Драматические события романа "Крысолов" происходят во Франции и сопряжены со временем гитлеровской оккупации. Волею судьбы старый англичанин оказывается в ответе за жизнь группы детей разной национальности.
Невил Шют
•
КРЫСОЛОВ
Роман
1
Его зовут Джон Сидней Хоуард, мы с ним члены одного и того же лондонского клуба. В тот вечер я пришел туда ужинать около восьми, усталый после долгого дня и нескончаемых разговоров о моих взглядах на войну. Он входил в клуб впереди меня - высокий изможденный человек лет семидесяти с несколько нетвердой походкой. В дверях он зацепился за коврик, споткнулся и чуть не упал; швейцар подскочил и подхватил его под локоть.
Старик посмотрел на коврик и ткнул в него зонтом.
- Черт, зацепился носком, - сказал он. - Спасибо, Питерс. Видно, старею.
Швейцар улыбнулся.
- Многие джентльмены спотыкаются тут в последнее время, сэр. Я только на днях говорил об этом управляющему.
- Ну, так скажите еще раз и повторяйте до тех пор, пока он не наведет порядок, - сказал старик. - В один прекрасный день я упаду мертвый к вашим ногам. Вам же этого не хочется, а? - Он чуть усмехнулся.
- Совсем не хочется, сэр, - сказал швейцар.
- Надо думать. Очень неприятно, когда такое случается в клубе. Не хотел бы я умереть на коврике у порога. И в уборной не хотел бы. Помните, Питерс, как полковник Макферсон умер в уборной?
- Помню, сэр. Это был весьма прискорбный случай.
- Да… - Старик немного помолчал. Потом прибавил: - Да, в уборной я тоже не хочу умереть. Так что смотрите, пускай коврик приведут в порядок. Передайте от меня управляющему.
- Непременно, сэр.
Старик двинулся дальше. Я ждал, пока их беседа кончится, надо было получить у швейцара письма. Он вернулся за перегородку, подал мне мою почту в окошко, и я стал ее просматривать.
- Кто этот старик? - спросил я от нечего делать.
- Это мистер Хоуард, сэр, - ответил швейцар.
- Он, кажется, очень озабочен тем, какая именно кончина его ждет.
Швейцар не улыбнулся.
- Да, сэр. Многие джентльмены говорят так, когда начинают стареть. Мистер Хоуард очень много лет состоит членом нашего клуба.
- Вот как? - сказал я более почтительно. - Не помню, чтобы я его тут встречал.
- Кажется, он провел последние месяцы за границей, сэр, - объяснил швейцар. - А как вернулся, сильно постарел. Боюсь, его не надолго хватит.
- В его возрасте эта проклятая война дается нелегко, - сказал я, отходя.
- Совершенно верно, сэр.
Я прошел в клуб, повесил на вешалку свой противогаз, отстегнул портупею, повесил туда же и увенчал все это фуражкой. Потом подошел к витрине и просмотрел последнюю сводку. Ничего особо хорошего или плохого. Наша авиация все еще крепко бомбила Рур; Румыния все еще отчаянно грызлась с соседями. Сводка была такая же, как все последние три месяца после оккупации Франции.
Я пошел ужинать. Хоуард был уже в столовой; кроме нас там почти никого не оказалось. Ему прислуживал официант чуть ли не такой же старый, как он сам, и пока он ел, официант стоял подле и разговаривал с ним. Я невольно прислушался. Они говорили о крикете, заново переживали состязания 1925 года.
Я ужинал в одиночестве, а потому кончил раньше Хоуарда и подошел к конторке уплатить по счету. И сказал кассиру:
- Этот официант… как его…
- Джексон, сэр?
- Да, верно… Он давно здесь служит?
- Очень давно. Можно сказать, всю жизнь. По-моему, он поступил сюда то ли в девяносто пятом, то ли в девяносто шестом.
- Срок немалый.
Кассир улыбнулся, отдал мне сдачу.
- Да, сэр. Но вот Порсон, тот служит у нас еще дольше.
Я поднялся в курительную и остановился у стола, заваленного газетами. От нечего делать начал листать список членов клуба. Хоуард, увидел я, стал членом клуба в 1896 году. Значит, он и тот официант провели бок о бок всю свою жизнь.
Я взял со стола несколько иллюстрированных еженедельников и заказал кофе. Потом направился в угол, где стояли рядом два кресла, самые удобные во всем клубе, и собрался часок отдохнуть, домой вернуться успею. Через несколько минут рядом послышались шаги, и в соседнее кресло погрузился долговязый Хоуард. Служитель, не ожидая заказа, принес ему кофе и коньяк.
Чуть погодя старик заговорил.
- Просто поразительно, - сказал он негромко. - В нашей стране нельзя получить чашку приличного кофе. Даже в таком вот клубе не умеют приготовить кофе.
Я отложил газету. Если старику хочется поговорить, я не против. Весь день я проторчал у себя в старомодном кабинете, не поднимая головы читал отчеты и составлял докладные записки. Приятно отложить на время очки и дать отдых глазам. Я изрядно устал.
