Кто не любит Богатикова, тому, может, все равно, что Лиля телевизор выключила, когда здороваться и знакомиться стали, но спросить надо было, тем более, что человек старше, который смотрит. Правда, Лиля пригласила на кухню фрукты есть с юга, но Авангард к этому равнодушен был, у них на базаре узбеки еще слаще продают, а он все равно огурчик больше ценит. Но поговорить и посидеть с родственниками хотелось. Только профессор вместо разговору в ванную отправился. А Люба только что белье постирала и там развесила, стали белье на лоджию выносить, и увидела Лиля, что перекладина от табуретки отдельно лежит. Ну, Авангард объяснил, как можно табуретку починить, и, что, если бы он дома был, он бы сам починил, а здесь инструмент отсутствует, но если они достанут, починить легко. А Лиля эти речи - вполуха и стала у свекрови выпытывать про какую-то Марию Степановну из "Зари", что она ее телефон оставляла, а Авангарду все: "Ешьте, виноград, ешьте, пожалуйста!" - А конфорку подо щами не подожгла, а их Люба варила, мужикам голодовать ни к чему, так Любовь Петровна невестке и сказала, и огонь запалила. У Любовь Петровны характер, конечно, но разве мать виновата, если хочет, чтобы сын ее стряпни поел… Вышел профессор из ванны, Любовь Петровна тарелку на стол, а в дверь звонок, сосед с собакой пришел. Свет в окошках увидел и пришел, а собака - с медведя, и тоже на кухню. А тут и Лилины подружки подкатили. Какие уж тут щи? Какой разговор? Профессор вообще на подоконник уселся.
А Лиля:
- Гарюша! - это она так Игорька (Гарюшей), - Гарюша, может, ты немного в спальне полежишь. Гости тебя простят. У Гарюши мигрень такая!
Гости! А какие ж Люба и Авангард - гости? Вот сосед и его собака - гости. И подружки Лилины. И еще девушка, которая потом к Васе пришла, Вася-то ей по плечу - она тоже пока гости.
Встали Люба и Авангард, попрощались и поехали к себе с двумя пересадками. И никто их не задерживал, и никто провожать не пошел. Люба говорила, Вася бы обязательно их до метро переулками проводил, да внука Васи и его баскетболистки уже и следов не было - испарились оба.
- Дети, Люба, наше будущее. Так на это дело и надо смотреть, - успокаивал Авангард разбушевавшуюся Любовь Петровну, когда они после семейного ужина возвращались к себе с двумя пересадками.
- Да ладно! - Люба и пассажиров не стеснялась, до них ли ей, Любе, - стараешься из последних сил, а тебе одни тычки!
- Обидно, конечно, - тут Авангард не спорил, - но с другой стороны мы их воспитали в тяжелое время, и дело свое доверили. Тут надо шире подходить.
- А, - отмахнулась Люба, - я бы к тебе подошла и посмотрела, как бы ты со своими сынами и внуками вместе жил. Спохватятся, когда помрем. И пожалеют. Только не нас, а себя, что сироты. А так пугала мы для них огородные, - она даже обрадовалась, - пу-га-ла! Честное слово! И я, домашняя хозяйка, всю жизнь у плиты волокусь, и ты, партийный, сознательный, в своем строю трубишь, а из тебя уже песок сыпется. Мать моя, покойница, всегда на огороде парочку такую ставила. Один вроде мужик, а другая вроде баба, с метелкой, - и Люба вдруг стала хохотать, а отхохотавшись, сказала Авангарду, - иди ты лучше на пенсию, пока не попросили. Тебе ж повезло. Ты со Светкой вдвоем, а она женщина свободная, нестарая. Чего вам делить?
Теперь Авангард насупился, замолк. По его понятию, Люба расстраивалась из-за ерунды, как женщины вообще. Ну, утек, не попрощавшись, выпросив у бабки пятерку, Вася-металлист, ну, профессор не стал есть на ночь Любины щи, ну, ходила взад-вперед, без толку нося перед собою оторванную перекладину от трехногой табуретки невестка Лиля, а если львиная эта табуретка ей досталась тяжело? Хотя Лиля, неродственная, из-за нее не удалось, расспросить толком Игоря Васильевича, почему застрелился Маяковский, и потом, худобой и бесцветием, хоть бы губы накрасила, напоминала Авангарду нелюбимую им закуску, кто же сельдь в уксусе вымачивает, но Светкину жизнь Люба зря задела, да походя, как со зла. И про песок тоже вроде ни к чему.
И заболело у Авангарда сердце. И болело всю ночь, не отпуская. А когда огромный лохматый шар солнца выкатился навстречу Авангарду, а он, Авангард, уже давно поджидал его на балконе, завернувшись в одеяло поверх майки с трусами, не сошла к нему радость, и облегчение не наступало в этот самый любимый Авангардом час - время восхода. Наоборот, красное, как на плакатах, светило предвещало ветер и перемену погоды. Неумолимо начинался для Авангарда еще один столичный понедельник, но не было на него сил, а надо было сил, чтобы секретаршу спросить, когда, но и на когда сил у него не стало. И едва дождавшись семи утра, он позвонил в Электросталь, а потом в Ленинград, и долго звенели в утренней пустоте авангардовы позывные, но ни в Электростали, ни в Ленинграде никто не снял трубки.
