглая. Все сбылось, что просила. Такой подарок не могла не принять. Он ей завернул в бумагу и сказал: "Твое". Она домой понесла сверток, ноги еле шли. Это самое пальто с шапкой ее муж носил, бог его знает, для чего она тогда именно это пальто и эту шапку торговке обрисовала.
– Первое на ум пришло, – прошептала Тамара.
Василий Иванович на жену не взглянул, продолжал свой рассказ строгим голосом:
– Она поняла, конечно, что это с ее профессора сняли пальто и шапку, не захотела и в дом нести, бросила в переулке, а дома ее домработница встретила и заголосила: убили вашего мужа-профессора, ограбили и убили. И в тот же день приняла профессорша яду.
После этого рассказа, на другой буквально день, ретушер сходил на Тишинский рынок и на Минаевский, долго там толкался среди людей, надеялся увидать свое пальто где-нибудь на прилавке, но не увидал. И Василий Иванович сказал потом, что это ему повезло.
Разбиравший дело ретушера следователь был в отделении человек новый. Относились к нему настороженно, девять с половиной лет он работал в прокуратуре, вел особо важные дела, и знающие люди говорили, что он ас. Отчего перевели его в их захолустье на мелочевку, непонятно. Чем-то проштрафился, но чем? Вел он себя спокойно, вежливо, и с товарищами, и с потерпевшими, и с подследственными. Бумаги по делам содержал в величайшем порядке. Протоколы составлял грамотно, подробно, четким почерком, подшивал в папку, нумеровал, ставил не только дату, но и время. Дела все попадались ему ничтожные, бытовые. Расследовал он их легко, так как был человеком дотошным и мелочей не упускал. Думали, что пробудет он у них недолго, срок наказания истечет, его простят и возьмут опять в прокуратуру, грех такого человека держать в загоне, все равно что кита в корыте. Неразумно. Но следователь знал, что никто его никуда отсюда уже не переведет.
В седьмом часу вечера он приехал в отделение с вызова, рабочий избил жену до полусмерти, соседи по коммуналке вызвали милицию, но пока они приехали, жена оклемалась и заявление писать отказалась, так что напрасно промотались. В коридоре у его кабинета ожидали приема несколько человек. Следователь увидел среди ожидающих ретушера, остановился перед ним и спросил раздраженно:
– Вы что? Зачем вы здесь?
Ретушер поднялся и пролепетал невнятное.
– Что?! – крикнул следователь. – Я сказал вам! Зачем вы? Вам нечем заняться? Что? Следствие ведется! Покиньте помещение! А?!
– Я насчет билета, – вымолвил ретушер.
– Что?
– Обстоятельство. Новое. Билет. Автобусный билет в правом кармане, я как раз ехал в тот день на автобусе на работу, еще утром.
Досказать ему следователь не дал. Рявкнул:
– Вон!!!
Люди стали выглядывать из кабинетов. Дежурный, обогревший когда-то ретушера, прибежал, расстегивая на ходу кобуру. Ретушер отступил в сторонку и рухнул. Голова его ударилась об пол. Бросились к нему, закричали: "Скорую!" Но он уже не дышал.
Врач написал заключение, дежурный составил протокол, тело ретушера увезли наконец в морг.
Следователь ушел в туалет и долго там мыл руки и плескал водой в лицо.
Ожидавшие разошлись, следователь предупредил, что приема не будет.
Он сидел у себя в кабинете, курил. Заглянул дежурный и спросил, не хочет ли Игорь Петрович чаю на травах – так звали следователя, Игорь Петрович. От чая следователь вежливо отказался, скоро собрался и вышел. Дежурный отметил, что выглядит он, как обычно, спокойно. Дежурный предположил, что следователя понизили из прокуратуры по причине гневного срыва; такое бывает со сдержанными людьми – срыв на ровном месте. Может быть, на начальство даже наорал – так решил для себя дежурный.
Следователь пошел своим ходом до Ленинградского вокзала.
Ходьба его успокоила. В темном переулке он вдруг услышал детский плач, детский стон: мма! Замер, повернул на голос. Из палисадника, совсем близко: мма! Перегнулся через штакетник, кошка прыгнула на него из кустов. Он отшатнулся. Постоял в тишине и отправился дальше.
Через час подходил к даче.
Его неприятно удивила музыка, она коконом опутала их обычно тихий дом. Окна сияли, в саду шуршали голоса, огонек сигареты прожег темную ночную завесу.
Гостей Игорь Петрович не ожидал, надумал вернуться на станцию, укатить в Москву последней электричкой, переночевать одному в квартире. Но решение не исполнил, его окликнули. Игорь Петрович обернулся. Брат его нагонял.
Брат был в приподнятом настроении, говорил радостно о заседании в институте, извинялся за опоздание, едва войдя в дом, объявил, что привез балык. Накурено было в комнате, гудели голоса.
– Это чего, Наташа? – спросил Игорь Петрович жену. – Отчего народ?
– Ты забыл, Игорь? Сегодня Лялино рождение. – Ляля была их дочь.
Игорь Петрович отвечал невозмутимо, что замотался сегодня, такой денек выдался, не дай боже.
– Ничего, – сказала жена, – бывает. Иди к столу, я котлет нажарила.
Игорь Петрович выпил за здоровье дочери, рассказал смешную историю из жизни уголовного розыска, поел и вышел в сад покурить.
Ушел в глубь сада, подальше от шепчущейся у крыльца парочки, чиркнул спичкой и увидел на тропе за калиткой нелепую фигуру в латаном ватнике. Он попытался разглядеть лицо, но видел в сумраке лишь бледное пятно. Вскрикнул, отбросил обжегшую пальцы спичку. Папиросу изо рта вынул, приблизился к калитке.
За калиткой стоял потерпевший и смотрел.
– Вы извините, – произнес слабым, прозрачным голосом, – я вам не досказал сегодня.