- Один сведущий человек говорил мне, что молотый кофе не сохраняется в нашем климате, - сказал я, нащупывая в кармане футляр от очков. - Из-за сырости или что-то в этом роде.
- Молотый кофе портится во всяком климате, - наставительно сказал старик. - Вы никогда не выпьете порядочного кофе, если покупаете молотый. Надо покупать зерна и молоть только перед тем, как варить. Но здесь этим не занимаются.
Он еще порассуждал о кофе, о цикории. Потом, вполне естественно, заговорили о коньяке. Старик одобрил тот, что подавали в клубе.
- Я сам когда-то занимался винами, - сказал он. - Много лет назад, в Эксетере. Но оставил это вскоре после прошлой войны.
Я решил, что он, должно быть, состоял в клубной комиссии по винам.
- Вероятно, это довольно интересное дело, - заметил я.
- Ну, еще бы, - сказал он со вкусом. - Разбираться в хороших винах очень интересно, можете мне поверить.
Мы были почти совсем одни в просторной комнате с высоким потолком. Разговаривали негромко, откинувшись в креслах, порой надолго замолкали. Когда очень устанешь, вот такая мирная беседа - большое удовольствие, ее смакуешь понемножку, словно старый коньяк.
- Мальчиком я часто бывал в Эксетере, - сказал я.
- Я-то прекрасно знаю Эксетер, - сказал Хоуард. - Прожил там сорок лет.
- У моего дяди был дом на Стар-кросс, - и я назвал фамилию дяди.
Старик улыбнулся.
- Я вел его дела. Мы были большими друзьями. Но это было очень давно.
- Вели его дела?
- То есть наша фирма вела. Я был компаньоном адвокатской конторы "Фулджеймс и Хоуард".
Тут он пустился в воспоминания и немало порассказал мне о моем дядюшке и его семействе, о его лошадях и арендаторах. Разговор все больше превращался в монолог; я вставлял два-три слова, и этого было довольно. Старик негромко рисовал почти забытые мною картины, дни, что ушли безвозвратно, - дни моего детства.
Я откинулся в кресле, спокойно покуривал, и усталость моя проходила. Поистине мне повезло, не часто встретишь человека, способного говорить о чем-то, кроме войны. Сейчас почти все только и думают если не о нынешней войне, так о прошлой, и любой разговор с каким-то болезненным упорством сводят к войне. А этого высохшего старика война словно обошла стороной. Его занимали самые мирные предметы.
Потом речь зашла о рыбной ловле. Оказалось, он страстный рыболов, я тоже удил понемножку. Почти все морские офицеры берут на корабль удочку и ружье. В свободные часы мне случалось ловить рыбу на побережьях всех частей света, но обычно не с такой наживкой, какая полагается, и без особого успеха; зато Хоуард был настоящий знаток. Он побывал с удочкой во всех уголках Англии и чуть ли не на всем континенте. В былые дни деятельность провинциального адвоката отнимала не слишком много времени и сил.
Мы заговорили о рыбной ловле во Франции, и я припомнил собственный опыт.
- Я видел, французы очень занятным способом ловят на муху, - сказал я. - Берут длиннющую бамбуковую жердь, футов этак в двадцать пять, с леской, но без катушки. Для наживки пользуются мокрой мухой и ведут ее по бурной воде.
- Правильно, - с улыбкой подтвердил Хоуард. - Именно так и делают. Где вы видели такую ловлю?
- Около Гекса, - сказал я. - Собственно, в Швейцарии.
Он задумчиво улыбнулся.
- Мне хорошо знакомы эти места… очень хорошо. Вы знаете Сен-Клод?
Я покачал головой:
- Юру я не знаю. Это, кажется, где-то возле Мореза?
- Да… недалеко от Мореза. - Он помолчал; мы остались вдвоем, в комнате было тихо, спокойно. Потом старик сказал: - Этим летом я хотел испробовать такую ловлю на муху в тамошних ручьях. Неплохое развлечение. Надо знать, куда рыба идет кормиться. Нельзя просто забрасывать муху как попало. Нужно вести ее так же осторожно, как искусственную.
- Стратегия, - сказал я.
- Вот именно. В сущности, стратегия в том и состоит.
Мы снова мирно помолчали. Потом я сказал:
- Не скоро мы опять сможем ловить рыбу в тех краях.
Так на сей раз я сам перевел разговор на войну. Нелегко обойти эту тему.
- Да… и это очень жаль, - сказал старик. - Мне пришлось уехать, когда рыба еще не ловилась. До самого конца мая клев никудышный. Ручьи еще совсем мутные и слишком полноводные - снег тает, понимаете. Позже, в августе, ручьи мелеют, да и жара. Лучшее время - середина июня.
Я повернулся к нему.
- Вы ездили туда в этом году? - Конец мая, о котором он упомянул вскользь, это время, когда немцы через Голландию и Бельгию вторглись во Францию, когда мы отступали к Дюнкерку, а французы были отброшены к Парижу и за Париж. Казалось бы, не слишком подходящее время для старика удить рыбу посреди Франции.
- Я выехал в апреле, - сказал он. - Думал провести там все лето, но пришлось уехать раньше.