А за понедельником пришел вторник.
- Вторник - потворник, - весело приговаривал оклемавшийся Авангард; их с Лагутиным, как две щепочки вертело в людском служебном водовороте. Обоих била дрожь, сказывалась-таки провинциальная оторопь. Секретарша вчера сказала Авангарду, что сегодня им назначено… Наконец вошли; милиционер, проверив список, узаконил их пребывание под этими сводами, а Лагутин присвистнул:
- Коммунизм!
И повторил: "коммунизм" - когда в местном буфете, а время им отсрочили из-за неожиданного визита чешских товарищей, съел подряд три пирожных, хитро выделанных под грибки-мухоморы с мармеладною шапочкой в сливочный горошек. А в коридорах нежно дули кондишены, и бесшумные лифты, сладким звоном отмечая прибытие на искомый этаж, возносили высоко и плавно опускали. А как пружинили под ногою мягкие синтетические ковры! Ходить по ним, не переобувшись в тапочки, честное слово, совестно было. А ведь ходили, бойко вкручивали в ковер острые каблучки местные бабенки, плотные, одна к одной, и масластые девицы, вроде той секретарши, которой каждое утро звонил Авангард.
Но случилась катастрофа! Храмцовская команда нанесла точный удар. К тем же лицам, между кабинетами которых вышагивал Авангард и ждал приема, а добившись, что примут, вызвал инженера, и они опять ждали в жару и на нервах, к тем же лицам прислали с комбината своего человека, но с официальными бланками, напечатанными по нужной форме и, главное, украшенными подписями самого и его шестерки, директора и главного инженера. И тоже про реконструкцию было в письмах, но безо всякого упоминания проекта Лагутина. А живого Лагутина принимавший их моложавый брюнет и не заметил, а Лагутину, если б не гениальность, в баскетбол играть, и кроссовки новогорские светились, а вот не заметил и Авангарду посоветовал как коммунисту и пенсионеру держаться поближе к трудовой и общественной жизни коллектива:
- А то можете гол забить в свои же ворота, товарищ Краснознаменский!
И предложил боржом. Боржом по новым веяниям, только боржом стоял во встроенном - пластик под дерево - холодильнике, тридцать бутылок бесподобного для понижения кислотности напитка пузырились, запотевшие. Но Авангард пить не стал, догадка осветила местность, как сигнальная ракета, и он увидел сам себя и Лагутина среди чуждого ландшафта и понял, что предали, и ударил кулаком по столу! И взвыли кондишены, отключился холодильник, застопорились лифты, устремленные в поднебесье и спускающие в вестибюль, где маялся здоровенный парень в милицейской форме. Ему ли списки сверять с паспортами? Нет! Ему рыть котлованы, прокладывать трассы, искать что-нибудь ископаемое, хотя бы снежного человека. И милиционер двадцати девяти лет, родом из Горьковской области, село Старосвятское, это понял - как ток прошел по электроцепи от нашего Авангарда, и самовольно покинув пост, парень рванул в соответствующее ведомство, чтоб увольняться. Но не прогремел Краснознаменский кулаком по столу. Только что пить боржом не стал. А как вышли, Лагутин сказал, что приезжает завтра в Москву из Луцка Галя с двойняшками. И еще сказал Лагутин:
- Все!
И купил себе мороженое.
Любовь Петровна Галю пустила без уговоров, потому что мужики, они всегда без соображения! Зато Галя выложила Авангарду, что она о нем думает, и что о нем думают некоторые, которых она уважает.
- Дайте людям пожить нормально! - кричала обезумевшая от мужниного непослушания женщина, и не так, как вы хотите, а так, как им хочется. Вот! Будущее комбината! Будущее! У меня ваше будущее вот где сидит! Мне свое будущее надо! Свое! И такое, как положено, как у нормальных людей, а не у этих, которые… Извините, конечно. А Лагутина я в Луцк отвезу. Пусть в таксопарк идет, и ему и семье на пользу, потому что он человек слабый. Он вообще ничего знать не может, - Галя выбиралась из стресса, куда ее ввергнул супруг, медленно, но неуклонно, как по спирали выбиралась, - а деньги, которые он тут проел, ему же на пальто были отложены. Вот тебе, Алексей, и будущее, - она наконец оставила Авангарда в покое, - теперь будешь в старом пальто куковать. А если еще раз кому скажешь, что в сторожа пойдешь, или с кем таким свяжешься, я тебя выгоню! Да! Не сама уйду, а выгоню, и детей своих никогда не увидишь. Я тебя, Лагутин, через суд от них отлучу, так и знай, Лагутин.
И она заревела навзрыд, но носом уже учуяла победу… Авангард вышел из комнаты. Молча мимо Любы, та была белее мела такой крик не утаишь, и на вокзал - брать Лагутиным билеты домой по удостоверению участника войны.